|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
Часть 1 (Переход к окончанию)
Пролог Насколько я себя помню, мне всегда хотелось путешествовать по экзотическим, желательно тропическим, странам. Многие годы мне часто снился один и тот же сон в незначительных вариациях: будто мне срочно нужно лететь не то в Чили, не то в Аргентину, что пересадка где-то в Центральной Америке или в Африке, что я хочу там остановиться на несколько недель, и спешно выбираю, где и как это лучше сделать. Обычно такие сны начинали мне сниться примерно в середине февраля, когда в северном полушарии предыдущий летний полевой сезон путешествий оставался уже давно позади, а следующий должен был начаться на раньше, чем через несколько месяцев. В начальной школе я с упоением прочёл книгу сэра Артура Конан Дойля "Затерянный мир" о путешествии в Южную Америку. Это было, пожалуй, началом отсчёта моего интереса к экзотическим странам. Что же касается Африки, то большое впечатление на меня произвела книга американского зоолога Джорджа Шаллера "Год под знаком гориллы" о его уединённой жизни на вулканах Вирунга в самом центре континента. Уже на старших курсах университета в библиотеке Зоологического института в Санкт Петербурге я листал многочисленные монографии француза Рене Жаннеля и бельгийца русского происхождения Пьера Базилевского о жужелицах Мадагаскара, Кении, Танзании и прочих чрезвычайно интересных стран и давал себе слово отправиться рано или поздно туда в путешествие. По мере того, как росло и укреплялось моё страстное желание поехать в далёкое путешествие, я всё больше надеялся сделать это частью своей карьеры. По образованию я энтомолог, специалист по насекомым. Для этого я сперва закончил биолого-почвенный факультет Ростовского-на-Дону университета, а затем защитил кандидатскую диссертацию по морфологии и родственным отношениям одной всесветно распространённой группы маленьких жуков-жужелиц. Необходимость получать жужелиц из-за рубежа неизбежно свела меня с коллегами из разных стран и ещё в аспирантуре я выспрашивал у них о том, насколько это возможно организовать длительную поездку в какой- нибудь интересный регион мира. Ответы приходили самые разные, однако мало-помалу я укреплялся во мнении, что это возможно и что лучше всего мне отправиться на постдок. Постдок это не имеющее в русском языке адекватного эквивалента сокращение от английского "post-doctoral fellow". Это человек только что защитивший свою первую, а в англоязычных странах единственную, диссертацию и поехавший делать небольшой и строго очерченный исследовательский проект на новую кафедру и часто в другой город сроком от одного до трёх лет. Это своего рода промежуточная ступень между последней учёбой и первой работой. Словом "постдок" называют часто и саму эту ступень, и конкурс на право ее занятия. Очень часто на постдок люди едут в другую страну. Как раз то, что мне и было нужно. Впервые о такой сравнительно малоизвестной в России форме продолжения карьеры я узнал ещё студентом, просматривая журнал "Nature". На последних 20-30 листах мелким шрифтом печатались и сейчас продолжают печататься объявления об открывающихся в мире академических позициях, из которых добрую половину составляют постдоки. Мне казалось странным, что каждую неделю журнал сообщал об открытии десятков постдоков в нейрофизиологии, биохимии, генетике и прочих околомедицинских областях биологии, в то время как по насекомым позиция объявлялись исключительно редко. Я просмотрел толстые подшивки "Nature" за несколько последних лет, не нашёл ничего для себя подходящего и слегка приуныл. На младших курсах аспирантуры в Москве я продолжал раздумывать о поездке на постдок. Тогда же мне стало ясно, что только совсем малая часть этих позиций объявляется в печати. Подавляющее большинство постдоков организуются не через объявления в "Nature", а через непосредственный контакт с потенциальным работодателем. В роли последнего, как правило, выступает профессор или другой постоянный сотрудник кафедры, который из фондов государства или университета получает деньги на то или иное исследование и набирает команду молодёжи для этой работы. Либо университет ежегодно выделяет средства на два-три постдока и приглашает всех желающих написать проект и принять участие в конкурсе. В последнем случае конкурс бывает очень высоким и для победы совершенно необходима сильная заинтересованность и поддержка принимающей кафедры. Знания - отличная вещь, однако, как правило, они приходят только вместе с опытом. Свою первую полную заявку я написал на заключительном курсе аспирантуры и послал её на конкурс на кафедру энтомологии университета Квинсленда в австралийском города Брисбэне. Несколькими годами позднее я путешествовал по Австралии, посетил эту кафедре и даже прочитал там лекцию. В тот вечер мои австралийские коллеги рассказали, насколько были они удивлены получить моё первое письмо из далёкой России на неуклюжем английском касательно постдока. Надо отдать им должное, они не разубедили меня приниматься за это заранее обречённое дело и согласились поддержать мою заявку на межфакультетском конкурсе. Последний срок отправки документов в Австралию истекал в феврале и к тому времени я заполнил все необходимые формы, получил три рекомендательных письма от московских профессоров, и на двух страницах написал свой первый проект работы над личинками крайне интересных австралийских жужелиц. Я отправил этот пакет в Брисбэн заказным письмом за примерно половину моей месячной стипендии и приготовился ждать результатов конкурса. Ответ должен был прийти в мае; я был преисполнен оптимизма и тем временем поехал в продолжительную экспедицию по Центральной Азии. Сейчас я прекрасно понимаю, что шансов у такой заявки не было никаких. Самое главное в любой академической заявке это проект, то есть несколько страниц текста с описанием задачи и важности предлагаемого исследования. Существуют толстые книги о том, как лучше писать такие заявки и как сделать их конкурентоспособными. Ничего этого я разумеется не знал, мой проект был написан по наитию и оттого по своим конкурсным качествам был, я полагаю, первым от конца. Дело осложнялось тем, что мой английский язык в то время был ещё очень далёк от желаемого уровня, да и обещанная поддержка кафедры была больше на словах, чем на деле. Таким образом шансов поехать в Брисбэн у меня было ровно ноль. Но ничего этого я не ведал. Я удачно провёл свой полевой сезон в Туркмении, столкнулся там нос к носу с леопардом, вернулся в Россию с полными ящиками интереснейших жуков и приготовился ждать вестей из Австралии. Наконец в июле пришло известие, что моё заказное письмо из Москвы до Брисбэна шло четыре с половиной месяца и опоздало к конкурсу совершенно безнадёжно. "Ладно, - подумал я, - в следующий раз нужно посылать свои документы заранее". Следующей зимой я стал вновь готовить свои документы на конкурс. На этот раз я посылал две заявки: снова в Университет Квинсленда и ещё один пакет в тропический центр Университета Джеймса Кука всё в той-же Австралии. Там работал мой коллега Бенджамин Джойс и в ответ на моё письмо он любезно сообщил, что с удовольствием поддержит мою заявку и представит её на конкурс. Эту последнюю заявку я посылал на государственный общеавстралийский конкурс и как это всегда бывает с государствами, мне следовало заполнить совершенно бесконечное количество разных форм и написать огромный проект на восьми страницах. По правилам этого конкурса иностранцы приглашались принимать в нём участие, однако при прочих равных предпочтение отдавалось австралийцу. На этот раз я учёл свой прошлогодний опыт и отослал свои пакеты заранее и ускоренной почтой. На конкурс в Брисбэне я успел; разумеется его проиграл и вскоре получил от них письмо на бланке университета с вежливым отказом. Впоследствии я получал много такого рода отказных писем и все они были исключительно похожи друг на друга. Они всегда приходили в тонких конвертах и были написаны на одном листе бумаги. Сперва меня благодарили за интерес к их программе и за участие в конкурсе, затем сообщали, что заявок в этом году было исключительно много и что они искренне сожалеют, что на мой проект денег у них не осталось. Тем не менее этот отказ скорее воодушевил меня чем наоборот, ибо наконец я добрался до участия в реальном конкурсе, и мой пакет был рассмотрен наравне со всеми остальными. Заявке с Джойсом повезло меньше. Он прочитал её, немало удивился и, разумеется, посчитал безнадёжно обречённой на провал и оттого на последнем этапе поленился переслать на конкурс. Уже затем он написал мне, что причиной тому было моё очень малое количество публикаций. К тому времени у меня из печати вышли всего две небольшие статьи, а Джойс уверял, что для приличного постдока их следует иметь не меньше десятка. Моя защита диссертации затянулась и вместо положенных трёх лет я проболтался в аспирантуре пять с половиной. За это время я написал ещё три заявки на постдоки. Две из них были посланы с интервалом в год в департамент энтомологии Смитсонианского Института в Вашингтоне и предполагали долгие полевые работы по тем же жужелицам в экзотическом Эквадоре. Ещё до отсылки первого письма я побывал в Смитсониане, мои друзья-энтомологи научили меня азам искусства написания подобных проектов и даже дали копию одного из них. Обе мои заявки были отклонены двумя одинаковыми и скупыми письмами, подобными таковому из Австралии. В один немецкий фонд я послал проект годичного исследования жуков Мадагаскара и тоже получил отказ. Положительным итогом всей этой возни был драгоценный опыт и всё более укрепляющаяся "упёртость" довести дело до победного конца. Уже перед самой защитой диссертации я связался с профессором Клайдом Купером из университета Претории и сообщил ему о своём желании поработать с ним. Написать Куперу мне посоветовал мой канадский товарищ Брюс Мунро. Он знал, что у Купера постдоки появляются постоянной чередой. Купер занимался пластинчатоусыми жуками и в этой области был одним из самых известных и активных авторов. Я предложил Куперу сделать проект по личинкам жуков-жужелиц или жуков-стафилинид Африки. В ответ Купер написал, что если я хочу приехать к нему работать, то это могут быть только пластинчатоусые. Я согласился и затем с его помощью написал сразу две похожие заявки на общеуниверситетский и общегосударственный конкурс в Южной Африке. Тем временем я защитил свою диссертацию в Москве, вернулся в свой родной Ростов-на-Дону и устроился на работу в противочумный институт. Через месяц пришёл отказ из немецкого фонда; ещё через две недели подоспел второй отказ из Вашингтона. Вскоре пришёл отказ из общегосударственного фонда Южной Африки. Итого за три года у меня накопилось восемь отосланных заявок: пять были отклонены, две не дошли до конкурса и результат ещё одной был пока неизвестен. В виду такого положения дел я твёрдо запланировал, что предстоящей зимой подготовлю и разошлю до десятка пакетов и буду делать это до тех пор, пока рано или поздно я не получу желанный постдок. И вот однажды я зашёл в интернет-кафе на Пушкинской улице в Ростове-на-Дону проверить накопившуюся за неделю почту. Чаще делать это я не мог, ибо работа в противочумном институте часто задерживала меня допоздна. В моём ящике было несколько сообщений и одно из них от Клайда Купера. В этом же зале парой недель раньше я уже получил один за другим два отказа и вот сейчас приготовился увидеть ещё один. Когда дошла очередь открыть сообщение Купера, то я прочитал следующее: "Василий, Ваша заявка поддержана. Официальное письмо и приглашение будут отосланы почтой через пару дней. Сообщите, когда планируете приехать в Преторию. Постарайтесь успеть в экспедицию по Намибии в октябре. Клайд." Эта книга есть история моего без малого трёхлетнего "жучиного" постдока в Африке. Я надеюсь, что она будет интересна студентам и аспирантам для адекватного представления, что такое постдок и хотят ли они этого на самом деле. Ещё эта книга о бесконечном удовольствии от занятий энтомологией, бескрайности мира насекомых и о моих попытках сделать изучение жуков своей профессией. Я надеюсь, что читателю будет интересен мой небольшой опыт жизни в Африке, на этом крайне своеобразном и во многом трагическом континенте, о котором за его пределами известно очень и очень мало. Рукопись этой книги была написана в селе Беневское на Дальнем Востоке России, куда я направился со своей женой Татьяной специально с этой целью сразу после возвращения из Африки. Финансирование моего постдока, а соответственно и сбора материалов для этой книги, происходило из постдокторанского фонда университета Претории и исследовательских проектов профессора Клайда Купера, за что я им искренне благодарен. Мои путешествия по Восточной Африке были частично профинансированы Канадским Музеем Природы в Оттаве, Музеем Естественной Истории в Чикаго и фондом Эрнста Майра Музея Сравнительной Зоологии Гарвардского Университета. Глава 01 Несколько месяцев минуло между получением положительного известия от профессора Купера и моим отлётом в Африку. Всё это время я покупал билеты, получал визы и всячески готовился к предстоящей поездке, включая более внимательное чтение многочисленных научных работ своего будущего шефа и, кроме того, просмотр всей доступной мне на русском языке литературы о континенте вообще и Южной Африке в частности. Последней, на удивление, было совсем немного, да и большинство книг было издано во времена советские и оттого были, как правило, политически ангажированные. Тогда я с удивлением узнал, что до прихода к власти Нельсона Манделы в 1994 году между нашими странами не существовало дипломатических отношений. Это обстоятельство, ровно как и экзотическая природа страны и материка, делало мою поездку особенно интересной. О своем работодателе профессоре Купере я знал тоже сравнительно немного. В разных энтомологических журналах за последние несколько лет я разыскал два десятка его статей, часто в соавторстве. Почти все работы Купера были посвящены пластинчатоусым жукам. Это группа из тринадцати родственных семейств всесветно распространённых жуков с примерно 25-30 тысячами видов, что есть примерно 6-8% всего мирового разнообразия жуков. Ещё я знал, что Купер заведует кафедрой зоологии и энтомологии университета Претории и что за последние годы у него побывало немало аспирантов и постдоков из разных стран. Все они изучали те или иные аспекты морфологии пластинчатоусых жуков: жилкование их крыльев, строение ротового аппарата, форму репродуктивных органов, микроструктуру глаз и прочих систем органов. Купер использовал эти данные для выяснения родственных отношений между отдельными группами пластинчатоусых, что собственно и было основной задачей всех сравнительно- морфологических исследований. Профессор Купер брал меня постдоком в свою лабораторию, чтобы я занимался морфологией личинок различных представителей надсемейства прастинчатоусых и тем самым внёс дополнительный и новый пласт информации для исправления и улучшения филогенетического древа этих жуков. В своих немногочисленных письмах ко мне Купер был всегда немногословен и очень конкретен. Сказать по правде, я не особенно желал заниматься личинками именно пластинчатоусых жуков. Дело в том, что отряд жуков есть фантастически большая и разнообразная группа животных и оттого специалист по одной подгруппе внутри отряда может знать очень мало или почти ничего о всех прочих подгруппах. Именно так и было в моём случае. Лет семь до и во время своей аспирантуры я работал с личинками жуков-жужелиц. В течении пары последних лет перед отлётом в Африку я всё больше и больше занимался жуками стафилинидами. В мире насекомых и жужелицы, и стафилиниды были очень далеки от пластинчатоусых жуков, и это означало, что мне потребуется осваивать почти совсем незнакомую группу жуков. Кроме того, на мой взгляд, личинки пластинчатоусых были далеко не самыми эстетичными и напоминали коротенькие и толстенькие немецкие колбаски, которые неуклюже двигаются в почве. Иными словами никаких персональных оснований для работы с личинками пластинчатоусых у меня в ту пору не было. В своём первом письме я предложил Куперу тему по личинкам стафилинид, однако он мне ответил, что его интересуют только пластинчатоусые и что он готов поддержать мой проект только по этой группе. Я размыслил, что лучше согласиться и поехать в Африку заниматься пластинчатоусыми, чем не поехать вообще. Кроме того я полагал, что оказавшись в Претории, я смогу по выходным отставлять своих "официальных" личинок в сторону и заниматься в своё свободное время другой более интересной мне группой жуков. В последствии я убедился, что это предположение оправдало себя вполне. Наконец наступил день отлёта в Африку. Я попрощался с родными и друзьями и приготовился увидеть их не раньше, чем через два года. Таков был срок моего контракта в Африке и в этот период я не намеревался возвращаться на родину, ибо планировал проводить свои отпуска в путешествиях по этому континенту. Все мои вещи в дорогу уместились в одном рюкзаке. Среди прочего я вёз полный набор экспедиционного оборудования, включающий палатку, спальный мешок с теплоизоляционным дном, компактный примус и две портативные кастрюли. Пожалуй самой ценной частью моего багажа был старинный и очень хороший микроскоп с австрийской рисовальной насадкой начала ХХ века и небольшая коллекция личинок жуков в спирту и на микроскопических препаратах. Со мной находились около двадцати пробирок с личинками пластинчатоусых жуков, которых я взял с собой на исследование в Африку из коллекции Зоологического Института в Санкт-Петербурге, самого полного отечественного собрания жуков. Другую часть багажа составляли личинки жужелиц и стафилинид; их я намеревался изучать в Претории в свободное от основной работы время. Прямого рейса из Москвы в ЮАР не существовало и поэтому я отправился сперва в Париж, и затем в Йоханнесбург. Мой самолёт вылетел из аэропорта Шарля де Голя уже в сумерках, пересёк Средиземное море и я с волнением осознал, что подо мной внизу находится Африка. Ночью с воздуха Европа вся светится жёлтым электрическим светом. В продолжении всей моей первой африканской ночи я выглядывал время от времени в иллюминатор и только изредка видел красные огни костров. Когда рассвело, внизу показалась земля необычного красно-коричневого цвета. Пассажиры стали просыпаться, в салоне включили свет и принесли завтрак. Пилот самолёта по радио сообщил, что мы только что пересекли реку Лимпопо, оказались в воздушном пространстве ЮАР и что нам следует готовиться к посадке. Весь перелёт занял неполных 12 часов. Я летел в Африку с большими планами. Самой главной моей задачей была, конечно, официальная работа с личинками пластинчатоусых. С тех пор как наша с Купером заявка на этот проект была подана, я понемногу начал приглядываться к этим жукам и мало-помалу находил в них всё больше и больше интересного. Я рассуждал, что при искреннем отношении к изучаемой группе насекомых и при постепенном накоплении знаний по ней, группа эта рано или поздно станет мне по- настоящему интересной и мне не надо будет делать над собой усилие для работы с ней. Ещё я думал о том, что это и в самом деле интересно погрузиться в совершенно новую для меня область и начать работать с чистого листа. Помимо чисто научной, меня немало волновала и социальная компонента моих предстоящих лет работы в Претории. До сих пор всю свою жизнь я только и делал, что учился: в школе, в университете и, наконец, в аспирантуре. Ни разу до сих пор мне не платили зарплату за мою работу с жуками, а лишь только стипендию. Постдок был самой настоящей работой со всеми её компонентами: ясной задачей, определёнными сроками выполнения, наличием начальника и моей отчётностью в форме научных статей. Работа эта предполагала проверку моей профессиональной квалификации и эта мысль меня немного волновала. Кроме того, я ехал в совершенно неизвестную страну на новую для меня кафедру работать среди десятков незнакомых людей и со всеми ими мне предстояло выстроить отношения. Подлетая к Йоханнесбургу, я совершенно твёрдо решил приложить по-настоящему максимум усилий, чтобы и профессионально, и социально моя работа и жизнь на новом месте сложились как можно лучше. Другой моей задачей в Африке была неофициальная энтомологическая работа с личинками других жуков, не только пластинчатоусых. Я надеялся, что даже самая интенсивная работа над моим "официальным" проектом будет оставлять немного свободного времени, чтобы изучать насекомых интересных мне лично. Субботы и воскресения я планировал целиком посвящать этой неофициальной тематике, в то время как все пять рабочих дней будут заняты нашим с Купером проектом. Я полагал, что неразумно проводить абсолютно всё время, занимаясь пластинчатоусыми, ибо это неизбежно вызовет перенапряжение и чувство усталости от работы только с этой группой. Планируемая смена направлений работы позволит мне в выходные немного отдохнуть от официальной работы и оставит достаточно времени на выполнение собственных неофициальных проектов. В разнообразии таковых у меня никогда не было недостатка. Ещё в продолжении своего постдока я намеревался много путешествовать. Особенность работы энтомолога предусматривает большое количество поездок для сбора насекомых в природе и для изучения коллекций в естественно-исторических музеях. По условиям контракта у меня имелись небольшие средства для международных поездок в продолжении моего постдока. Кроме того, я намеревался искать и получать деньги на свои поездки из различных частных и общественных научных фондов. Часть своего времени в Южной Африке я планировал посвятить привычному для меня делу написания заявок в эти организации на проведение своих экспедиций по континенту. В случае отказа, я был готов потратить на эти цели часть собственной зарплаты. Отправляясь в Преторию я планировал использовать своё там нахождение как временную базу для проникновения и знакомства с близлежащими странами и континентами, в первую очередь с самой Африкой. Более всего мне хотелось посетить самые высокие вершины континента: горы Килиманжаро, Кения, Эльгон, Камерун, хребты Абердаре, Рувензори и вулканы Вирунга. Причина моего повышенного интереса к горам в том, что там почти всегда живут очень разнообразные и интересные жуки, которых мне хотелось поймать и изучить. Кроме того, за годы своих путешествий по Кавказу, Карпатам и Центральной Азии я здорово полюбил этот тип ландшафта и со временем потребность регулярных горных походов стала характерной чертой моего характера. Помимо континентальной Африки, в моём списке мест для посещения были острова Мадагаскар и Занзибар; первый из-за уникальной фауны и флоры в результате длительной изоляции от континента; а второй был мне интересен как оплот мусульманства в тропической Африке. Помимо этого я надеялся иметь повод и возможность посетить некоторые музеи и энтомологические институты в Европе и Северной Америке, а так же съездить при случае в Австралию или Латинскую Америку. Глядя на глобус, мне казалось что из Претории до них несравненно ближе, чем из России. Из этих размышлений меня вернул к действительности голос капитана самолёта: "Мадам и месье. Наш самолёт произвёл посадку в международном аэропорту Йоханнесбурга. Местное время 10 часов 20 минут. Температура воздуха +28 градусов. Прослушайте, пожалуйста, информацию для транзитных пассажиров. Пассажирам, следующим на внутренние рейсы до Кейптауна, Порт Элизабет, Джорджа, Аппингтона и Дурбана просьба приготовиться к иммиграционному и таможенному контролю. Пассажирам, следующим на международные рейсы до Мапуту, Хараре, Булавайо, Водопадов Виктории, Габароне, Виндтука, Лусаки, Луанды и Антананариво, просьба пройти к соответствующим выходам в международной зоне аэропорта. Командир корабля и экипаж благодарят Вас за Ваш выбор авиакомпании Эйр Франс и надеются снова видеть Вас на нашем воздушном судне. Желаем Вам счастливого времяпровождения в Африке". Глава 02 Мой работодатель Клайд Купер пообещал встретить меня в аэропорту Йоханнесбурга и на машине отвезти оставшиеся до Претории 70 километров. В ответ я написал ему, что опознать меня в толпе приехавших можно будет по высокому рюкзаку и характерной майке с рисунками жуков. Про себя Купер сообщил только, что он "седой парень с бородой". После минимальных пограничных и таможенных формальностей я получил свой багаж, вышел в зал для встреч и Клайд сразу подошёл ко мне. Ему было около пятидесяти лет; среднего роста, одетый в спортивного фасона синие трусы и безрукавку, с широкой и одновременно подвижной фигурой. Уже потом я заметил, что Клайд всегда ходит не просто выпрямившись, а отчасти даже выгнувшись назад и голова его при этом запрокинута настолько, что борода всегда торчит вперёд и указывает прямо на собеседника. - Добро пожаловать в Южную Африку, - сказал он, когда мы обменялись рукопожатиями. - Это весь твой багаж? - он указал бородой на мой рюкзак. - Ну что-же, отлично, пойдём тогда на автостоянку. Я оставил машину в гараже внизу. На эскалаторе мы спустились к подземной автостоянке, прошли вдоль рядов припаркованных машин и подошли к внушительных размеров внедорожнику. На его борту была укреплена красочная эмблема с профилем слона на красном контуре африканского континента и снизу было написано: "Природоохранительный фонд Мазда". - Вот наша машина. Клади рюкзак в багажник и садись впереди. Это отличная модель. Через пару недель мы поедем на ней в экспедицию по Намибии, и там ты с ней познакомишься поближе. После долгого перелёта и беспокойной ночи в узком кресле самолёта я чувствовал себя на редкость бодрым. Вероятно, причиной тому было возбуждение от осознания факта прилёта в Южную Африку. По дороге из аэропорта я всё старался разглядеть в окно признаки того, что это была действительно Африка. Автомобили двигались по левой стороне дороги и это обстоятельство потребовало от меня нескольких месяцев, пока я не научился правильно поворачивать голову при переходе дороги. Ландшафт за проволочными заборами вдоль дороги был достаточно однообразным: красноватая сухая земля с остатками прошлогодней высокой высохшей травы. Кое-где были разбросаны небольшие группы деревьев. - Всё это чёртовы иммигранты. - сказал Клайд. - Я имею в виду эти деревья. Почти все деревья в Претории и в округе импортированы из Южной Америки или Австралии. Это эвкалипты. Сейчас начало весны и всю зиму, конечно, не было ни капли дождей. Скоро всё зазеленеет. Смотри - зебры. - он ткнул пальцем в сторону от дороги. Клайд говорил на английском языке с едва уловимым акцентом. На въезде в огороженный кампус университета из будочки выскочил жизнерадостный чернокожий охранник в аккуратной белой форме и обменялся с Клайдом несколькими фразами на незнакомом мне языке. На мой вопрос Клайд ответил: - Это Африкаанс; один из двух бывших государственных языков. На нём говорят буры - потомки голландцев. Я думаю, тебе он не понадобится. Претория была первым увиденным мною южноафриканским городом. Первое что бросалось в глаза, это обилие на улицах чернокожих людей. Дома были большей частью невысокие, высотой в 2 - 3 этажа, сложенные из небольшого по размеру кирпича характерного красноватого цвета. Участки земли около домов были все за заборами такой высоты, что перелезть его было совсем непросто. На забора тут и там висели большие плакаты с изображением человека в форме и с мечом в руках. Под человеком большими буквами было написано: "Мгновенная реакция". Над некоторыми заборами дополнительно висели кольца колючей проволоки и несколько раз я замечал тонкие электрические провода, натянутые поверх заборов, и, очевидно, под напряжением. Было заметно, что забота о безопасности в этом городе есть дело серьёзное. Университет Претории - самый большой и богатый в стране. Он компактно расположен в восточной части города и, стоит-ли говорить, окружён по всему периметру высоким металлическим частоколом с раздвоенными и заострёнными верхушками. Впоследствии мне не раз пришлось убедиться, что для воришек компьютеров и велосипедов этот забор препятствием не служил, однако очень эффективно мешал мне возвращаться домой в поздний час, когда его магнитные вращающиеся двери любили выходить из строя. Учебный год был во второй половине, лекции шли в самом разгаре, и по кампусу университета бродили толпы вечно юных студентов, прижимая к себе неизменные учебники. Клайд зарулил на крытую автостоянку и указал пальцем на двухэтажное здание с надписью "Диеркунде". - Это наша кафедра. Бери свой рюкзак и пойдём. Я покажу тебе твой кабинет и познакомлю с народом. Здание кафедры зоологии и энтомологии образовывало квадрат с внутреннем двориком, где стояло ещё два одноэтажных маленьких домика, в которых физиологи держали своих подопытных животных для экспериментов. В холле на первом этаже висело огромное живописное и стилизованное изображение африканской саванны с целой коллекцией различных животных. Центральное место в композиции занимал гигантский навозный жук-скарабей и его шар. На заднем плане стоял несоразмерно маленький слон. Клайд заметил мой восхищённый взгляд: - Это я пригласил художника, чтобы он нарисовал представителя каждой группы животных пропорционально их важности и суммарной биомассе. Вот и получилось, что насекомые и вообще членистоногие самые многочисленные и оттого самые большие на рисунке. Совсем не то, что эти волосатые и вонючие млекопитающие. Ясное дело что из насекомых мы выбрали скарабея. Нет сомнений, что пластинчатоусые, особенно навозники, самые эстетичные среди всех жуков. Я подумал, что стафилиниды или жужелицы ничуть не хуже, однако вслух этого не сказал. Мы поднялись на второй этаж, обогнули несколько углов коридора, прошли мимо огромного скелета слона и Клайд открыл своим ключом один из кабинетов. Это была небольшая комната, разделённая переносной ширмой на две части, в каждой из которых стояли столы, а посередине лежало несколько мешков с песком. Людей в комнате не было. - Вот, Василий, это твой кабинет. Вот твой компьютер. На песок пока не обращай внимания. Мы привезли его в прошлый раз из Намибии чтобы разводить на нём Пахизом. Здесь вас будет двое. В этом углу сидит Боб Браун; он сейчас на Мадагаскаре и вернётся через неделю. Если хочешь, ты можешь оставить сейчас здесь свои всякие рабочие вещи. Ты вроде писал, что привезёшь микроскоп. Одним словом, я зайду за тобой минут через двадцать и отвезу на твою квартиру. Кстати, вот тебе... - Клайд полез в карман и вынул несколько разноцветных банкнот. - здесь 200 рэндов; на первое время должно хватить, а завтра тебе наверняка дадут уже аванс. Ничего, потом отдашь. У нас на кафедре ещё никто с голоду не помирал. - Он довольно хмыкнул. - А пока пойдём, я познакомлю тебя с людьми. Клайд быстро представил меня нескольким сотрудникам кафедры, имена которых я, конечно, сразу забыл. Я знал, что в настоящее время у него было ещё двое молодых сотрудников вроде меня: девушка из Колумбии и парень из Новой Зеландии. Оба они были его аспирантами и писали свои диссертации по родственным отношениям различных групп навозных жуков. Ещё был постдок из Соединённых Штатов, но он недавно нашёл себе постоянную преподавательскую работу в Северной Каролине и вот-вот должен был уехать туда. Я попросил Клайда представить меня этим людям. - Да, конечно, пойдём. - сказал он. - Джероми улетает через неделю и сегодня его нет. Кармен тоже в отъезде, а вот Джон должен быть у себя в кабинете. Давай я отведу тебя к нему быстро, да нам надо уже спешить. У меня сегодня ночное дежурство по кварталу. Кабинет Джона и Кармен был прямо напротив моего. Джон был один и сидел за столом с разобранными на части жуками. Лет ему казалось слегка за 30. С нашей первой встречи и до сегодняшнего дня Джон в моём сознании прочно ассоциировался с немного кинематографическим идеалом мужественности, открытости и прямоты. Внешне этому способствовало его многолетнее увлечение спортом, среди прочего культуризмом. Значительно позже Джон сказал мне, что в своей ранней молодости он участвовал в финале новозеландского чемпионата по этому виду и занял там не последнее место. Действительно, при первом знакомстве он производил немного устрашающее впечатление своими размерами и формой, если-бы не открытое и исключительно доброжелательное выражение лица. Внешне Джон напоминал Спартака в одной из киноверсий. Ещё до поступления в южноафриканскую аспирантуру он успел немало попутешествовать по Новой Зеландии, Новой Гвинее, без вреда для себя побывал в знаменитом своими преступлениями Порте Морсби и совершил две месячные экспедиции в верхнем течении Амазонки. "Чуть не сдох в тот раз" - всегда добавлял он и рассказывал, как он с товарищем заблудились на каноэ в Эквадоре и несколько дней питались всякой дрянью. Джон был сильно увлечён жуками-навозниками и бросил приличную государственную службу в Окланде, чтобы приехать в Преторию и делать диссертацию по этой теме. После защиты он планировал пригласить в Африку съёмочную группу BBC делать полнометражный фильм о поведении этих жуков и по воскресеньям писал для него сценарий. В ответ на представление меня Клайдом, Джон поднялся из- за стола и широко улыбнулся: - Привет, Василег, - сказал он с ударением на последнем слоге и моя кисть утопла в его могучей руке. - Наконец-то ты приехал; мы все тут тебя ждали. Надо же в конце концов, чтобы кто-то разобрался с этими чёртовыми личинками! - Его зовут Василий, Джон, Василий! - поправил Клайд. - Васи...лег, - с усилием и старанием произнёс Джон. - Хорошее имя! С тех пор я так и остался для Джона Василегом, однако и это было слишком длинно и со временем я редуцировался до сперва Вас, а затем до Вэз. Я не пытался исправить Джона, полагая, что людям виднее, как меня называть. Впоследствии я ввел себе правило внимательно прочитывать разные официальные документы, приготовляемые Джоном, и исправлял там написание моего имени. Через несколько месяцев я настолько привык к своим новым именам, что стал ими подписывать свои послания для Джона и других моих новых англоязычных друзей. Этой ночью я лежал в кровати в небольшой комнате университетского общежития и старался разобраться в обилии впечатлений и эмоций от моего первого дня в Африке. Мне нравилось здесь абсолютно всё: и кафедра, и университет, и супермаркет неподалёку, куда я успел забежать за продуктами вечером и потратить часть денег Клайда, и даже тема моей будущей работы. В глубине души я не переставал удивляться, с какой это стати университет Претории согласился взять меня на эту совершенно академическую и неплохо оплачиваемую работу. Затем я снова подумал, что мне предстоит трудиться над совершенно для меня новой группой жуков, читать новую литературу, разыскивать личинок этих жуков по зарубежным музеям и вообще работать над своим проектом. На самом деле в работе этой было много пока непредсказуемого и я критически взвешивал свои шансы с работой этой справиться. "Завтра-же надо начинать" - подумал я. Я полагал, что искреннее отношение к поставленной задаче так или иначе обернётся хорошим результатом. А ещё я намеревался находить время для своих собственных неофициальных исследований личинок других интересных мне групп жуков и делать это так, чтобы не страдала основная работа. И ещё хорошо бы было успеть как следует попутешествовать по Африке. Я вспомнил слова Клайда, что мой сосед Боб Браун сейчас на Мадагаскаре. "Счастливчик", - подумал я и в ту же минуту уснул. Глава 03 Если ты, дорогой читатель, ещё не окончательно потерял свой интерес к моему повествованию, то тогда я решусь совершить небольшое отступление от хроники моего африканского постдока и подробнее рассказать о сути моей работы с жуками. По совершенно непонятным причинам меня с раннего детства интересуют жуки. Причина этой сомнительной страсти мне неведома, однако я точно помню, когда она воспылала с полной силой и продолжает "пылать" по сей день. Одиннадцати лет от роду, я получил в подарок от своего дяди по отцовской линии русское издание книги Жана Анри Фабра "Жизнь насекомых" и с тех пор я отмечаю этот день, как начало своей энтомологической карьеры. В старших классах школы я прилично пренебрегал уроками в угоду весенним экскурсиям за жуками в окрестную ростовскую степь и круглогодичным занятиям в кружке натуралистов местного зоопарка. Свой школьный выпускной вечер я пропустил, отправившись за жуками в самостоятельную экспедицию на Кавказ. Пять лет учёбы в университете и ещё пять лет в аспирантуре сделали из меня профессионального жуковеда с большим опытом экспедиций и переворачивания тяжёлых камней и с чрезвычайно малыми шансами трудоустройства по моей экзотической специальности. Зайдёшь так, бывало, в кабинет к потенциальному работодателю и спросишь: "Вам нужен жуковед?" Люди сперва удивлялись, а затем говорили что нет, не нужен. Вот поэтому работы мне приходилось искать по всему свету и Южная Африка оказалась первой страной, которой я понадобился. Но, шутки в сторону. Жуки - это отряд класса насекомых. Жуков на свете известно около 350 тысяч. Птиц, к примеру, известно в 35 раз меньше. В отличии от птиц, среди жуков есть ещё очень много неизвестных новых видов, особенно в тропических лесах и горах. Реально ожидать, что всего жуков никак не меньше миллиона видов. Да и имеющиеся 350 тысяч есть уже огромное разнообразие и необходимо его классифицировать, выделить и назвать разные подгруппы и вообще построить системы отряда, где каждый вид занимал бы своё строго определённое положение среди родственных ему видов. Между видом и отрядом в системе жуков есть ещё несколько иерархических категорий; виды объединяются в рода, близкие роды - в трибы и надтрибы, и все они - в семейства и надсемейства. Всего семейств жуков около 170, среди них есть состоящие всего из одного или нескольких видов, большинство включает от нескольких сот до нескольких тысяч, и самые крупные, такие как стафилиниды или долгоносики, объединяют десятки тысяч видов. Отряд Жуки - это группа эквивалентная прочим отрядам насекомых, например Бабочки, Стрекозы, Мухи. В Претории мне надлежало заниматься пластинчатоусыми жуками. Это была группа из тринадцати родственных семейств с несколькими тысячами родов и примерно тридцатью тысячами видов. Далее. Жуки есть насекомые с полным превращением и, подобно бабочкам, их личинки совершенно не похожи на взрослую особь. Личинка эта вылупляется из отложенного самкой яичка, ползает, питается, растёт, несколько раз линяет, сильно увеличивается в размерах и накапливает питательные вещества. Если личинке повезёт и её не съедят паразиты или хищники, то в конце развития она находит себе укромное место где нибудь в земле или под корой, линяет там последний раз и превращается в неподвижную куколку. Некоторое время эта куколка покоится и в организме насекомого происходят удивительные превращения практически всех систем органов. Из куколки вылупляется взрослый жук способный к полёту и размножению. Отсюда и происходит название "полное превращение", в то время как развитие прочих групп насекомых, таких как тараканы и клопы, проходит без стадии куколки. Это изучают в начальной школе и если мой читатель раньше этого не знал, то, значит, в школе он валял дурака. Теперь о целях моей работы в Южной Африке. Разнообразие жуков нужно классифицировать, то есть отнести родственные виды в рода, рода в трибы и трибы в семейства и подсемейства. В пределах одного семейства могут быть несколько десятков подсемейств. Группировка жуков происходит на основании их родства, при этом наиболее родственные виды объединяются в один род, группа других родственных видов - в другой, а родственные рода объединяются в трибы. Иными словами выстраивается филогенетическое дерево, где виды представлены листьями, рода - тонкими веточками с этими листочками, семейства - толстыми ветвями и дальше по анологии. "Зачем - спросите вы, - всем этим заниматься? Ведь существует же уже классификация и все виды отнесены в роды, а роды - в семейства." Да, существует. Беда в том, что существующая система остаётся ещё очень и очень несовершенной и её надо критически проверять и исправлять. Очень часто бывает, что род жуков относят к тому или иному семейству на основании поверхностных и оттого второстепенных признаков и он остаётся в этом семействе лет сто, пока другой критический жуковед не посмотрит на этот род внимательно и не выяснит, что он принадлежит к совершенно другому семейству. Или, предположим, имеется род жуков с несколькими сотнями видов внешне похожих между собой, а после внимательной ревизии оказывается, что род этот был искусственно образован и в его составе есть несколько неродственных групп видов, каждую из которых необходимо выделять в отдельные роды. Такую критическую работы нужно проводить и перепроводить постоянно со всеми жуками, отчего филогенетическое дерево отряда будет постоянно улучшаться и всё более полно отображать тот единственный и уникальный путь, которым на самом деле проходило эволюционное развитие жуков. Итак, родство есть единственный критерий группировки всех живых организмов вообще и жуков в частности. Мерилом родства служит, в несколько упрощённом виде, степень похожести одного организма на другой. Считается, что чем больше один вид жука похож на другой и чем больше у них одинаковых признаков, то тем более они родственны. Основным источником признаков для сравнения у насекомых всегда было и остаётся внешнее строение взрослой особи. В идеале, конечно, нужно сравнивать не только морфологию взрослого насекомого, но и таковую их яичек, личинок, куколок, особенности поведения, биологии, физиологии всех стадий и все остальные поддающиеся сравнению признаки, вплоть до последовательности нуклеотидов в молекулах ДНК. Реальность, тем не менее, такова, что из-за нехватки сил и средств во многих семействах жуков за последние сто лет не было предпринято даже сравнения внешних признаков взрослых особей, в то время как личинки подавляющего числа видов вообще неизвестны, а исследования физиологии и биохимии начаты только для совсем немногих видов. Причина такого положения дел очевидна. Такая работа не приносит непосредственной и скорой практической выгоды, и оттого большого приоритета она не имеет. Пластинчатоусые жуки, которыми всю свою жизнь занимался Клайд, есть своеобразное исключение с том смысле, что от знания их разнообразия и биологии человеку есть прямая и непосредственная польза. Среди них есть крупная группа жуков, которые питаются исключительно навозом и оттого имеют большой экономический эффект как его утилизаторы и очистители пастбищ. Иллюстрацией тому было жалкое положение на австралийских фермах в первой половине двадцатого века, когда на континенте в невероятных количествах размножился европейский скот. Фауна млекопитающих Австралии в своём естественном виде имела из травоядных разве что кенгуру, и оттого немногочисленные и мелкие нативные австралийские навозные жуки совершенно не могли справиться с переработкой тысяч тонн навоза от расплодившихся коров и овец. Пастбища со временем оказались покрытыми сплошной коркой сухого навоза и скотине стало нечего есть. На неубранном свежем навозе развивались миллионы мух и их несметные полчища создавали дополнительные неудобства. Проблема с утилизацией навоза в Австралии была успешно решена, когда туда привезли и выпустили навозных жуков из сходных по климату районов южной Африки. Фауна навозников Африки разнообразна чрезвычайно и вполне справляется с утилизацией отходов миллионных стад копытных животных на этом континенте. Что-же касается австралийских навозных мух, то помимо пластинчатоусых, из Африки были интродуцированы жуки-карапузики, личинки и взрослые особи которых встречаются на падали или свежем навозе и питаются почти исключительно личинками мух. Таким образом африканские жуки спасли жителей Австралии от незавидной участи утонуть в навозе и быть съеденными полчищами мух. Однако большинство пластинчатоусых жуков для человека экономически либо безразлично, либо вредно. Личинки многих видов живут в почве и питаются корнями растений, что приводит к значительным потерям урожая. Особенно страдает сахарный тростник, посадки молодых деревьев и ещё корты для гольфа. На них личинки рода Афодиус выедают корни на квадратных метрах газонной травы и это приносит приличные убытки владельцам кортов. Так или иначе, пластинчатоусые среди прочих жуков есть одни из наиболее значимых и это обстоятельство, вместе с большими академическими заслугами профессора Купера и его авторитетом положительным образом повлияло на решение университета Претории выделить средства на их изучение. В свою очередь Клайд решил, что пора посмотреть на их личинок и тут как раз подвернулся я. Таким образом, темой моей работы было изучение морфологии личинок пластинчатоусых жуков и критический пересмотр существующей классификации на основании моих новых данных. Новизна работы была в том, что в отличии от взрослых жуков, морфология личинок была практически полностью неизученной. Конечно, не могло идти и речи об исследовании личинок всех тридцати пяти тысяч видов. Моей задачей было изучить личинок примерно сотни видов, которые представляли бы все основные подразделения пластинчатоусых жуков, выделенных предыдущими исследователями на основании морфологии взрослых особей. Мне предстояло сосредоточить в своих руках необходимый для исследования материал, а для этого следовало запросить или посетить лично все основные естественно-исторические музеи мира и получить от них необходимых мне личинок. Задача эта уже сама по себе была нелёгкая, ибо для трёх из тринадцати нужных мне семейств личинки пока не были известны вообще, а для оставшихся десяти личинки были известны крайне неравномерно. Для большинства интересующих меня групп личинки были собраны всего один или несколько раз из далёких и экзотических мест, вроде Огненной Земли, Центральной Азии или Новой Каледонии. Всех этих редкостных личинок нужно было разыскать в коллекциях и сравнить заново по всем системам органов: головная капсула, усики, верхние и нижние челюсти и губы, грудь, три пары ног, брюшко. Моей задачей было найти все возможные отличия в морфологии, на этом основании проанализировать степень родства между представителями разных групп и сделать заключение о классификации изученных организмов. Мой отчёт о всей работе на постдоке должен был быть в форме большой академической статьи по этой теме с подробными морфологическими рисунками изученных структур, списком признаков, их анализом и финальным филогенетическим деревом. Рукопись этой статьи должна была быть послана в один из уважаемых энтомологических журналов, пройти там рецензию у анонимных специалистов по филогении пластинчатоусых и затем редактор журнала принял бы решение о том, стоит или не стоит эту рукопись в журнале печатать. Если замечаний будет мало и статья будет принята в печать, это будет означать, что моя работа была выполнена должным образом и с задачей своего двухгодичного постода я справился вполне. Таким было положение дел с моим предстоящим проектом в Южной @фрике. Моей первой задачей было получение личинок максимально большого числа семейств, подсемейств и триб пластинчатоусых жуков. Информацию о наличии этих личинок в том или ином музее я должен был почерпнуть из многочисленных и пока мне неизвестных статей напечатанных по всему миру за последние полсотни лет. Как правило, одна такая статья имеет описание и рисунки той или иной интересной личинки и обязательно указывает, в какой из музеев эти личинки затем были отправлены на постоянное хранение. Затем мне предстояло связаться с кураторами этих музеев и убедить их прислать мне эти личинки на изучение. Очень часто кураторы не могут или не хотят искать пузырьки с нужными мне личинками среди тысяч других подобных пузырьков и тогда мне следует самому ехать в эти музеи на поиски материала. Часть нужных мне личинок находится у частных лиц, и мне их тоже надо было убедить расстаться с их сокровищами и прислать мне их на изучение. Таким образом, моя первая трудность была с накоплением необходимого материала в своих руках, и задача эта была отнюдь не из лёгких. Была ещё и вторая серьёзная сложность. Я опасался, что даже если я получу необходимых мне личинок, то не смогу обнаружить среди них достаточного количества морфологических различий для принятия осмысленного решения о родственных отношениях. Несколько раз за последние несколько лет я приглядывался к личинкам пластинчатоусых и все они на первый взгляд казались исключительно похожими. Я от души надеялся, что более тщательное изучение деталей их строения под микроскопом позволит со временем найти достаточное количество признаков для анализа; однако это была именно надежда и отнюдь не уверенность. Таким образом, к началу моего постдока было по меньшей мере два принципиальных вопроса и оба они требовали немедленного решения: смогу ли я получить необходимый мне материал и удастся ли обнаружить у личинок достаточное количество отличий. От этих двух вопросов во многом зависело справлюсь ли я со своей работой или нет. Глава 04 Наутро я проснулся довольно рано, наскоро позавтракал купленными накануне на деньги Клайда продуктами, завернул с собой два бутерброда на обед и пошёл на работу. Моё общежитие было всего в полутора километрах от кафедры зоологии и энтомологии, однако мне стоило некоторого труда сориентироваться на незнакомом университетском кампусе и отыскать нужное мне здание кафедры. По причине раннего утра студентов было ещё совсем мало и на газонах вдоль тротуаров степенно расхаживали крупные ибисы на высоких ногах. Они засовывали свои длинные клювы в аккуратно подстриженную газонную траву, не улетали, а только недовольно косились когда я прошёл рядом с ними. Перед зданием нашей кафедры росло четыре старые джакаранды родом из Южной Америки и в это время была как раз пора цветения. Дворники ещё не успели сделать свою дневную работу, и оттого тротуар перед главным входом был покрыт опавшими за ночь мелкими фиолетовыми цветами и от их запаха воздух имел ощутимую плотность. Кафедра ещё не начала работать, и входная дверь была закрыта. Я отпер её своим ключом, поднялся на второй этаж и проследовал в свой кабинет мимо знакомого скелета слона. Вчера Клайд успел объяснить мне свои требования касательно трудовой дисциплины. Он сказал, что никого не волнует когда и насколько я прихожу или ухожу, и я полностью свободен определять продолжительность и интенсивность своей работы. Доступ на кафедру и в мой кабинет был круглосуточным все дни в году. Главное, чтобы мой основной проект был выполнен хорошо и вовремя. Мне такое положение дел было очень по душе. Первым делом надлежало навести в моём кабинете порядок. Мне понадобилось с десяток ходок к ближайшему мусорнику, чтобы освободить пол от намибийского песка. Мой микроскоп в дороге был завёрнут в несколько слоёв старых футболок и прочей ветоши, чтобы предохранять его от сотрясений. Одну из этих тряпок я употребил на уборку пыли и мытья полов в кабинете, после чего выложил в пустой шкаф свои немногочисленные книги и ящички с коллекциями личинок жуков на микроскопических препаратах. Микроскоп я прикрыл пластиковым пакетом для защиты от пыли и поставил его на угол стола. Затем развесил на стене фотографии важных для меня по разным причинам людей, среди них моих родителей, друзей студенческой поры, моих жучиных коллег, Чарльза Дарвина и будущей жены Татьяны. С ней я познакомился лет пять назад во время учёбы в московской аспирантуре. Там она делала филологическую диссертацию об аллюзивных особенностях англоязычного текста. Через пару месяцев после первой нашей встречи я уехал в полугодовую экспедицию по Центральной Азии и Кавказу, а вернувшись в Москву, успел вовремя, чтобы проводить Таню на годичную стажировку в Калифорнию. Когда она вернулась в Россию, мне ещё оставалось провести полгода в Канаде, теперь уже на своей стажировке. Счастливы мы были, что по пути в Россию Таня смогла заехать ко мне на месяц в Оттаву. Так мы и продолжали с тех пор разъезжать по своим профессиональным делам и в среднем проводить вместе по месяцу в год. Когда я уезжал в Африку, Таня уже полгода как находилась в Великобритании. Мы надеялись, что она со временем сможет приехать ко мне в гости в Преторию. Я с приличной долей грусти подумал о нелепости современной академической жизни, которая заставляет каждого из нас, как одержимого, ездить из одного университета в другой и из одной страны в другую дабы не отстать от постоянно уходящего поезда карьеры и не позволяет создать такой естественной институт, как семья. Я поспешил прогнать эти мысли прочь; в самом начале двухгодичного постдока думать о грустных вещах совсем не следовало. Раздался стук в дверь и в мой кабинет вошла белокурая женщина: - Здравствуйте, доктор Гребенников. - сказала она. - Я - Ирэн Бэйли, секретарь кафедры. Помните, я несколько раз отвечала на ваши письма, когда профессор Купер был в отъезде? Как вы устроились? Я ответил, что устроился отлично и вот-вот надеюсь приступить к работе. - Отлично. - сказала Ирэн. - Сейчас звонили из международного отдела университета. Они хотят сегодня встретиться с Вами. По моему, оформить какие-то бумаги касательно прилёта и ещё выдать аванс. Когда Вы будете свободны, я им позвоню и скажу, чтобы они за Вами пришли. Так что решайте сами, когда Вам удобнее этим заниматься. Я поблагодарил Ирэн, сказал, что готов прямо сейчас, и в следующие полтора часа как-то исключительно быстро подписал какие-то бумаги, получил магнитную студенческую карточку для прохода через внешнюю ограду университета и, самое важное, чек на три тысячи южноафриканских рэндов. Затем в банке неподалёку я открыл счёт, обналичил этот чек и засунул в карман тугую пачку разноцветных банкнот с изображениями африканских животных. Во время всей этой процедуры меня не покидала мысль, что мне платят деньги за ещё не сделанную работу по личинкам жуков, и я от души надеялся работу эту сделать. Когда несколькими часами позже я шёл по коридору на своё рабочее место, Джон окликнул меня из своего кабинета напротив: - Василег, пойдём пообедаем вместе? Мы взяли свои пакеты с бутербродами, обогнули здание кафедры, прошли под аркой и скоро очутились в одном из сравнительно безлюдных уголков университетского кампуса. Джон сошёл с тротуара на газон, уселся на скошенную траву под пальмовым деревом и знаком предложил мне следовать его примеру. Я скинул ботинки и с удовольствием растянулся в тени дерева. - Ну что, нравится тебе здесь? - спросил Джон. Я сказал, что пока нравится очень и что я жду-не дождусь поскорее организовать своё рабочее место, закончить всю бумажную волокиту с разными документами в администрации университета и поскорее взяться за свою работу. Джон жевал большой кусок своего бутерброда и только одобрительно кивал головой. Я спросил, как давно он тут и нравится ли ему в Претории. - Ужасно давно, уже второй год. - он помолчал немного, собираясь с мыслями. - В общем, конечно, подходящее место; особенно если бредишь навозниками. Да, ничего себе местечко, если не считать нищенской стипендии и ещё того, что шеф регулярно выходит из себя. Ничего, ты всё это скоро сам узнаешь. Впрочем, ты тут на постдоке, то есть белая кость, не то, что я - презренный батрак-аспирант. Стипендия у тебя должна быть повыше. Ах, впрочем, ерунда, место на самом деле просто отличное. Я спросил, что у него за тема работы. Джон уже прикончил свой бутерброд, перевернулся животом вниз и зажмурился на солнце: - Погода здесь отличная..., почти такая-же хорошая как и в Новой Зеландии..., не то что это дерьмо в Англии... Что за тема? Филогенетические отношения африканских навозников по морфологии взрослых жуков. Клайд хотел, чтобы я ему делал ещё и их личинок, но я отказался. И так работы по горло. У меня примерно тридцать видов для анализа..., по одному виду из каждого рода..., я их разобрал на части и теперь вот делаю таблицу с признаками. На этой неделе я должен завершить всё про голову; потом возьмусь за грудь. Долгое это дело, но пока всё получается. За оставшиеся два года должен успеть написать этот чёртов диссер. Джон рассказал, что он родился в Великобритании и через два года его отец поехал работать инженером в Папуа-Новую Гвинею. Там он проектировал и прокладывал линии электропередач в горах, а Джон и его старший брат Гарри росли, купались в тёплом океане и катались на досках и прибое. Лет десять спустя семья перебралась в Новую Зеландию. Там Джон закончил школу, поступил в университет и затем устроился работать в исследовательский институт. Однако страсть к путешествиям не давала ему покоя, и он отправился на год в Аргентину преподавать английский язык и оттуда совершил две продолжительные экспедиции по верховьям Амазонки. Желание заниматься навозными жуками и необходимость получения учёной степени привели его в Преторию, единственное на Земле, по словам Джона, место, где он может делать интересующую его диссертацию под руководством Клайда. Здесь он ничего не платит за учёбу и даже получает небольшую стипендию вполне достаточную, чтобы еле-еле свести концы с концами. Полгода назад Джон женился. Его жена была из Великобритании и потому не имела права работать в Южной Африке. После нескольких месяцев отчаянных попыток прожить вдвоём на его стипендию и усилий жены подзаработать немного нелегальными частными уроками английского языка было принято решение отправить жену в Манчестер дожидаться там Джоновой защиты и приезда. Сейчас Джон жил недалеко от университета в частном коттедже, который он арендовал вместе с двумя другими молодыми британцами. Один из них был мой сосед по кабинету Боб Браун, в это время путешествующий по Мадагаскару, а второй - аспирант-геолог. Большая часть жизни Джона прошла на берегу океана и он очень тяготился, что из Претории нужно было ехать целый долгий день до берега тёплого Индийского Океана. - Ну, ничего, - сказал он. - Вот через пару месяцев Клайд поедет в Швецию и тогда мы спокойно и без лишних вопросов сможем съездить в Кози Бэй. Это отличное место, прямо у самой границы с Мозамбиком. Прекрасное ныряние с маской, километры белого песка, прибой и тёплый океан. Честно говоря, я уже совсем измучился сидеть в этом окаянном городе. На высокий цветок возле нас села ярко-жёлтая птица чуть побольше воробья, растопырила крылья, нахохлилась и, трясясь всем телом, издала серию очень громких чирикающих звуков. Затем резко взлетела и через несколько секунд вернулась вновь. Джон указал на неё: - Это жёлтый бишоп. Замечательная тварь. Это, конечно, самец. У него здесь своя территория и он её охраняет от других самцов. Вот его гнёзда. - Джон ткнул пальцем в направлении группы из пяти аккуратных травяных мешочков, которые, как груши, висели на самых кончиках тонких ветвей. - Там сидят самки на яйцах. Этот бишоп строит гнёзда и затем зазывает туда самок. Чем больше, конечно, тем лучше. Вот этот один из самых удачных; у него целых пять. А бывает что и семь, и восемь. Ты представь, сколько нужно сил для такой жизни. Бедный самец, я бы на его месте давно загнулся. - Так что вот, - продолжал Джон, - съездим на Индийский Океан. Кармен и Хосэ-Луиз тоже, скорее всего, поедут. Это её муж. Он занимается кораллами и сейчас они поехали на пару недель отдохнуть и покупаться в Индонезию, на остров Бали. Я бы тоже куда-нибудь поехал, да только у меня денег нет, да и диссер этот чёртов делать надо. Ну ничего, вот вы совсем скоро поедете в Намибию, а я смотаюсь в это время в Цицикаму за Сцелиагесами. Я спросил Джона почему он сам не едет в Намибию, и кто такие Сцелиагесы в Цицикаме. - Клайд не берёт, да я и сам не хочу. Я был там с ним год назад. Он каждый год туда ездит. По моему, поедешь ты, Клайд, Кармен и Рози. Рози - это совсем молодая студентка Клайда; я тебя с ней познакомлю. А Сцелиагес - это род навозников, которые вместо навоза ловят каким-то образом огромных многоножек, закапывают их в землю и, похоже, делают из них шары для своих личинок. Насчёт шаров это только предположение. Я сам видел, как они закапывают мёртвых многоножек, но пока ни их подземных гнёзд, ни, кстати, личинок... никто их не видел. Это мой дополнительный проект. Ты же понимаешь, Клайду нужно побольше статей из моей тут работы. Пару статей я напишу по материалам диссера и Клайд, конечно, будет вторым автором. Вообще-то он ничего там не делал, просто он считает что так положено. Вот, а ещё он сказал, что этого всё равно мало и что мне нужно сделать ещё один дополнительный проект, и тогда я выбрал этих Сцелиагесов. Это будет ревизия рода. Там всего шесть видов и все они живут на юге Африки. Я уже нашёл один новый вид, изучил почти все типы и сейчас делаю их биологию. А Цицикама - это отличный национальный парк недалеко от Кейптауна и там живёт один вид. Клайд очень хочет, чтобы я нашёл их выводковую камеру и подтвердил, что они на самом деле кормят личинок не навозом, а многоножками. Если так, то тогда это настоящее открытие. Я держал этих жуков в садках, они отлично ели многоножек, но гнёзд почему-то не делали. Одним словом, Клайд даёт мне университетскую машину на неделю съездить в Цицикаму и снова поискать их гнёзда. Кстати сказать, тут недалеко есть ещё одно место, где много Сцелиагесов, всего два часа езды. Если хочешь, мы с тобой туда когда-нибудь съездим. Вечером того-же дня я зашёл в кабинет Клайда и попросил у него на время всю его литературу по пластинчатоусым жукам и их личинкам. Несколько раз я ходил из его кабинета в свой и перетаскивал пачки книг и толстые папки журнальных оттисков. В двух отдельных папках, каждая киллограмм по пять, были собраны статьи про личинок и мне предстояло прочитать их в первую очередь. Я не пытался скрывать перед Клайдом, что группа эта для меня совершенно новая и, прежде чем я приступлю непосредственно к работе, мне многое надо ещё прочитать. В первую очередь, мне следовало составить представление о существующей классификации надсемейства пластинчатоусых жуков и определить, личинки каких групп могут быть получены на исследование. Затем мне предстояло запросить коллег по всему миру присылать мне материал. В самом лучшем случае первые посылки с личинками начнут прибывать месяца через три-четыре. Я с радостью подумал о том, как хорошо, что я привёз с собой небольшую подборку личинок из коллекции Зоологического Института Санкт Петербурга и Музея Естественной Истории Парижа, где я останавливался на неделю по пути из России в Южную Африку. Пока кураторы музеев будут высылать мне необходимый материал, я уже имею небольшое количество личинок для первого знакомства с их весьма своеобразной морфологией. Помимо представителей большинства широко распространённых групп пластинчатоусых жуков, у меня с собой было несколько настоящих редкостей из Центральной Азии, которые были собраны больше ста лет назад экспедициями Федченко и Грум- Гржымайло. Кроме того, из Парижа я привёз отличную подборку личинок сахарных жуков Пассалид. Я думал о том, что мне будет крайне желательно посетить ещё Музей Естественной Истории в Лондоне и Смитсонианский Институт в Вашингтоне, где сосредоточены одни из самых крупных коллекций насекомых со всего мира. Пожалуй, стоит запланировать поездку туда после первого года в Южной Африке. Так или иначе, я самым искреннем образом надеялся реализовать в Претории все свои планы на постдок, включая официальную работу по пластинчатоусым, свои частные проекты по личинкам других групп жуков и ещё интенсивные путешествия по Африке и миру. После обеда с Джоном я углубился в чтение полученных от Клайда статей и не заметил, как за окном стемнело. С тех пор как я пришёл утром на кафедру прошло больше двенадцати часов. Я погасил в кабинете свет и собрался уже идти домой, когда в голову мне пришла одна мысль. На четвертушке листа я нарисовал личинку пластинчатоусого жука, дал ей в лапки трепещущий флаг и написал на нём: "Личинкам - равные права!". Потом я подумал, что тема равных прав может быть понята превратно в стране, где чернокожее большинство лишь недавно обрело эти самые равные права, и чтобы быть кристально ясным в своих намерениях я подписал "... в систематике". Рядом с рисунком я написал своё имя и снизу пояснил: "личиночник из России". В скобках я написал: "...готовый помочь с русскими переводами". Этикетку эту я приклеил на двери кабинета рядом с именем Боба и пошёл к себе в общежитие через ночной кампус. Глава 05 Прошло несколько дней со дня приезда в Преторию и течение моей жизни стало постепенно налаживаться. Я узнал, где расположен ближайший супермаркет и стал регулярно ходить в него за продуктами с моим большим рюкзаком. Я также обнаружил, где расположена почта, купил там пачку международных конвертов с красивыми экзотическими марками и написал несколько писем в Россию и Тане в Англию. По утрам мне уже не требовалось большого труда отыскать здание своей кафедры среди прочих зданий на территории университета. Я понемногу стал узнавать и раскланиваться со многими сотрудниками кафедры, с которыми Клайд наверняка познакомил меня в первый день по прилёту и чьи имена я затем восстанавливал в своей памяти с помощью Джона и Ирэн. Среди моих новых знакомых был Джероми Кью, предыдущий постдок Клайда, который недавно получил постоянную работу в Соединённых Штатах и готовился на днях покинуть Южную Африку. Джероми при нашей первой встрече показался мне лет до сорока, не больше. Уже потом от Джона я узнал, что ему на самом деле было около сорока пяти. Джероми был высокий и худой мужчина с редкими русыми волосами, зачёсанными назад. Свою диссертацию по систематике одной североамериканской трибы муравьёв Джероми защитил больше десяти лет назад в Корнельском университете и с тех пор перебивался с одного постдока на другой, будучи не в силах найти себе постоянную работу. Каждый год он рассылал несколько десятков заявок на все открывающиеся позиции в энтомологии, но до сих пор ему неизменно отказывали. После защиты Джероми успел поработать год в музее Карнеги в Питсбурге, занимаясь систематикой группы мелких ночных бабочек. Затем открылся постдок в Американском Музее Естественной Истории в Нью-Йорке на два года и там Джероми занимался ревизией цикад Нового Света. Из Нью-Йорка он перебрался во Флориду на проект по жукам-долгоносикам, вредителям цитрусовых, и провёл там года три. В перерывах несколько лет Джероми сидел вообще без работы или трудился на кратковременных почасовых контрактах и накалывал на булавки насекомых по заказу разных музеев. Его постдок с Клайдом был четвёртым по счёту и вот в это время одна из многочисленных заявок на постоянную работу была наконец поддержана. Это была преподавательская позиция в небольшом провинциальном университете в Северной Каролине. Джероми сперва летал туда на собеседование и затем ему предложили эту работу. Он вернулся в Преторию закончить свои дела с Клайдом и через пару дней готовился снова лететь в Соединённые Штаты. Я застал его в кабинете Джона, пьющего кофе и настроенного на философский лад. Он кивнул мне и продолжил прерванный моим приходом рассказ: - Нет, Клайд ничего мне не сказал. А что он мог сказать? Он-то прекрасно понимает, что любой постдок - это, прежде всего, поиски либо работы, либо другого постдока, а уже в последнюю очередь непосредственная работа над проектом. Уж я это хорошо выучил. Ты, например, знаешь, почему все постдоки обычно на два или три года и почти нет одногодичных? Да потому что за год до окончания текущего финансирования человеку уже нужно срочно суетиться и искать себе следующую позицию. Вот и выходит, что взять человека на один год означает, что он не будет работать, а сразу начнёт искать себе новую работу. Поэтому берут минимум на два; при этом хоть первый год можно спокойно сконцентрироваться на работе. Конечно, я свой проект здесь не закончил и Клайд знает об этом. Я заберу весь материал с собой и там закончу. Всё равно на первом году педагогическая нагрузка у меня в Северной Каролине будет небольшая. Да и наш соавтор в Лондоне всё ещё возится с молекулярной частью работы и его нужно ждать. Так что у Клайда ко мне никаких претензий быть не может. - Я вообще родом из Калифорнии. У родителей был ресторан в Пало Альто. Сейчас они уже на пенсии. Отец ещё зарабатывал торговлей марками. Он, кстати, тогда здорово заработал на Олимпиаде у вас с Москве. Мы тогда вообще бойкотировали её и команду не послали. Так вот он как-то раздобыл советские олимпийские марки и очень здорово их тогда продал. Сколько раз они говорили мне: возвращайся, будешь нам помогать и на жизнь заработаешь. Я несколько раз действительно был готов плюнуть на всё и уехать, да жена отговорила. А затем снова что-нибудь подворачивалось. Она у меня тоже из Корнелла, искусствовед, а вот бросила свою карьеру и ездила со мной. В Америке ещё туда-сюда было, ей кое-как можно было подрабатывать, а вот здесь в Претории совсем нельзя. Слава Богу здесь жизнь довольно дешёвая и мы нормально живём на одну мою зарплату. - Вообще вся эта наука такая ерунда. Это, в общем, такая игра взрослых людей по правилам. Сперва я работал потому что это было мне интересно, а потом понял, что деваться мне больше некуда, потому что ничего другого делать я не умею. Хорошо тем, кто сразу постоянную работу получает - им и зарплата, и страховка, и пенсионный фонд, и банк ссуду на покупку дома даст. Самое, конечно, главное - это гарантированный доход. Так, конечно, работать будет интересно. А я, как цыган, ездил с места на место и брался за всё, за что деньги платили. Самые противные были эти долгоносики на апельсинах во Флориде. Я с тех пор апельсины видеть не могу. Я по образованию чистый систематик, а тут пришлось заниматься борьбой с вредителями. - Такая вот нелепая жизнь. Вот и выходит, что самое главное в мире, да и в науке тоже, это деньги и коньюнктура. Я, например, сейчас совсем перестану ездить на конференции. Туда люди ездят чтобы засветиться, узнать о новых деньгах, а кто помоложе - чтобы найти себе работодателя. Слава Богу, мне это теперь уже больше не нужно. Знаешь, что такое постдок? Постдок - это дешёвый механизм по переработке грантовских денег руководителя в статьи с ним в соавторстве. Под эти статьи шеф получает новый, ещё больший грант, и берёт себе уже не одного, а двух постдоков. Аспиранту, впрочем, ещё хуже. С него спросу не меньше, а платят ему вообще гроши, да ещё и диссертацию надо успеть закончить и ещё себя на постдок запродать. А думаете, шефу эта наука очень нужна? Профессоров же тоже ежегодно оценивают, а там главный критерий - это количество статей в престижных международных журналах. Клайда уже два года выбирали лучшим профессором всего университета, а это, примерно, один из двух сотен. Дело это, конечно, почётное, тут и ректор руку при всех пожмёт и наградят, но ведь выходит, что и над ним давлеет этот пресс выдавать как можно больше статей. Всё, что мы сейчас напишем, пойдёт с ним в соавторстве, а он, в лучшем случае, только прочитает последний вариант рукописи и сделает небольшие исправления. Ты думаешь, это тебе дали стипендию под твой замечательный проект? Очень нужно! Это Клайду поверили и дали деньги, ибо он уже доказал, что его люди умеют работать. Вот и выходит, что мы все здесь работаем на авторитете Клайда, который он в свою очередь сделал себе усилиями своих прежних студентов и постдоков. Напишем мы свои статьи, никуда не денемся, у Клайда опять будет дюжина толстых публикаций в год, и под это дело ему снова дадут деньги на новых студентов. Такое вот колесо. - У меня был приятель ботаник. Мы учились с ним вместе в Беркли. Это я потом в аспирантуру уехал в Корнелл..., так оно лучше, если разные степени получены в разных университетах..., вот, а он попал в аспирантуру в Гарвард, недалеко от меня. Так вот он рассказывал, что у них там есть одна употребимая аббревиатура: "МПЮ". Это - "Минимальный Публикабельный Юнит", иными словами самый что ни на есть маленький отдельный вопрос, по которому можно написать отдельную статью для приличного журнала. Из любой темы они выделяют как можно больше таки МПЮ и по каждому пишут отдельную статью. Чем больше статей, тем лучше и профессору, и студенту. Причём посылают в журнал не абы какой, а в один из самых престижных. Джерри мне рассказывал, что у них там на кафедре был список ботанических журналов рассортированных по их важности..., это называется "фактор влияния". Его измеряют для каждого журнала и он тем лучше, чем чаще статьи из этого журнала были впоследствии процитированы. Ну, считается, что чем чаще упоминается статья, тем она лучше и тем более влиятелен напечатавший её журнал. Так вот, Джерри занимался австралийскими мхами и он стандартно посылал свои манускрипты в самый престижный журнал. Если оттуда отказывали..., а они, в основном, всегда отказывают, то тогда он посылал ту-же рукопись во второй, третий и так далее, пока наконец статью не принимали в печать. Я сам два раза посылал в "Nature", оба раза отказали, мерзавцы, без объяснения. - Клайд вообще неплохой начальник; мы жили с ним довольно дружно. Один раз, правда, он наорал на меня. Наорал самым натуральным образом. Я ведь пластинчатоусыми в жизни своей никогда не занимался. Так вот, принёс я ему через полгода манускрипт своей первой статьи. Мы тогда описывали один новый интересный род навозников из Перу, которые жили вместе с термитами. Удивительные жуки: бескрылые, слепые и страшно редкие. Так вот, сделал я тогда это описание и принёс ему показать. И говорю: давай, мол, перед отправкой в журнал пошлём эту рукопись одному моему другу, Клайд его знает, специалисту по этой группе. Ну, чтобы он описание это посмотрел, всё ли я сделал правильно..., группа-то эта для меня новая. Клайд аж взвился: "Посылай, - говорит, - ему, конечно, но тогда пусть он, а не я, будет твоим соавтором. Ты что думаешь, если имя моё стоит на рукописи, то её ещё раз поверять надо? Ты вообще зачем ко мне сюда на постдок приехал? Что ты не поехал к этому своему товарищу?" Такая вот история. В общем, он, конечно, прав, хотя всё равно вышло резко. А в остальном у нас с ним всегда полное понимание было. Джероми давно допил свой кофе. Он приподнялся со стула и собрался уходить. - Ладно, ребята, мне пора. Кей дома уже ждёт. Всё вроде собрано. На самом деле всё это не так уж плохо. Можно сказать даже, что хорошо. Постдок - это тоже не плохо, а работа рано или поздно будет. Главное, побольше ездить на разные конференции и почаще печататься. Да и насекомые вообще штука интересная. Я ещё с аспирантуры хотел заняться жуками-ощупниками, да за всей этой суетой не было времени. Вот устроюсь на работу, попреподаю годик, а затем возьму себе пару аспирантов на эту тему. Пусть теперь они за меня вкалывают, а я своё уже за микроскопом отработал. Глава 06 Не прошло и полумесяца со дня моего прилёта в Южную Африку, как Клайд объявил о скором отъезде в двухнедельную экспедицию по югу соседней с нами Республики Намибии. Официальной темой поездки был сбор живых жуков-навозников рода Пахизома. Это уже потом я узнал, что Клайд ездит в Намибию каждый год весной и он ценит эти поездки, как желанные отдушины в переполненной административными и учебными заботами жизни заведующего самой крупной и продуктивной кафедрой университета. Кроме того, была у Клайда ещё и традиция брать с собой в поездку всех новых молодых сотрудников, чтобы составить о них адекватное представление. У Клайда были ещё и личные мотивы поехать в Намибию. В конце 70-х эта страна продолжала оставаться территорией Южной Африки и там он проходил двухгодичную обязательную для белых воинскую службу. Их часть стояла на самой границе с раздираемой гражданской войной Анголой. Советский Союз снабжал оружием правительство Душ Сантоша, Куба посылала ему солдат, а Соединённые Штаты и Южная Африка поддерживали Савимби, лидера оппозиционной УНИТА. Гражданская война в Анголе началась немедленно после ухода португальцев в 1975 году и закончилась смертью Савимби в феврале 2002. Это самая долгая война в пост-колониальной Африке, по продолжительности уступающая таковой только в Судане. Обе страны исключительно богаты нефтью и право контроля над нефтяными прибылями является причиной обоих конфликтов. Клайд рассказывал, как за малым он избежал гибели в вертолёте, когда их машина едва успела укрыться от советского МиГа. Самым ярким воспоминанием о его службе был рассказ о купании в реке Окаванго. Тогда неизвестно откуда взявшийся крокодил потащил под воду одного из солдат, на берегу поднялась паника и один из них не нашёл ничего лучше, как швырнуть в воде гранату. Метил он, разумеется, в крокодила, который благополучно ушёл, а вот солдат тогда в воде погибло от взрыва немало. Ещё до того как стать солидным профессором, Клайд написал статью про этих самых Пахизом, за которыми сейчас мы ехали на кафедральном автомобиле. Африка имеет исключительно разнообразную фауну жуков-навозников и род Пахизома с тринадцатью видами стоит среди них особняком. Жуки эти адаптированы к жизни в исключительно сухой и жаркой пустыне Намиб и у них имеется целый набор интересных адаптаций. В пустыне крайне сложно найти свежий и влажный навоз, и для этого жуку просто необходимо летать и находить этот "короткоживущий" ресурс. Жуки Пахизомы все бескрылые и вместо свежего навоза, они питаются собранным на песчаных дюнах сухими и перекатываемыми ветром органическими остатками, из которых большую часть составляют совершенно сухие горошины навоза пустынных антилоп и семена растений. Жуки роют глубокие норы в песке, достигают влажного слоя на глубине около метра, делают там небольшую камеру и стаскивают туда всё, что считают удобоваримым. Во влажном подземелье навоз и прочие сухие останки размокают, снова становятся сочными и уже затем поедаются жуками и их личинками. В отличии от своих ближайших родственников Скарабеев, жуки Пахизомы не катают шары навоза задними ногами, а волочат найденные кусочки в передних ногах. И, самое интересное, представители этого рода уникальны среди нескольких тысяч прочих навозников тем, что их личинки развиваются не внутри навозного шара, а свободно внутри выводковой камеры. Личинок Пахизом впервые удалось получить лишь несколько месяцев до моего приезда в лаборатории на нашей кафедре и Клайд поручил мне подготовить их описание. Лет пятнадцать назад Клайд опубликовал в статье всю доступную информацию о роде, описал два новых вида и предложил систему рода на основании морфологических признаков. С нами в машине ехала магистерская студентка Клайда Рози Томсон. Темой её работы был критический пересмотр системы Клайда на основе сравнения последовательности нуклеотидов в цепи ДНК. Для этого Рози должна была брать ткань от живых жуков, поскольку музейные экспонаты для исследования ДНК малопригодны. В свою очередь Клайд, имея страсть к Пахизомам, организовал нашу экспедицию вдоль намибийского берега холодного Атлантического Океана с целью отлова живых жуков для Рози. Второй его целью, как верно полагал Джон, было сбежать подальше от разнообразных официальных дел заведующего кафедрой и вдоволь покататься по пустыне. Четвёртым участником нашей экспедиции была Кармен Фернандос. Как и Джон, Кармен была аспирантка Клайда и писала диссертацию по специализированной группе небольших навозников - кантонин. Её муж, Хосэ-Луиз, был молодым профессором биологии в университете Боготы и каким-то невероятным образом умудрился организовать себе трёхгодичный творческий отпуск на период учёбы жены. Хосэ-Луиз был специалистом по коралловым рифам и они только что вернулись из экспедиции на остров Бали. Кармен едва успела прилететь в Преторию до нашего отъезда в Намибию. На обратном пути из Индонезии при пересадке в Сингапуре на рейс в Йоханнесбург у их семилетней дочери не оказалось отдельной визы для Южной Африки и им пришлось провести трое суток в Сингапуре, улаживая эти формальности. Кармен приехала в Преторию чуть позже Джона и ею тоже двигала совершенно осознанная любовь к навозным жукам. Позже она рассказывала мне, насколько непросто ей было решиться на эту аспирантуру и организовать переезд всей семьи из Коломбии в Преторию. В ту пору у Кармен было приглашение из Смитсонианского Института делать диссертацию по тропической экологии на одном из островов в Панаме, однако она предпочла заниматься систематикой навозников и приехала учиться у Клайда. Намибия и, пожалуй, Ботсвана, есть самые малонаселённые страны к югу от Сахары. Причина тому то, что на их территории расположены пустыни Намиб и Калахари соответственно. Во времена апартеида обе страны были полностью под контролем Южной Африки и это влияние сохранилось до сих пор. Всюду в Намибии законным образом можно было расплачиваться южноафриканскими рэндами и курс обеих валют поддерживался один к одному. Германия колонизировала Намибию в конце девятнадцатого века как участок "ничейной" территории между английской Капской колонией на юге и португальской Анголой на севере. Первоначальное название страны было "Немецкая Юго-западная Африка". Во время первой мировой войны войска британской Южной Африки захватили Намибию и она оставалась оккупированной на долгие годы. Белое правительство в Претории рассматривало эту страну как пятую провинцию Южной Африки, наравне в Трансваалем, Оранжевой Свободной Республикой, Капской провинцией и Провинцией Наталь. В годы холодной войны Намибия была важным буфером между просоветским правительством Анголы и крайне антикоммунистической расистской Южной Африкой. По условиям ангольского мирного договора 1988 года Советский Союз и Соединённые Штаты переставали оказывать военную и финансовую помощь воюющим сторонам в Анголе, а Куба и Южная Африка вывели оттуда свои наземные войска. Кроме того, Южная Африка предоставляла Намибии независимость. Так всё и произошло, кроме того, что проигравший на последующих выборах лидер оппозиции Савимби снова собрал свою армию и страна ещё на 12 лет погрузилась в хаос. Однако к тому времени мировое противостояние двух систем закончилось и сильным мира судьба Анголы стала безразлична. Основное богатство Намибии - это её ископаемые, в первую очередь, алмазы. Их поиск, разработка и продажа есть исключительная монополия компании де Бирс, контролируемой южноафриканской семьёй Оппенгеймеров. Добыча алмазов - хитрая штука и организация этого дела в Намибии мне показалась необычной. На юге страны вдоль берега Атлантического Океана тянется алмазоносная полоса пустыни километров пятьсот длиной и двести шириной. На картах эта территория обозначена как так называемая "Алмазная Зона 1 и 2". С востока на запад они пересечены трассой, ведущей к прибрежному городу Людериц. Вся эта громадная территория обнесена высоким забором и находится в долговременной аренде у Де Бирс. Постоянного населения да и вообще людей там, кроме служащих компании, нет. Там не действуют законы Намибии, безопасность поддерживается охранниками компании и они-же вершат суд и сажают провинившихся в собственные тюрьмы. Иными словами, это своеобразное государство в государстве. На всей этой территории запрещено иметь рогатки, стрелы, пращи, почтовых голубей и прочие вещи, которые могут быть использованы для выноса, вывоза или выброса алмазов за заборы компании. Рабочие на приисках по условиям контракта по полгода живут в бараках за колючей проволокой и перед выходом из алмазной зоны их по неделе держат в карантине, чтобы не дать им вынести проглоченные камни. Портовый город Людериц есть единственное свободное поселение в этой зоне. Сам город и двести километров дороги к нему обнесены со всех сторон высоким забором из колючей проволоки и по всей длине этой дороги машинам запрещено останавливаться. За соблюдением этого правила с воздуха следят вертолёты компании. Компания платит правительству Намибии арендную плату и за это сохраняет в тайне объём добычи алмазов и их запасы. Регулярно южноафриканские газеты сообщают о трениях между де Бирс и правительством Намибии относительно правил аренды этой территории, однако рано или поздно все вопросы неизменно улаживаются. Обе стороны прекрасно понимают, что у Намибии нет, и в ближайшем будущем не будет, собственных сил и средств для самостоятельной добычи алмазов и поэтому контракт с компанией есть самый быстрый и прямой способ обогащения руководителей страны за счёт её ресурсов. Такие строгие правила охраны были причиной некоторых сложностей для нашей экспедиции. За полгода до отъезда Клайд написал письмо в службу охраны компании с просьбой пустить нас на их земли за Пахизомами. Письмо это было сопровождено полицейскими справками о благонадёжности каждого участника поездки. Свою справку я получал ещё в России по месту жительства и немало удивил участкового экзотичностью причин для ходатайства о документе. В Намибии нас встретил белый офицер охраны из офиса компании в Людериц, проверил наши документы и на следующее утро сопроводил через несколько охраняемых ворот километров на сто вглубь алмазной территории. Через несколько дней он вернулся за нами сопроводить нас обратно в город и затем по протоколу нас должны были тщательно обыскать на предмет украденных алмазов. Такие строгие правила казались мне абсурдными, так как на самом деле вероятность найти алмаз на поверхность пустыни была минимальной. С другой стороны, следствием этих правил было образование огромного заповедника в пустыне, где природа сохранялась практически не тронутой и ландшафт из песка и скал не был нарушен следами человеческой деятельности. После нескольких часов медленной езды по песчаной колее мы простились с неразговорчивым офицером охраны, Клайд остановил машину в одной из многих сотен песчаных долин между скалистыми холмами и в этом месте мы устроили свой лагерь. По правде говоря, никаких особенных задач у меня на эту поездку не было. Мне следовало лишь помогать Клайду собирать живых Пахизом для Рози и вообще любоваться экзотической природой пустыни Намиб. Любоваться там было действительно чем. Разумеется, самыми интересными были жуки. Как почти во всех прочих пустынях, чаще всего на дюнах попадались жуки-чернотелки. Многие виды намибийских чернотелок получают влагу из туманов и влажного ночного ветра с холодной Атлантики. Для этого они взбираются на вершины дюн и капли влаги оседают на теле жука. Там-же я увидел и другой способ получения влаги этими жуками. Некоторые виды чернотелок бегом догоняли других менее проворных жуков, на бегу откусывали им ноги в суставах и слизывали выступающую каплю лимфы, а искалеченная жертва оставалась медленно умирать на солнцепёке. Помимо чернотелок, в округе обитало два вида Пахизом. Мы выслеживали их по характерным следам на поверхности песка, отдавали жуков Рози, и она набивала ими банки с абсолютным спиртом для последующего анализа ДНК. Из крупных животных мы видели немногочисленные виды антилоп, сотни фламинго на редких водоёмах и пару раз замечали коричневую гиену на высоких лапах. Жизнь гиены в пустыне Намиб, очевидно, была очень не сладкой. Ещё в Претории Клайд приказал Джону и мне раздобыть на ближайшей ферме пару килограммов свежего свиного навоза, на запах которого мы будем приманивать в экспедиции навозных жуков. Две плотно закрытые банки с навозом около недели катались с нами по жаре на крыше машины и от этого и без того малоароматный продукт забродил, вспучился и вообще стал ещё более отвратен. Наконец, Клайд распорядился зарыть открытые банки в песок по самое горлышко для ловли жуков. Я не сомневался, что наутро нас ожидал рекордный улов, ибо вонь от забродившего навоза исходила совершенно невообразимая. Этому, однако, сбыться было не суждено. В первую-же ночь к ловушкам прискакали две коричневые гиены, вырыли их из песка, разгрызли банки из похожего на стекло толстого пластика и начисто съели весь навоз вместе с жуками и с частью самих банок. При этом они передрались и совершили всё это в полной тишине в двадцати шагах от нас, спящих под открытым небом. Уже после экспедиции я не раз раздумывал о том, какой тяжёлой должна быть жизнь гиен, если им пришёлся по вкусу такой невероятный деликатес. Через несколько дней все банки Рози были полностью забиты Пахизомами и наступила пора возвращаться в Преторию. Мы остановились на одну ночь в городе Людериц и Клайд показал нам на берегу океана деревянный крест Бартоломея Диаса, который первым из европейцев проплыл так далеко вдоль западного побережья Африки. Через пять лет Васко де Гама проследует этим путём ещё дальше, обогнёт мыс Доброй Надежды и откроет морской путь в Индию и последующую вскоре колонизацию юга Африки, Индии и юго-восточной Азии. Атлантика около Людериц была угрюмой и холодной по причине сильного полярного течения. На скалах вдоль берега и на небольших прибрежных островах лежали тюлени и от них ветер приносил резкий и неприятный запах. Весь берег был покрыт слоем гниющих водорослей, под которыми жили миллионы прыгающих рачков. Обратный путь занял у нас два дня с ночёвкой в городе Аппингтоне на Оранжевой реке. В Преторию я вернулся, как перенасыщенный впечатлениями турист, и в очередной раз с тревогой подумал о том, удастся ли мне справиться с моими основными задачами на постдок. После двух недель беспечного скитания по Намибии я чувствовал себя пренебрёгшим своей основной работой и искренне желал поскорее вернуться в свой кабинет. Глава 07 По возвращению из поездки в Намибию я с головой погрузился в работу с личинками пластинчатоусых жуков. Вернее не в работу, а в её начало, ещё точнее сказать, в организацию этого начала. К этому времени у меня был некоторый опыт работы с личинками жуков- жужелиц, однако личинки пластинчатоусых походили на них не больше, чем черепаха на ящерицу. Мне, по сути, заново предстояло выучить разнообразие морфологии во вверенной мне группе, по доступным публикациям составить адекватное представление о существующей системе подсемейства, получать необходимых мне личинок и затем уже начинать свою непосредственную работу. Первые несколько месяцев в Претории мне регулярно казалось, что с работой своей я не справлюсь и никакого результата не получу. Я часами рассматривал в микроскоп имеющихся у меня личинок и находил только очень слабые отличия. Если так дело пойдет и дальше, то даже исследовав необходимый мне материал у разных групп пластинчатоусых, я не смогу провести анализ морфологических признаков по причине отсутствия таковых. Проблема эта была хорошо мне знакома по годам аспирантуры в Москве. Тогда после трёх месяцев практически ежедневных исследований заведомо разных личинок жужелиц я с трудом обнаружил всего два-три отличительных признака. В таком положении решающим оказывается терпение; на первый день четвертого месяца я обнаружил целый букет невидимых мне раньше различий у этих личинок жужелиц, и в результате имел достаточно материала для анализа. Я надеялся, что подобное произойдет и в Претории, и оттого час за часом и день за днем просиживал над микроскопом сравнивал заведомо неродственных личинок, похожих тем не менее внешне одна на другую как две варёные сардельки. Проблема получения материала по отсутствующим у меня группам, а таких у меня было большинство, беспокоила меня ничуть не менее. Около двух месяцев я перерывал мировую литературу по пластинчатоусым и отыскивал ссылки на находки или описания необходимых мне личинок. Мне было совершенно необходимо получить на исследования тех самых личинок, о которых были эти статьи, даже если личинки были собраны где-то в Британской Индии в начале 20-го века. Как правило такого рода зоологические объекты отправляются - хранение в естественно-исторические музеи вроде Зоологического Института в Санкт-Петербурге, Британского Музея в Лондоне или Смитсонианского Института в Вашингтоне. Там насекомые будут храниться неопределенно долго и оттого окажутся теоретически доступными для исследования последующими поколениями ученых. Моя задача была теперь этот материал получить. Я составил список из примерно двадцати крупнейших музеев мира, и написал стандартное письмо на бланке Университета Претории с запросом на присылку интересующего меня материала. После этого я отправил их кураторам энтомологических коллекций в каждый из музеев и стал терпеливо ждать ответов на мой запрос. Вторым источником получения необходимого материала были коллеги - энтомологи, работающие с личинками пластинчатоусых. Пока я читал пачки статей из библиотеки Клайда, я запоминал их авторов и в конце концов имел список из примерно десяти наиболее активных личиночников по всему миру. Большинство фамилий были мне незнакомы. Я в очередной раз подумал, насколько проще было бы работать мне с жужелицами или стафилинидами. В этих семействах я давно перечитал большую часть существующей литературы, знал всех активно работающих коллег и с доброй частью из них либо встречался лично, либо состоял в переписке. С этими ужасными пластинчатоусыми все знакомства надо было начинать заново и делать это быстро, ибо постдок мой истекал всего через два года. Подобно письмам в музеи, я также написал стандартное письмо каждому из коллег. В нём я рассказывал о целях своей работы, её сроках и затем спрашивал, какие из интересующих меня личинок я могу получить на исследование. Я разослал эти письма и приготовился ждать результатов своих трудов. Со временем я получил ответы на почти все мои письма, однако далеко не все коллеги были готовы выслать мне необходимый материал. Причиной такой сдержанности чаще всего было намерение моего корреспондента рано или поздно самому исследовать этих личинок. Реже причина была другого сорта. Не секрет, что многие ученые очень критически относятся к работам своих коллег, и часто между ними существует определенная неприязнь. Некоторые мои корреспонденты были именно в такого рода отношениях с Клайдом, моим работодателем, а оттого не спешили помочь мне в работе. Тем не менее я получил несколько позитивных ответов на свои письма, и одним из первых откликнулся Алессандро Фоссато. Алессандро жил в небольшом городке Верона на севере Италии и был юристом гражданского права. Свою профессию и практику он унаследовал от отца и финансовые дела их конторы шли, видимо, очень благополучно. Впоследствии Алессандро рассказал мне в ресторане Претории, насколько утомительна и порой монотонна бывает его работа с клиентами и что, по правде сказать, делом этим он изрядно тяготится. Алессандро тем не менее трезво смотрел на вещи и отнюдь не собирался бросать свою работу. Как своего рода ментальную отдушину Алессандро стал развивать свой детский интерес к насекомым и после нескольких лет колебаний выбрал себе для исследований систематику семейства Цератокантиды, одного из тринадцати в составе пластинчатоусых жуков. Семейство эти имеет около пяти сотен видов и все они распространены в тропических регионах мира, в первую очередь в горах и лесах Центральной Африки, Латинской Америки и Юго-Восточной Азии. Жуки эти замечательны тем, что почти все они живут в лесной подстилке из разлагающихся листьев или в упавших стволах деревьев. Размером они обычно не более одного сантиметра в длину и, самое главное, при малейшей опасности способны мгновенно сворачиваться в почти абсолютно правильный шар. При этом ножки и усики укладываются в специальные ложбинки на груди, брюшко и голова поджимаются, и жук становится похожим на сухую черную горошину. Жуки эти исключительно красивы, часто с замысловатым узором на надкрыльях и иногда яркого металлического цвета, особенно некоторые виды из Малайзии и Индонезии. Я полагаю, что внешняя красота этих жуков в сочетании с обитанием в тропиках и слабой изученностью определила интерес Алессандро к этому семейству. Свою работу с Цератокантидами Алессандро начал с того, что скопировал все существующие публикации об этой группе, коих в мировой литературе было несколько сотен. Затем он изучил этих жуков в коллекциях Италии и Европы, однако там их хранилось немного, ибо в Европе эти жуки вообще не встречаются. Последние несколько лет каждый август Алессандро проводил в экспедициях для сбора Цератокантид. Сперва он ездил на остров Борнео и на Малайский полуостров, а последние два года приезжал в ЮАР, где есть хоть и небогатая, однако очень своеобразная фауна этих жуков. На следующий год Алессандро собрался ехать в Южную Америку, в Эквадор, где у него есть друг, священник католической миссии в верхнем бассейне Амазонки. В своих путешествиях по Южной Африке Алессандро подружился с Клайдом и отчасти поэтому, отчасти из-за своего интереса к личинкам, он написал мне ответ. У него действительно были личинки нескольких видов, которые он собрал в Юго-Восточной Азии и которые планировал описывать сам. Кроме того, из музея в Канберре он получил материал по этому семейству, включая многочисленных личинок единственного австралийского вида. Алессандро писал, что занятый изучением взрослых жуков в свободное от адвокатской практики время, он давно уже планировал собраться с силами и изучить этих личинок, однако времени для этого он все не находил. В заключении он сообщал, что будет рад прислать всех своих личинок для нашей с ним совместной работы. Предложение Алессандро имело для меня большой практический смысл. Ко времени моего приезда в Африку из всего семейства Цератокантиды личинки были очень поверхностно известны, всего для нескольких видов из Нового Света. Однако даже из этих кратких описаний и рисунков было очевидно, что эти личинки обладают исключительно своеобразной морфологией со многими отличительными признаками. Я надеялся, что изучение дополнительного материала позволит обнаружить признаки, характерные для всех личинок этого семейства и как раз эти признаки были самыми интересными для моего анализа пластинчатоусых. Я быстро написал Алессандро ответ и попросил высылать личинок немедленно. Мои ожидания и надежды с личинками Цератокантид оправдались. Через несколько недель из Италии пришёл небольшой конверт с личинками разных видов в четырёх пластиковых пробирках. На первый взгляд они ничем не отличались от личинок сотен других видов пластинчатоусых, однако, под микроскопом отличия повалили, как из рога изобилия. Обнаружив эти признаки, я облегченно вздохнул. Значит, есть все- таки отличия в морфологии личинок пластинчатоусых, и оттого есть хорошие шансы выполнить задачу моего постдока. Я написал Алессандро подробное письмо о своих находках на его материале. Мы согласились, что нужно провести полную ревизию личинок Цератокантид и близкого им семейства Хибосорид. После этого следовало получить из музеев немногочисленные описания обоих семейств, полностью изучить их морфологию, составить таблицу признаков и сделать заключение о родственных отношениях между и внутри этих двух семейств. После этого мне было крайне желательно самостоятельно поискать эти старые материалы в коллекциях Лондона и Вашингтона, а кроме этого встретиться с Федерико Мори, специалистом по Хибосоридам. Федерико был аспирантом из Аргентины в университете штата Небраска. В Небраске была группа молодежи по изучению пластинчатоусых жуков наподобие нашей Клайдовской команды в Претории. Руководил ими профессор Ричард Пирсон. При благополучном стечении обстоятельств, а именно получении необходимого материала, на такой проект потребуется полтора-два года неспешной работы. Работа эта будет неспешной оттого, что в любом случае материал будет поступать не одновременно, а отдельными партиями. Кроме того, методически лучше дать работе достаточно времени на выполнение, когда можно сделать один кусок, отложить его в сторону и продолжить через пару месяцев. Такая практика оставляет зачастую возможность как следует работу эту обдумать и не сделать ошибок. Таким образом мы договорились с Алессандро сделать проект по личинкам двух семейств пластинчатоусых, что было бы частью моей подготовки к анализу всех тринадцати семейств. Напомню, однако, что личинки других трёх семейств известны не были и оттого в работу включены быть не могли. Итого за вычетом Цератокантид и Хибосорид мне оставалось ещё восемь семейств для работы. Тем временем Алессандро предложил, что пока идет подготовка и сбор материала для ревизии личинок обоих семейств, нам следует быстро подготовить и издать отдельную небольшую статью с описанием личинок австралийской Цератокантиды. Разумеется, научная ценность отдельного описания значительно скромнее, чем таковая обзорная работа по личинкам нескольких видов и такое описание будет очень походить на Минимальный Публикабельный Юнит по определению моего друга Джероми. Тем не менее, в предложении Алессандро был здравый смысл. На этой небольшой статье я мог бы хорошенько потренироваться в работе с личинками пластинчатоусых перед тем как браться за более глобальные проекты. У Алессандро бы для этого другой резон. Так как личинки были из Австралии, он планировал издать эту статью в Австралийском Энтомологическом Журнале. Дело было в том, что Алессандро вскоре собирался отправиться собирать Цератокантид на тропический север Австралии, а для этого нужно получить специальное разрешение от посещаемой страны. Так как Алессандро не был профессиональным энтомологом, он опасался, что в таком разрешении ему будет отказано, а будучи юристом, он никогда не решится собирать жуков за рубежом нелегально. Алессандро разумно полагал, что авторство статьи в австралийском журнале должно помочь ему в получении этого разрешения. Мою работу в Претории Клайд определил так: главное сделать основной проект по личинкам всех пластинчатоусых, а уже в пределах этого подсемейства можно было брать любые группы и делать их более подробно при наличии времени, желания и материала. Запланированные с Алессандро статьи как раз и попадали в эти дополнительные проекты, на которые я мог тратить своё рабочее время. Помимо них, я раздумывал ещё над одним проектом. До сих пор неясным остается вопрос, какая группа жуков является наиболее близкой семейству пластинчатоусых. Было несколько предположений, однако ни одна гипотеза до сих пор не доминировала. Одно из мнений было, что сестринской группой является небольшое семейство Дасциллиды с примерно полусотней видов на всех материках Земли. В пользу этого предположения говорило замечательное сходство между С-образными личинками пластинчатоусых и таковыми Дасциллид. Последние, однако, были исключительно редки и до настоящего времени известны были личинки только двух видов из Европы и Северной Америки. Мне казалось очень интересным изучить личинок этого семейства и выяснить причину их сходства с личинками пластинчатоусых. Было два возможных варианта - либо это сходство по причине близкого родства и тогда две группы действительно родственны, либо оно есть результат сходных адаптаций к одинаковым условиям жизни в почве и тогда обе группы родственны не более, чем рыбы и дельфины. От нескольких моих коллег я узнал, что в музеях Австралии и Чили есть неописанные личинки двух видов Дасциллид. Я попросил кураторов указанных музеев прислать мне этот материал и стал готовиться к этой небольшой работе. Тем временем усилиями Джона я оказался вовлеченным в ещё один проект. Однажды он засунул голову в мой кабинет и сказал: - Василег, пойдем к нам пить кофе, а то у тебя тут скоро глаза к микроскопу прилипнут. В кабинете Джона и Кармен я застал их обоих, а также поставленную посреди комнаты табуретку со стаканами и прочим кофейным инвентарем. - Вася, ну как твоя работа? - спросила Кармен. Её первый язык был испанский и оттого она единственная на всей кафедре могла произнести моё имя правильно. Я ответил, что дела идут сравнительно неплохо, не считая того, что материала пока катастрофически мало, а из имеющегося я пока с трудом нахожу морфологические отличия. - Это не беда, - сказала Кармен. - Материал ты рано или поздно получишь, да и признаки скоро найдутся. Чем больше времени смотришь, тем больше отличий видно. По крайней мере, это так с моими Кантонинами. У тебя какие планы на Рождество, а то тут Джон хочет пригласить нас на сафари. Джон принес закипевший чайник и сел на своё кресло около табурета с кофе. - Клайд дает машину съездить в Растенберг. Он до смерти хочет найти выводковую камеру Сцелиагеса и посмотреть, из чего они делают свои выводковые шары. Скорее всего из многоножек. Когда вы были в Намибии, я ездил в Цицикама и привез несколько живых жуков. Клайд хочет, чтобы я разводил их здесь на кафедре и кормил многоножками. Я это пробовал уже много раз, жуки живут, но совсем не размножаются. Наверное, не те условия. В общем, две недели назад я поехал в Растенберг, это в двух часах отсюда. Там есть неплохой национальный парк, и там живет один вид Сцелиагесов. В общем, я наловил этих жуков, выпустил их всех вместе и набросал им на землю многоножек. Так вот, большинство жуков, конечно, сразу поулетело или разбежалось, а штук пять нашли этих многоножек, утолкали их в разные стороны и закопали в землю. Норки все эти я отметил. Короче говоря, есть надежда, что они сделают из этих многоножек свои выводковые шары и отложат яйца. Так что по моим подсчетам сейчас надо ехать и норы эти раскапывать. Если нам повезет, то будут и норы, и жуки, и шары, и сами личинки. Я сказал об этом Клайду, и он говорит, что идея хорошая. Я предлагаю поехать в пятницу вечером на пару дней. С парком, кстати, есть договор, и денег с нас брать не будут. Ну что, поехали? Я сказал Джону, что поеду с удовольствием, тем более, что личинка этого рода была до сих пор неизвестная. В Растенберг мы приехали вечером в пятницу и уже в темноте поставили палатки в небольшой роще акаций. Наутро за пару часов мы без труда обнаружили и разрыли норки жуков и обнаружили три выводковые камеры с самками, охраняющими шары с личинками. Уже позднее в Претории Джон дрожащими от возбуждения руками вскрыл несколько шаров, обнаружил в них совсем зрелых живых личинок и под микроскопом убедился, что шары эти действительно были не из навоза, а из перемолотых внутренностей гигантских многоножек. Там же я впервые увидел этих многоножек в природе. Они напоминали европейских кивсяков, однако, были длиной до тридцати сантиметров и толщиной с ручку от сачка. Находка выводковых камер Сцелиагесов подтвердила предположение об использовании жуками мяса многоножек в пищу личинкам; уникальный случай среди навозных жуков. В результате Джон закончил свою ревизию рода, описал один новый вид, впервые дал описание выводковых камер и прочих деталей биологии, а я подробно нарисовал и описал собранных личинок. Руководитель проекта Клайд был нашим третьим соавтором. Эта наша первая поездка в Растенберг запомнилась мне и по другим причинам. Там я впервые увидел жирафа и близко посмотрел многочисленные виды копытных, включая редких сабельных антилоп. Кармен неплохо разбиралась в них и пока Джон вел машину, она показывала и называла разные виды. Один раз проезжая мимо группы самых маленьких и самых многочисленных антилоп Кармен ткнула в них пальцем и сказала: - А это импала. А ещё их называют Макдональдс. - Почему Макдональдс? - спросил Джон. - А потому что их все едят, - ответила Кармен. На дворе стоял декабрь и в Южной Африке была весна. Часто грохотали грозы, шли дожди и всюду в обилии росла молодая зеленая трава. Окаменевшая за длинную сухую зиму земля намокла, и насекомые появились отовсюду. Около навоза зебр суетились жуки- навозники и тут же их подкарауливали и ели огромные жуки-скакуны рода Мантихора - черные, широкие, громадные с сантиметровыми челюстями - мечта любого коллекционера. Джон то и дело притормаживал машину, чтобы дать пройти через дорогу тяжеловатой чернотелке или огромной черной жужелице Антии. Этот жук имеет до пяти сантиметров в длину, громадные острые челюсти и защитные кислотные железы на конце брюшка такой силы, что от их выделений на пальцах рук слезает кожа. На второй вечер на нашу стоянку пришёл познакомиться директор парка по имени Питер. Под его командой было человек десять чернокожих охранников парка и маленькая метеостанция. Он рассказал о тех уникальных случаях в царстве животных, когда ящерица притворяется насекомым. Когда ящерица полагает, что наступает опасность быть съеденной, то вместо того, чтобы убегать, она меняет походку и начинает вышагивать наподобие Антии. Никакой хищник в здравом уме не будет пытаться съесть Антию из-за её химической защиты, и ящерицы пользуются этим для своей безопасности. Питер был бывшим хиппи и в юности зарабатывал деньги, устраивая рекордно длинные сидения в закрытой комнате с ядовитыми змеями. Я видел фотографию Питера в оной из южноафриканских газет за 70-е годы: он молодой, с длинными волосами, читает книгу, а вокруг него и на коленях, шее и ногах лежат десятки змей. Штанины брюк Питера были перевязаны специальными веревками, чтобы помешать змее заползти туда. На левой руке у него не было мизинца, его ампутировали после ядовитого укуса. Тем не менее, Питер считал себя счастливчиком и любимцем змей. Его два раза кусала габонская гадюка, одна из самых ядовитых змей мира, которую ему подарил друг из Кении. Питер объяснил, что некоторые змеи могут контролировать испускание яда при укусе, и оба случая с габонской гадюкой были как раз такими. "А не то бы, хе-хе-хе, не сидел бы я с вами тут", - весело смеялся он. Глава 08 Прошло несколько месяцев моей жизни в Претории, и большая часть этого времени была проведена на кафедре в целях организовать свою работу с личинками пластинчатоусых жуков. Несколько раз меня охватывало состояние паники. Мне казалось, что работа эта по тем или иным причинам невыполнима. Но время шло, и мало помалу контуры будущего проекта стали постепенно вырисовываться по мере того, как прибывали посылки с личинками из разных мест, и я постепенно погружался в изучаемую группу. В конце концов наступил день, когда я почувствовал, что с работой своей я справлюсь. Долгие часы сидения на кафедре неизбежно сблизили меня с прочим кафедральным людом, в первую очередь с Джоном, Кармен и Рози, студентами Клайда. Их кабинет был по соседству с моим, и мы часто проводили вместе за работой вечерние и порой ночные часы. Мы все имели право находиться в своих кабинетах в любое время суток, и сказать по правде, правом этим немного злоупотребляли. Не раз мне случалось идти домой далеко за полночь, порой в третьем или четвертом часу ночи. Я дорожил вечерними часами для работы с жуками, ибо днем были всегда какие-то административные делишки, и орды студентов в коридорах, отвлекающие от работы. Джон и Кармен тоже регулярно засиживались допоздна, хотя Кармен нередко приходилось уходить раньше, чтобы побыть дома с мужем и дочкой. Через некоторое время я познакомился со всеми сотрудниками, постдоками и аспирантами нашей кафедры. Профессоров у нас было человек семь, включая моего Клайда. Преподавателей помладше было примерно столько же, и ещё человек пять лаборантов и секретарей. Все они были белыми, кроме двух индийцев и одного чернокожего профессора-маммолога Криса Марумы, гражданина Малави. Ещё при кафедре было несколько чернокожих грузчиков, разносчиков почты и три уборщицы. Итого весь постоянный состав был чуть менее тридцати человек. Народу временного тоже было прилично. Одних постдоков в среднем было человек восемь-десять, примерно двадцать аспирантов, а затем уже более многочисленные магистры и бакалавры. Клайд руководил всем этим коллективом уже лет шесть и, без преувеличения, делал он это с мудростью Соломона. В результате по всем показателям наша кафедра была самой лучшей во всем громадном университете, где кафедр было далеко за сотню. Главным критерием оценки был продукт этой кафедры; в первую очередь, академические статьи в центральных мировых журналах, и в среднем за год этих статей выходило 100-120. На первом этаже была устроена специальная широкая доска, на которую сотрудники прикалывали булавками копии своих новых публикаций. В январе все прошлогодние работы счищались с этой доски, освобождая место новым. Размеров этой доски все равно не хватало вместить все статьи, и некоторые профессора держали подобные доски чуть поменьше размером в коридорах у дверей своих кабинетов. Самыми продуктивными, помимо Клайда, были молодые профессора Иан Бартл и Андрю Мак-Коли. Иан занимался макроэкологией и, кроме того, организовывал ежегодные экспедиции на необитаемый остров Морион недалеко от Антарктиды делать там экологические эксперименты. Андрю изучал удивительных южноафриканских кротовых крыс, которые имеют самый высокий уровень социальной и колониальный организации среди всех млекопитающих. У каждого из них были миллионные гранты, до десятка активно работающих студентов, аспирантов и постдоков, в результате чего в год каждая группа выпускала полтора - два десятка публикаций, где профессор был последним соавтором. Кафедральные аспиранты и постдоки были преимущественно из-за рубежа. В одном кабинете со мной сидел Боб Браун. Он приехал в Преторию из Великобритании по короткому полугодовому контракту в Трансваальский Музей, и с тех пор вот уже лет шесть перекочевывал с одной временной позиции на другую между Музеем и Университетом. Когда Боб говорит о своей южноафриканской карьере, он ерошит волосы вокруг начинающейся лысины, и в его глазах появляется возбужденное выражение. - Ну, что я могу поделать? Я приехал на полгода, я не думал здесь оставаться. Потом мне продлили контракт, и я остался... моя виза не позволяла работать... ну, кого это волнует. А потом перестали платить. Уборщица в Трансваале получала больше, чем я. Я уже третий год в Универе. Не бог весть что, особенно по сегодняшнему курсу... Мне вообще пора получать постоянную позицию и уезжать отсюда. Этот постдок меня уже доконал. Боб занимался тем, что держал в разных кабинетах кафедры самцов сверчков, и эти сверчки по ночам надрывались в своем призывном стрекотании. Затем Боб подсаживал к ним самок, наблюдал копуляцию, отнимал у самки сперматофор и подсчитывал под микроскопом количество сперматозоидов. Все это сводилось в таблицы и после сложного статистического анализа выяснялось, что самец сверчок после длительного воздержания производит достоверно больше сперматозоидов, чем тот, который копулировал за полчаса до этого. Боб был специалистом по половому поведению насекомых, и мой шеф хотел раздобыть для него деньги на годичный проект по брачному ухаживанию у жуков навозников. В разговоре с Клайдом об этой возможности Боб опять теребил свои волосы и также возбужденно говорил о том, как это интересно. На столе у него стояла потемневшая банка спирта, полная этих самых навозников, и он намеревался ещё с прошлой весны отпрепарировать несколько жуков и посмотреть особенности их половой системы. Времени на это у Боба было мало, банка продолжала стоять, и спирт в ней темнеть. Скорее всего Клайд найдет деньги на эту работу, и Боб останется в Южной Африке ещё на один год. Помимо повышенного интереса к деталям интимной жизни насекомых, у Боба было ещё несколько замечательных качеств . Свою диссертацию он делал где-то в Испании и прилично говорил на этом языке. Вообще Боб был исключительно одарен лингвистически. В Университете английский и африкаанс были официальными языками, и хотя практически все общались на английском, многие официальные документы фирмы или приказы ректора были на языке африкаанс. Боб неплохо этот язык понимал, помогал мне разобраться в этих формах и был способен прохрипеть несколько фраз с ударением на характерные "х" и "р", приводя тем самым в восторг потомков буров, Клайда в том числе. Я познакомился с Бобом по его возвращению из месячной экспедиции на Мадагаскар, и в то время он был увлечен малагасийским языком. Через некоторое время он поразил всех присутствующих на вечеринке, когда объяснил приехавшей американке разницу в образовании множественных форм существительных на эндемичных африканских языках Зулу, Кхоза, Суту и языке народа Сан. В некоторых языках, как, например, в Ки-суахили в Восточной Африке, указатель множественности существительных ставится не после, а перед корнем слова, как, например, "м-зунгу" и "ва- зунгу", обозначающих одного и нескольких чужестранцев соответственно. Когда я покидал Африку, на столе у Боба наверное с полгода валялись самоучитель валийского языка и кельтские стихи, которые он мне иногда декламировал, нисколько не смущаясь моим непониманием. Вторым увлечением Боба были птицы. Он повсюду таскал за собой полевой определитель орнитофауны Южной Африки и галочками отмечал там встречаемые им в природе виды. Определитель был изрядно потрепан и почти между всеми страницами лежали перья разных видов. В конце концов стало невозможно открыть книгу без того, чтобы не потерять пару перьев. Иногда Боб являлся на работу около полудня. Это обычно значило, что сегодня он встал около четырёх часов утра и отправился на орнитологическую экскурсию. Одно время на кафедре стажировался австралийский аспирант, который писал диссертацию по физиологии солнечных птиц, эндемичной африканской группы, размерами и яркой окраской напоминающих колибри Нового Света. На своей машине Боб регулярно выезжал с этим австралийцем за город, сетями ловил солнечных птиц и затем помогал делать с ними различные опыты в просторных вольерах во внутреннем дворе нашей кафедры. Боб представил меня Марку Танненбауму, своему товарищу, с которым он месяц путешествовал по Мадагаскару. Марк был постдоком на соседней с нами кафедре геологии и, подобно Бобу, тоже имел красный британский паспорт с записью от Королевы Елизаветы, что предъявитель его находится под её покровительством. Марк только- только получил свою степень доктора философии и, невиданное дело, был оставлен постдоком на той же кафедре. В то время Марку было едва за тридцать, он был высок, худ, носил мягкие фланелевые рубашки и пальцы рук имел постоянно перепачканными от непрерывной починки своего автомобиля. Практически все постдоки и аспиранты в Университете ездили на работу на машинах, однако Марк большей частью ходил пешком. Он обладал чуть ли не самой первой моделью знаменитого лендровера 1952 года выпуска. Это было тяжелое танкообразное сооружение из толстой стали, более уместное в автомузее, чем на улицах. К своей машине Марк испытывал практически отцовские чувства и слышать не хотел о её продаже. Машина эта была в состоянии постоянного ремонта, и Боб клялся, что за пять лет жизни в Претории Марк потратил на эти цели сумму, в несколько раз превышающую стоимость автомобиля. Надо отдать должное, иногда ценой больших усилий автомобиль этот начинал двигаться, и тогда Боб, Марк и иногда Джон совершали на нём длительные поездки по ЮАР и соседним странам. Джон, однако, вскоре отказался ездить с ними, ибо на одном из спусков у машины вышли из строя тормоза, и они едва избежали аварии. Тем не менее, это не мешало Марку машину свою обожать и он даже планировал гнать её своим ходом через Каир в Англию. Подобно Бобу, Марк был африканским старожилом. Он получил свою первую ученую степень бакалавра в Йоркшире в 23 года, и решил сделать небольшую паузу, дабы посмотреть на мир перед продолжением карьеры. На мир Марк решил смотреть из Уганды, которая в то время едва начала оправляться после правления "бесноватого" Иди Амина Дада и остро нуждалась в школьных учителях. Надо сказать, что при Амине большая часть образованных угандийцев была убита, учителя в первую очередь. Марк провел в Уганде два учебных года по 9 месяцев каждый. Он показывал мне фотографии его школы: каркас из неровных тонких бревен, связанных веревками и крытый пальмовыми листьями без стен и дверей. Преподавал он все естественные науки. Однажды ему потребовалось объяснить детям, что такое звук, причем сделать это безо всяких наглядных пособий. Он построил их плотной колонной один другому в затылок, толкнул впереди стоящего и затем по всей колонне прокатилась волна движения, как в эффекте "домино". Марк три раза болел малярией, однако уехать из Уганды его принудило не это, в постоянное отсутствие белковой пищи и связанные с этим расстройства организма. Вернувшись в Йоркшир без определенных планов на будущее, Марк посетил своего старого профессора геологии, коллеги которого из ЮАР как раз искал себе работоспособного студента для магистерской диссертации. Марк обладал удивительно мягким и добродушным нравом, что, по-видимому, помогло ему пройти три академические ступени на одной кафедре без переездов. В одной из своих недавних поездок в Ботсвану Марк обнаружил ископаемые остовы магнитных термитников давностью в несколько десятков миллионов лет. Магнитными они называются потому, что некоторые виды термитов ориентируют длинную ось своих гнезд вдоль магнитных линий. Ориентация ископаемых магнитных гнезд заметно отличалась от современной магнитной оси, что произошло вследствие дрейфа континентов. Марк планировал измерить углы отклонения осей термитников и по этим данным определить скорость вращения и дрейфа Африки. Джон, Боб и Марк втроем снимали частный дом недалеко от Университета. На двух верхних этажах у их было по отдельной комнате на каждого, а зал и кухня внизу были общие. Дом этот достался им от Джерома и его жены, и арендная плата, деленная на троих, была совсем небольшая. Об этом мне рассказ Джон, а ещё через некоторое время я был приглашен туда в гости. Случилось это вот как. Однажды за утренним чаем в кабинете я спросил Боба, как идет его работа и чем он сейчас занимается. - Работа - отлично. Вчера получил известие, что нашу с Вильямом статью наконец приняли в "Поведение животных". - профессор Вильям Марш был шефом Боба. - А сегодня вот Клайд дал мне эту книгу, чтобы я написал на неё рецензию в "Африканскую энтомологию". Он взял со стола толстую книжку в зеленой обложке с фотографией огромного сверчка, едва помещавшегося на ладони человека. Я спросил, что это за зверь. - Это тварь с Новой Зеландии, вернее всего, с пары мелких островов, куда ещё не добрались крысы и не сожрали их. Это самый крупный сверчок в мире, он размером с крупную мышь. Исключительно сексуальный зверь. В этой книжке собраны статьи с обзором всех современных данных по биологии сверчков и до завтра мне нужно закончить рецензию. Рецензии на книги мне писать ещё не приходилось, и я спросил Боба, как он это делает и какое его мнение о книге. - Да очень просто. Я сразу смотрю на список цитированной литературы. Если среди них есть мои работы, то и книжка хорошая, а если нет - то просто дрянь, - улыбнулся Боб. - Вообще книга ничего. Кстати, её редактор и автор вступительной статьи русский, Цветков из Санкт-Петербурга. Я ответил, что оттого и книга хороша, что редактор из Питера, ибо в Зоологическом Институте, как известно, работают лучшие энтомологи мира. На это Боб возразил: - Лучшие энтомологи работают все в Британском музее, - он положил книгу обратно к себе на стол. - Кстати. Вэз, мы хотим пригласить тебя в гости. В субботу в шесть вечера у нас на Скуман-стрит. Марк отмечает свою недавнюю защиту; он не успел это сделать раньше из- за Мадагаскара. Все приходят со своей едой. Будет человек десять, в основном наши, с кафедры. Сейчас я тебе нарисую, как пройти. В субботу вечером я без труда отыскал нужный мне дом моих друзей. Он стоял среди группы из восьми одинаковых домов за общим высоким забором. В одном из домов жил владелец всего комплекса, а остальные семь он сдавал в долговременную аренду. Недостатка в жильцах по видимому, не было, ибо весь комплекс выгодно помещался в квартале иностранных представительств и имел по бокам от себя посольства Анголы и Ирана. Внутри высокой зазубренной ограды между двумя рядами домов помещался плавательный бассейн в окружении высоких пальм и деревьев авокадо, у входа рос высокий кипарис и ещё каждый дом имел небольшой участок огороженной земли с кустами и газонной травой. Таким образом выходило, что друзья мои жили в исключительно комфортных условиях. На вечеринке у Марка собралось много моих знакомых с кафедры. Среди первых пришла Линн Оатс. Она приехала на постдок из Новой Зеландии и занималась изучением популяции китов. Для этого она надолго уходила в море на исследовательских судах и научилась узнавать индивидуальных китов по выщерблинам на лопастях хвостового плавника. Стены в её кабинете были увешаны десятками фотографий играющих китов с торчащими из воды хвостами. Линн родилась и выросла в Южной Родезии, впоследствии переименованной в Зимбабве, куда её родители приехали выращивать табак из Англии в начале 60-х. Когда в 70-х годах в стране шла гражданская война между чернокожими партизанами и белым правительством, автомобиль с семьей Линн, ей самой и прицепом, полным чернокожих рабочих с их фермы, подорвался на двойной противотанковой мине. К тому времени почти во всех машинах белых фермеров были установлены бронированные днища для защиты от мин, и пассажиры в кабине джипа получили легкие контузии. Взрыв оторвал прицеп с африканцами от машины и разметал людей и части их тел по сторонам. Шесть человек погибли и многие получили увечья. Вскоре стало ясно, что правительство Яна Смита обречено, и в 1980 году к власти пришёл лидер повстанцев Роберт Мугабе, уже впоследствии ставший широко известным под кличкой "дурной Боб". Двумя годами позже отец Линн за гроши продал ферму и увез семью сперва в Австралию и затем в Новую Зеландию. Там Линн закончила университет, получила учёную степень PhD и затем вернулась в Зимбабве на несколько лет работать секретарем в офисе одной из фирм в Хараре. Сейчас она делала второй постдок в ЮАР, сперва в Кейптайне и затем в Претории. В Зимбабве у неё остался друг по имени Питер, к которому она ездила на автобусе в гости каждые несколько месяцев. Вслед за Линн приехал Роб Парментер со своей подругой Мелиссой. Роб был англичанином и делал диссертацию по особенностям биологии слонов на юге континента. Роб был невысокого роста, плечи широкие и голос имел такой мощный, что я слышал его из своего офиса в другом конце коридора. До приезда в ЮАР Роб несколько лет работал консультантом по экологии правительства Мозамбика и получал за это очень приличное жалованье из казны ООН. Он совсем недавно вернулся из экспедиции в Малави, где неосмотрительно искупался в одноименном озере и приехал в Преторию больной шистоматозом. Сейчас он активно избавлялся от паразитов и готовился провожать Мелиссу в Дюрбан, где она собиралась преподавать английский язык иммигрантам. На вечере была семейная пара Кристы и Олафа Куньюген. Олаф был датчанином и специалистом по генетике медоносной пчелы. Сейчас Олаф был на специальном постдоке, финансируемом напрямую правительством ЮАР и консультировал огромный проект по обучению нескольких десятков тысяч сельских чернокожих содержанию пчёл и производству меда. Одновременно он руководил в Германии несколькими аспирантами и раз в год они приезжали в Преторию на месяц набираться у Олафа знаний. Со своей женой он познакомился на одном из своих первых постдоков в Германии и привез её в Преторию писать диссертацию о популяционной генетике кроликов. Первоначально Кристин проект был по редким видам муравьев, однако его пришлось оставить, так как муравьев этих невозможно стало найти в природе. Оба они полюбили Африку и совсем не помышляли о возвращении в Европу. Криста говорила мне, что если она не получит работы или постдока после защиты, то она будет готова бросить науку и организовать небольшое частное туристическое агентство. Ещё она все время надеялась, что работа её мужа на огромный государственный проект позволит им получить статус резидента или даже оформить южноафриканское гражданство и тем самым окончательно утвердиться в любимой ими стране. Последнее время Криста стала заметно более озабоченной будущим, ибо три года в аспирантуре подходили к концу, а вместе с этим прекращала выплачиваться небольшая стипендия. Последними приехала другая кафедральная семейная пара - Талат Нурис и Марлес Ван Дер Колк. Талат была южноафриканка индийского происхождения и получила постоянную работу на кафедре в Претории сразу после защиты диссертации по лягушкам в Университете Кейптауна. Марлес приехал из Голландии несколько лет назад на постдок по экологии коллембол и вот недавно они поженились. Финансирование у Марлеса тоже истекало через несколько месяцев, и он, как и Криста, был озабочен поиском дальнейших заработков. Будучи голландцем, Марлес неплохо понимал африкаанс и говорил на нём не хуже Боба. Через несколько дней они оба должны были лететь в Голландию, чтобы Талат познакомилась с родителями Марлеса. Вечеринка у Марка закончилась затемно. Криста и Олаф предложили отвезти меня до моего общежития. Джон пошёл с нами отпереть ворота, и я сказал ему, что мне их дом очень понравился. - Правда? - спросил Джон. - Интересно, что ты заговорил об этом. На самом деле мы как раз хотели предложить тебе переехать к нам. Дело в том, что в марте я поеду в Англию на два месяца навестить Рачел и как раз ищу кого-нибудь, кто захочет пожить в моей комнате это время и оплатить мою часть ренты. А затем Марк уедет на три месяца - сперва в экспедицию в Калахари, а затем в свой Йоркшир на операцию глаз. Когда он уедет, ты можешь жить в его комнате. Видишь, из нас троих один всегда где-нибудь в отъезде, и на пустующее место мы вполне могли бы взять тебя, если, конечно, ты согласен. Смотри сам, места у нас много, условия сам видишь какие, а оплата наверняка меньше, чем в твоей общаге. Так что решай, время ещё есть. Я поговорил с ребятами, и они будут рады тебя здесь видеть. Предложение Джона имело большой смысл. Дело в том, что я и сам надеялся в конце первого года в ЮАР отправиться на несколько месяцев в путешествие по Африке, Европе и Северной Америке. Это получалось как раз после возвращения Марка из Англии, и так мне не нужно будет платить ренту в своё отсутствие. Кроме того, мне по- настоящему нравился дом и с его обитателями я был в очень хороших отношениях. Я сказал Джону, что предложение интересное, и я скажу свой ответ через неделю. Мне на самом деле очень хотелось переехать на Скуман-стрит. Глава 09 После нескольких первых месяцев неопределенности и ежедневных усилий по изучению личинок пластинчатоусых жуков - официальной моей тут работы - я наконец почувствовал, работа эта наконец начата, находится под контролем и скорее всего будет выполнена в надлежащие сроки и приличного качества. Я перечитал несколько сот статей и книг и начал немного лучше ориентироваться в названиях, составе и распространении объектов моего исследования. Из разных музеев начали поступать первые посылки с личинками и они, в дополнение к привезённым из России и Парижа, уже являли собой материал, достаточный для изучения. Из этих личинок я стал готовить микроскопические препараты их голов, ножек и прочих частей тела, изучать их под микроскопом и делать многочисленные рисунки. Личинок многих групп мне по прежнему не хватало, однако, с течением времени я должен буду получить и их. Таким образом, мой главный официальный проект стал постепенно набирать ход. Помимо моей главной статьи о филогении личинок пластинчатоусых, оставаясь в сфере своих формальных обязательств, я начал работать ещё над пятью меньшего объема статьями, так или иначе касающимися личинок этой группы. Три из них были сравнительно небольшими: описание личинок Сцелиагес для проводимой Джоном ревизии рода, описание личинок и куколки австралийской Цератокантиды с Алессандро Фоссато и описание личинок и куколок двух видов Пахизом из Намибии с заметками о удивительном факте развития вне навозного шара. Главная цель этих работ была предоставить чёткое описание всех деталей морфологии, сделать несколько десятков подробных тушевых рисунков головы, челюстей и прочих частей тела и, где возможно, указать интересные признаки личинок, отличные от их ближайших родственников. Оставшиеся две работы были крупнее: одна ревизия личинок всех Цератокантид и Хибосорид с Алессандро и Федерико Мори, а вторая - обзор личинок Дасциллид и выяснение на самом ли деле группа жуков родственна пластинчатоусым. Само собой разумеется, что Клайд был последним соавтором всех этих работ. За три или четыре месяца после возвращения из Намибии своего руководителя я видел раз наверное пятнадцать, по большей части пересекаясь в коридорах кафедры или в мужском туалете. Два раза он собирал Кармен, Джона, Рози и меня у себя в кабинете и заставлял отчитываться о работе. Связь с нами он держал посредством компьютерной сети и рассылал всем членам своей группы всегда лаконичные сообщения о том, что следует делать, чаще всего всякие административные формальности. Перед отлетом Джероми Клайд устроил его проводы и собрал всех нас в ресторане. За это время он дважды ездил за рубеж: на свою родину в Ботсвану на съемки фильма о съедобных гусеницах бабочки-Мопани, и второй раз к коллеге в Британский музей. К нему из Швеции приехал Леннарт Свенсон, и они вдвоем провели неделю в национальном парке Крюгера, изучая, коррелируют ли размер частиц потребляемого навоза с размером жуков. Леннарт привез с собой страшно дорогие силиконовые гранулы размером от одного до ста микронов. Они подмешивали их в свежий навоз буйвола, а затем кормили им голодных навозников разного размера, из которых самый маленький Онтофагус был с ноготь мизинца, а самый крупный Хелиокоприс - размером с детский кулак. Затем Леннарт под микроскопом изучал фекалии самих жуков, находил там силиконовые гранулы и их максимальный размер как раз показывал предельный размер потребляемых частиц навоза. Эта работа затем была опубликована в журнале "Экологическая энтомология". Оказалось, что и большие и маленькие навозники едят одинаково маленькие частицы навоза и что прямой корреляции этих частиц с размерами жука нет. Все остальное время Клайд очень интенсивно занимался всякими административными делами. К нему почти нескончаемым потоком шли сотрудники нашей кафедры, студенты и всякие приезжие зоологи. Кафедра была центральным зоологическим учреждением страны и оттого разные кино- и теле-деятели приходили за советами для своих передач, а газетчики расспрашивали о животных, в первую очередь скорпионах и жуках, которыми можно было запугать и привлечь читателя. Его секретарь Ирэн как могла старалась регулировать этот поток. Однажды в приемную позвонила старушка из Йоханнесбурга. К ней в коридор залез большой, однако совершенно безобидный сверчок и перегородил ей выход из дома. Бедная женщина заперлась в спальне, залезла с ногами на кровать, открыла телефонный справочник и позвонила на кафедру за спасением. Ирэн ответила ей, что с ней будет говорить иностранный специалист по этим сверчкам, связала её с Бобом, а поскольку его в это время не было в кабинете, я как мог успокоил даму. У Клайда была куча других административных обязанностей, о большей части которых я, видимо, так и не узнал. Он входил в добрый десяток университетских комитетов и комиссий, принимал участие в интервью с людьми, желающими работать на факультете и делал кучу других дел подобного сорта. Помимо этого он получал на официальный отзыв никак не меньше десятка PhD диссертаций в год из страны и из- за рубежа. Разумеется, он вел все собрания кафедры и часто присутствовал на традиционных семинарах по пятницам, которые проводили сотрудники кафедры и заезжие ученые. Помимо всего прочего, он читал лекции. Дела все эти он делал эффективно и быстро. Однако, по-видимому, главное направление деятельности моего шефа был поиск финансирования для работ по перспективным и интересным направлениям изучения пластинчатоусых жуках. Разумеется, что самому заниматься рутинной научной работой у Клайда времени не было абсолютно. Университет поставил его в такие условия, что он просто был обязан делегировать её своим студентам, аспирантам и постдокам, а всем этим людям необходимо было платить, финансировать их экспедиции и оборудование, покупать им компьютеры, оплачивать их участие в конференциях, почтовые расходы и море других мелочей. Клайд находился в постоянной гонке отсылки проектов по пластинчатоусым в различные фонды. Автомобиль, на котором мы ездили в Намибию, Клайд получил, убедив руководство компании "Мазда", что ему эта машина действительно нужна, чтобы ловить жуков. Университет Претории ежегодно выделял Клайду приличную сумму денег на исследования, и моя зарплата поступала как раз из этого фонда. Одну ветеринарную фармацевтическую компанию Клайд убедил выделить средства, чтобы нанять человека и машину для проведения трёхлетнего слежения влияния их препаратов не только на корову, но и на навозного жука из-под коровы. Клайд также получал средства для исследований или на содержание студентов из нескольких частных фондов и просто от частных лиц. Он считал это своей обязанностью и делал эту работу исправно. В результате все необходимое для нашей работы от почтовых конвертов до оргтехники и поездок на конференции - все это полностью и оперативно оплачивалось бухгалтерией Университета из именного исследовательского фонда нашего шефа. Но и от нас, его рабочей группы, Клайд спрашивал довольно строго. Ему были нужны готовые рукописи статей, которые по своему качеству не будут отвергнуты ведущими энтомологическими журналами мира. Количество этих рукописей варьировалось, и нормой для постдока было выдавать две-три публикации в год. Темы этих работ определял либо сам Клайд, либо, как это было в моем случае, он давал общее направление работы и затем уже я сам решал, какой именно вопрос может быть исследован с надлежащей глубиной и полнотой. Лимитирующим фактором здесь было наличие необходимого материала и время, но не деньги. За наличием денег следил Клайд, и для работы они были всегда. Клайд был соавтором всех написанных нашей группой статей. Ему практически никогда не хватало времени посмотреть на материал, и его вклад в статьи, помимо выбора направления исследования и его финансирования, был критический просмотр готовой рукописи. В моих статьях Клайд обычно расставлял обычно неуловимые для меня английские артикли и делал другие сравнительно незначительные редакционные пометки. Я все эти замечания вносил в текст и рукопись затем отпечатывалась в трёх экземплярах и в большом конверте отсылалась редактору того или иного журнала, как правило, европейского. В продолжение своей небольшой карьеры в науке я не раз задумывался сам или слушал другие отзывы о том, что является вкладом в работу, достаточным для включения человека в соавторы. Кармен однажды принесла и показала мне специальную статью на эту тему, автор которой пытался разработать критерии соавторства. В ней он рекомендовал, что лицо, оказавшее финансирование работ, следует упомянуть в разделе "Благодарность" и не включать в соавторы. Ну что же, это достойная точка зрения, однако, этот автор не учел некоторых обстоятельств. Вовсе не академическое тщеславие заставляет людей стремиться стать соавтором. Все профессиональные ученые имеют своих собственных, зачастую ненаучных, а административных руководителей, и эти руководители устанавливают свои правила игры. Университет Претории прекрасно понимал, что ни один человек не в состоянии выпускать в год дюжину статей в центральной печати и при этом делать солидный академический вклад во все из них. Ещё меньше оснований ожидать это от перегруженного административной работой заведующего кафедрой. Таким образом получается, что правила Университета обязывали Клайда, а он, в свою очередь, обязывал нас включать его фамилию в список соавторов. В энтомологии подавляющее число статей имеет от одного до двух, реже трёх, авторов. В экспериментальных лабораторных науках такое положение дел немыслимо, и там не редкость статьи, где список авторов длиннее, чем весь "абстракт". Я полагаю, что представителя лабораторных дисциплин не надо убеждать, что имя шефа лаборатории автоматически завершает список авторов. Мне приходит на ум один анекдот, который мне рассказал мой бывший университетский однокурсник Петька Талецкий. В бытность свою аспирантом в экспериментальной биологии он являлся основным исполнителем проекта с кучей соавторов. Когда работа была завершена, их не совсем опытный и тщеславный заведующий рассортировал соавторов по рангу, при этом список начинался его фамилией, а заканчивался Петькиной. То есть совершенно наоборот, как это принято. После выхода статьи Петька к своему немалому удивлению получил несколько писем из-за рубежа, которые начинались: "Дорогой профессор Талецкий, мы были заинтересованы работой Вашей, нам прежде неизвестной лаборатории". Очевидно, что оказавшись последним соавтором, мой скромный друг был воспринят как руководитель всего коллектива. Ну и последний аккорд в защиту шефа. Помимо финансирования, именно Клайд определял стратегическое направление работы, объяснял всяким администраторам от науки о важности жуков и выбирал себе людей для работ. В течение нескольких лет моей жизни в Африке я не раз вспоминал о моих восьми заявках на постдок, из которых поддержана была только одна, и та благодаря Клайду. Это Джероми был пресыщен постдокством и уставшим от поездок. Для меня же жизнь и работа в Африке сама по себе была чем-то вроде награды. Все своё время в Претории я старался помнить об этом и оставался искренне благодарен за это шефу, несмотря на его ранящую прямолинейность и некоторую черствость. За всем этим я старался разглядеть человека до предела нагруженного разными общественными обязанностями и делающего свою работу оптимально эффективно. Нет, воистину, Клайд был во многом человеком замечательным, и лучшего шефа я себе не пожелал бы. Глава 10 Направляясь в Африку, я определил себе три основные цели моей там работы. Первая и главная цель была качественная работа по теме моего постдока, которая удовлетворила бы меня и моего работодателя профессора Клайда Купера и несколько десятков коллег энтомологов в мире, которые будут читать со временем мои статьи о личинках пластинчатоусых жуков. Цель эта достигнута пока не была, однако, после полугода усилий я наконец организовал свою основную работу должным образом и теперь мне просто следовало продолжать так и дальше работать. Наведя относительный порядок с этим, я призадумался о своей цели номер два. Дело в том, что ещё более чем пластинчатоусые, меня интересовали личинки и взрослые жуки других семейств и таковых, надо сказать, было приличное множество. Арт Эванс, мой коллега-энтомолог из Калифорнии полагал в своей книге "Исключительная приверженность", что Творец обладал этой самой исключительной приверженностью к жукам. В самом деле, огромное число видов, бесконечное разнообразие морфологии и удивительных адаптаций. Впрочем, возьмите любой учебник зоологии или энциклопедию и прочитайте сами все эти факты. Моя книга совсем не об этом. Собирать жуков я начал с 11 лет и трёх месяцев жизни. Сперва я ловил и накалывал на булавки всех жуков больше трёх миллиметров, затем ограничил свою коллекцию жужелицами и усачами, а затем только жужлицами. Тринадцати лет от роду в Ростовском зоопарке я поймал своего первого жука рода Карабус и до сих пор помню дикий восторг от этого жука. Пятнадцати лет я отправился в первую специализированную энтомологическую экспедицию на Кавказ и за две недели моя коллекция Карабусов пополнилась двенадцатью видами, включая четырёх сантиметровую жужелицу Прометей с надкрыльями цвета синей, зеленой и желто-красной стали. Карабусов в мире живет чуть меньше тысячи видов, и ко времени моего поступления на биофак Ростовского университета я видел себя всю свою жизнь изучающим и коллекционирующим этих самых Карабусов. В Университете я осознал, что помимо меня ещё несколько сот человек по всему миру изучают и коллекционируют Карабусов, и мне придется со всеми ими конкурировать. Позже университет научил меня, что жук тем интереснее, чем он мельче. В результате на втором курсе я занялся жужелицами рода Бембидион 6-8 миллиметров длины с более чем двумя тысячами видов по всему свету. Для сравнения напомню, что птиц "всего" где-то между 8-10 тысячами видов. Последние два курса университета я отправился доучиваться в Питер и, едучи в поезде, видел себя всю жизнь изучающим и коллекционирующим этих самых Бембидионов. Людей, изучающих Бембидион, в мире, конечно, не двести, но человек двадцать есть наверняка, среди которых есть люди, делающие это всю свою жизнь. Мне потребовалось бы несколько лет упорного труда, чтобы разобраться в вещах, которые этим моим коллегам были яснее ясного. Мне нужна была совершенно неисследованная область, где ещё никто не работал. Поэтому я занялся изучением не жуков, а личинок этих самых Бембидион. Это было темой моей дипломной работы и она же, в значительно более расширенном виде с привлечением личинок всех прочих родов надтрибы Трехини, куда входил Бембидион, стала темой моей диссертации. Вместо положенных трёх, мне потребовалось шесть с половиной лет, чтобы защитить диссертацию и за это время мои интересы медленно дрейфовали от личинок Бембидион и Трехита на личинок всех жужелиц, а затем на личинок всех жуков, которые внешне похожи на таковых жужелиц. Такие личинки были у нескольких десятков семейств жуков, среди них самыми крупными были Стафилины с более чем 50 тысячами видов. Волей судьбы в те годы я общался со многими коллегами, специалистами по Стафилинам, многие из них стали моими друзьями, и они окончательно уверили меня в моем интересе. Выбирай я себе тему сам, на постдоке я занимался бы личинками Стафилинов и вовсе не таковыми пластинчатоусых. Оказавшись на постдоке в Африке я первым делом организовал течение моей официальной работы и на это потребовалось несколько месяцев напряженного труда. Пять дней в неделю я самым искренним образом занимался личинками пластинчатоусых, а два выходных дня берёг для работы над своим собственным проектом. В самом деле, у меня была прекрасно налаженная лаборатория с необходимым микроскопом, компьютером и химикатами для препарирования личинок и их изучения. Клайд позволил мне использовать все это для своей личной работы с одним только условием, что основной проект постдока будет выполнен вовремя. Мой первый личный проект был о личинках жуков-перокрылок, ближайших родственников жуков-стафилинид, интересных тем, что их взрослые особи редко бывают длиннее одного миллиметра. Самый маленький на свете жук принадлежал к этому семейству; его длина меньше 0,3 миллиметра. Ещё в России я получил в лаборатории достаточное количество личинок одного вида этого семейства и вот теперь вместе со своим немецким коллегой Дитмаром Якобсоном собирался сделать работу по изучению морфологии и анатомии этих личинок и влияния на них экстремально маленьких размеров всего организма. Для этой работы я отослал десяток личинок перокрылок Дитмару в Германию. Там он залил каждую из них в каплю мягкого пластика и затем порезал их на микротоме, как колбасу на кружки толщиной три микрона. Срезы эти он уложил в ряды на предметных стеклах микроскопа, покрасил их в красителях специфичных для мышц, жировых тел и покровов и затем под микроскопом сделал с десяток рисунков продольных и поперечных разрезов личинки и обозначил там десятки мышц, нервные ганглии, пищевой тракт и прочие внутренние структуры. Это была первая анатомическая работа для таких миниатюрных жуков. В свою очередь я приготовил в Претории несколько препаратов с целыми личинками, зарисовал их, отметил и обозначил на рисунках полторы сотни различных щетинок и других сенсорных структур. Затем я объединил анатомическую и морфологическую части в единую рукопись и отослал редактору подходящего по тематике журнала. Вторым моим проектом была небольшая работа с описанием личинки жужелицы трибы Анилини рода Геохаридиус из Мексики. Эта триба включает в себя около полусотни родов со всего света, распространенных преимущественно в тропических и субтропических областях. Жуки эти тоже очень маленькие, обычно около 1 миллиметра, и живут они под глубоко вросшими в землю камнями в горах. Личинки трибы долгое время не были известны совершенно, и в своей диссертации я описал их первого представителя с юга Испании. Вторую такую личинку я обнаружил среди неопределенных материалов в Музее Сравнительной Зоологии в университете Гарварда, однако, за неимением времени отложил её изучение до более подходящего дня. Я написал письмо куратору коллекции в Гарвард, получил по почте эту единственную личинку длиной в миллиметр, смонтировал её на препарат, зарисовал и описал. В статье было несколько, на мой взгляд, интересных выводов о родственных отношениях всей трибы Анилини и статья эта была вскоре принята в печать в "Европейском Энтомологическом Журнале". Работая над этой статьей, я все чаще задумывался, что результаты моей диссертации по личинкам жужелиц надтрибы Трехита оставались до сих пор неопубликованными. По традиции во всем мире завершенная и переплетенная диссертация считается чем-то вроде рукописи, которую затем надо перерабатывать либо в монографию, либо в серию статей, либо, как это планировал я, в одну большую статью. Сплошь ( рядом случается, что работа эта остается не сделаной, либо после защиты человек не находит работу и бросает науку, либо находит работу и уже не имеет времени на публикацию материалов диссертации. Оказавшись в очень благоприятных условиях Претории, я решил довести эту работу до конца. Форма и объем моей диссертации весьма походил на мой официальный проект в Претории с той лишь разницей, что объектом исследования были совершенно разные группы жуков. В обоих случаях я подробно изучал морфологию личинок из 30-40 родов, делал сводную таблицу с названиями родов по горизонтали и названиями признаков по вертикали, а в клеточках расставлял соответствующие знаки присутствия или отсутствия того или иного признака. В моей диссертации финальный матрикс получился из 29 родов на 70 признаков. Такая таблица обычно заносится в компьютер и специальные программы вычисляют различные возможные комбинации объединения родов в группы по степени максимальной морфологической близости. Результат выдается в виде филогенетических деревьев, в идеале отражающих эволюцию изучаемой группы. Статья по материалам диссертации потребовала от меня значительных усилий. Причиной тому было то, что в своей диссертации я не делал формального компьютерного анализа и сгруппировал роды по своему мнению. Результат формального анализа не должен был кардинально отличаться от моих предыдущих выводов, однако, для его проведения пришлось критически переосмысливать ряд признаков, перепроверять таблицы и добавлять в матрикс несколько новых родов, в том числе и этого мексиканского Геохаридиуса. Статью эту я писал вместе с Томасом Адамсоном из университета Аризоны. Он снабдил меня солидной долей личинок североамериканских видов и, кроме того, был автором компьютерной программы, которую следовало использовать для анализа. Мы договорились, что я делаю всю работу по подготовке матрикса и оформление статьи, а Томас анализирует данные и дает мне готовый результат. Так все и вышло, если не считать девятимесячного перерыва в работе из-за чрезвычайной академической занятости моего коллеги. Статью мы эту благополучно закончили, и я успел отослать её в редакцию "Систематической Энтомологии" за три часа до окончания моего постдока в Африке. Было ещё два частных проекта, которые я оба начал через полгода после прилета в Африку, а их завершенные рукописи отослал в редакции журналов в самый последний день перед возвращением в Россию. Один проект был ревизией личинок жуков-архостемат. Отряд жуков разделен на четыре подотряда, из которых три вместе едва составляют 10 % видового разнообразия, зато четвертый, Полифага, огромен и включает все оставшиеся группы жуков, в том числе пластинчатоусых и стафилинид. Архостемата есть самый маленький и вероятно, самый древний подотряд жуков с всего сорока пятью видами из пяти семейств. Жуки эти достаточно редки и за свою жизнь я ни разу не встречал в природе их живыми, не говоря уже о более редких личинках. Таковые были известны по разрозненным описаниям для шести видов из трёх семейств; я получил из музеев личинок всех известных видов и сделал их полную ревизию, приложив сто двадцать морфологических рисунков. Что же касается двух оставшихся семейств жуков-архостемат, то это были, по видимому, два самых загадочных семейства в отряде жуков вообще. Одно семейство Кровсониеллиды было известно по трем жукам длиной меньше миллиметра из нижних слоев почвы в Центральной Италии и было описан в 1976 году. Второе семейство, Сихотеалиниды, установлено для единственного вида, известного по одной самке с Дальнего Востока России, описанной в 1996 году. С тех пор многие энтомологи, включая авторов описаний, старались собрать дополнительный материал по этим семействам и каждый раз их экспедиции успеха не имели. Я надеюсь, что личинки этих загадочных животных станут известны в продолжении моей жизни, и тогда мне удастся сравнить их с остальными известными личинками подотряда Архостемата. Другой затеянный мной частный проект в Претории был про личинок не жуков, а родственного им отряда Сетчатокрылых, куда относятся муравьиные львы и златоглазки. Сетчатокрылые напоминают внешне стрекоз, однако, их личинки внешне практически неотличимы от личинок жуков, и это является основанием полагать, что два этих отряда являются сестринскими группами. Многие личинки сетчатокрылых похожи на таковых жужелиц: стройное прямое тело, длинные подвижные ноги и голова с направленными вперед хищными челюстями. Животные эти бегают по листьям деревьев и высасывают тлей. Однако сетчатокрылые из семейства Итониды имеют С-образные личинки, удивительно похожие на таковых у пластинчатоусых. Первое и единственное описание С-образных личинок Итонид из Австралии появилось около 80 лет назад и лишь несколько лет назад от своего товарища Давида Уолтера я узнал, что он собрал похожих С-образных личинок совсем другого рода этого семейства из Калифорнии. Давид любезно прислал мне этих личинок на изучение; из Британского музея я получил личинок австралийского рода, сделал их подробное описание, иллюстрации и сравнил с личинками прочих групп сетчатокрылых, каковые имелись у меня в коллекции. Рукопись я послал Давиду на рецензию, получил от него замечания, вставил их в текст и отослал в журнал. Большого труда стоило мне научиться писать по-английски. Мой родной язык - русский, и за годы в школе и университете преподаватели иностранного языка воспитали во мне комплекс неполноценности и глухую боязнь английского. Современная научная литература примерно на 80 % выходит на английском языке, и в конце концов нужда заставила меня взять самоучитель и выучить его самому. Ещё в Москве я написал свою первую работу, отослал её в один европейский журнал и чуть не заплакал, когда она вернулась вся в красных чернилах исправлений после рецензии. К моему глубокому удивлению статья не была отвергнута журналом, редактор предлагал несколько замечаний по содержанию, обязал меня внести все предложенные лингвистические исправления и впредь посылать рукопись сперва англо-говорящим коллегам для проверки языка. С течением времени я остаюсь всё также благодарен моему первому редактору. Откажи он мне тогда из-за моего слабого английского, кто знает, как бы сложилась моя судьба и не бросил бы я энтомологию из-за воображаемой неспособности осилить этот язык. Впрочем, расстановка и выбор этих загадочных английских артиклей остается для меня неразрешимой проблемой и до сих пор. Последний мой и шестой по счету частный проект был небольшой заметкой с описанием прелестей месячной экспедиции за жуками в Восточную Африку, которую я совершил по истечении первого года работы в Университете Претории. Глава 11 Моим третьим и заключительным важным делом в Африке была организация путешествий. В первую очередь меня интересовала сама Африка, во вторую - остальной мир. Когда моя лабораторная работа над официальными и частными проектами была налажена должным образом, я стал все чаще задумываться над организацией Большого Жучиного Путешествия. Преградой на этом пути было несколько вопросов, которые необходимо было решить. Самый главный - куда и зачем? Второй вопрос был: откуда взять время? Третий - откуда взять деньги? Я начал решать их по порядку. Итак, я сперва написал на листке бумаги список интересующих меня мест и дел. Конечно, первой в списке была Африка, скорее, вся её восточная часть. Живя в ЮАР и путешествуя по Намибии, я достаточно полно представлял себе южную часть континента. Запад Африки был привлекателен, однако менее достижим. Восточная Африка была местом идеальным, тем более, что столица Кении Найроби служила местом посадки местных самолетов, следовавших из Европы в ЮАР. Иными словами, направляясь на самолете в Европу, я мог совершить посадку в Кении, провести там месяц и продолжить свой полет на север. Таким образом, билет в Кению не стоил мне ни копейки. Теперь следовало решить, что делать в Восточной Африке. Разумеется, собирать жуков, однако, вопрос был, где конкретно делать это. Более всего меня интересовали горы и горные леса, и в этом отношении Восточная Африка есть самая богатая часть континента. На первом месте по привлекательности были горные массивы Рувензори и Вирунга, расположенные в самом центре континента на границе между Демократической Республикой Конго - бывшим бельгийским Конго - и Угандой и Руандой соответственно. Рувензори есть те самые "Лунные горы" на карте Птолемея, откуда берет начало Нил. Генри Стенли был первым европейцем, увидевшим их, и этот хребет, наряду с горами Килиманджаро и Кенией, был единственным местом в Африке с шапкой вечного снега. Вулканы Вирунга лежали всего несколько сот километров южнее Рувензори, отделенные от последних озером Киву. Они были единственным в мире убежищем горных горилл, и на этих вулканах их изучал сперва Джордж Шаллер, а затем трагически погибшая Диан Фоссей. Разумеется, я прочитал их книги о работе на вулканах, считая эти горы наиболее привлекательным местом для своей экспедиции. Однако во время работы в Претории и Рувензори, и Вирунга были совершенно закрытыми зонами. Шла так называемая "Война района великих центрально-африканских озер", по видимому, самый кровопролитный конфликт за всю известную историю континента, о котором в "развитых" странах очень мало кому известно. Конфликт зрел давно и вспыхнул в 1994 году в Руанде, когда племена Хуту истребили до миллиона Тутси. Затем, опасаясь возмездия, они укрылись в соседнем Конго. Руанда и Уганда ввели войска в восточные провинции Конго. Пользуясь этим, конголезская оппозиция стала с востока наступать на Киншассу и наверняка смела бы правительство Лоурена Кабилы, если бы Зимбабве, Намибия и Ангола не прислали свои войска. В соседней Бурунди тем временем уже много лет шла междоусобная бойня. С тех пор во всем регионе участники всех конфликтующих сторон творят зверства против мирного населения, в первую очередь против женщин и несчастных пигмеев. Остальной мир предпочитает трагедию эту игнорировать, как, впрочем, большинство остальных человеческих трагедий на Африканском континенте. Но я отвлекся. Итак, ни на Рувензори, ни на Вирунга ехать сейчас я не мог. После некоторых размышлений я решил посетить в Кении три места: гору Эльгон высотой 4321 м. прямо на границе с Угандой, гору Кения в 5199 м. и знаменитый лес Какамега, единственный в стране реликт былых тропических низинных лесов. На все это я отводил один месяц. Из Восточной Африки я планировал лететь в Лондон и провести неделю в работе с коллекциями личинок жуков Британского Музея. Затем я намеревался совершить туры по Соединенным Штатам и Канаде и провести неделю в Университете Небраски у профессора Пирсона, затем посетить конференцию американского энтомологического общества в Сан-Диего, с коллегами провести несколько дней в Южной Калифорнии, затем перелететь на атлантическое побережье и провести по неделе в музеях Вашингтона, Чикаго и Оттавы. Вернуться в ЮАР я планировал через Кейптаун, где к тому времени планировалась конференция южноафриканского общества энтомологов, а затем я хотел провести неделю в окрестностях этого города, коллекционируя жуков. После всех предварительных подсчетов эта поездка получалась продолжительностью в три с половиной месяца с суммарным бюджетом около трёх тысяч долларов. Теперь мне оставалось найти время, иными словами добиться разрешения Клайда отправиться в эту поездку. Несколько месяцев назад я сказал ему о своем намерении посетить конференцию в Сан- Диего и заодно музеи для поисков там необходимых мне личинок. Тогда Клайд вроде не возражал. В конце концов на одной из наших редких встреч я напомнил Клайду о своем плане и спросил его мнение. - Да, конечно, это хорошая идея, - сказал он. - Расскажи подробнее, куда и насколько ты собираешься ехать. Я коротко перечислил ему весь маршрут, подчеркнул, что мой проект невероятно обогатится материалом из музеев, что свой отпуск я планировал бы употребить на восточно-африканскую часть поездки и что вообще эта экспедиция поможет мне как следует отдохнуть от лабораторной работы и освежит мои мозги. Иными словами, мотивация была полная. - Да, да, все это так, - сказал Клайд. - Так сколько времени все это вместе выходит? Как можно естественнее я сказал, что это около 98 суток. - Что? - Клайд разом подпрыгнул в кресле. - Это что, три с половиной месяца? Ты в своем уме? Нет, об этом не может быть и речи! Я ответил, что будучи у него на работе, поступлю именно так, как он решит. Затем я снова сослался на профессиональную необходимость посетить музеи в Лондоне, Вашингтоне и Оттаве. - Но Чикаго! - перебил Клайд. - Чикаго! Ты там планируешь быть две окаянные недели. Ведь там только стафилиниды в коллекции и ничего больше! Я сказал, что действительно эти две недели к пластинчатоусым отношения не имеют. Однако это не секрет, что я хочу и буду в дальнейшем заниматься стафилинидами и эта поездка в Чикаго мне необходима для организации моей дальнейшей работы после окончания контракта в ЮАР. - Вы же отлично знаете, - добавил я, - что каждый постдок в первую очередь озабочен своей следующей позицией. На моем месте было бы неразумным оказаться так близко и не съездить в Чикаго. - Да, - сказал Клайд, - это верно. Но три месяца..., какое там, три с половиной! Ты уверен, что ты не завалишь свою работу? Я ответил, что официальный проект находится под полным контролем. К тому времени мы уже завершали с Алессандро одну статью с описанием австралийской личинки Цератокантид и на очереди была статья о личинках Дасциллид. Ещё я добавил, что самый эффективный контроль работы может быть осуществлен только непосредственно её исполнителем, то есть мной, и оттого будет просто отлично, если Клайд полностью доверит мне планирование своего времени. Главное, чтобы работа была сделана полностью и в срок. Клайд некоторое время посидел молча, а затем, видимо, придя к окончательному решению, обратился ко мне. - Я так тебе скажу, Василий. В общем, делай, что ты хочешь. Ты взрослый человек и в состоянии сам понимать всю меру ответственности. Ты здесь, чтобы завершить в срок свой проект по личинкам пластинчатоусых. За это тебе платят деньги. Если ты считаешь, что все в порядке и есть время для поездок - тогда езжай. Но если окажется, что работа не выполнена или выполнена плохо - тогда пеняй на себя. Имей в виду, ты должен завершить проект, а остальное решай сам. Если поедешь в Кению, привези мне оттуда Троксов в абсолютном спирте для анализа ДНК. Понял? Заручившись благословением шефа и занялся поиском денег на эту поездку. В первую очередь я запросил сумму в 500 евро, которые Университет обязался выплачивать мне на финансирование любой поездки на конференцию за рубеж. Затем я перебрал в памяти все известные мне фонды и остановился на трёх, которым по формальным критериям моя заявка на поездку подходила. Это был Сигма-Кси в США, фонд Музея Природы в Оттаве и Национальный Исследовательский Фонд в ЮАР. За ближайшие выходные я написал по заявке в каждый из них на, примерно, 1000 евро каждая, и приготовился ждать результатов. Примерно через два месяца один за другим я получил положительные ответы из Оттавы и ЮАР. Итого в сумме бюджет поездки был в две с половиной тысячи евро из необходимых трёх. Эту разницу я был готов покрыть из своих частных средств. Разумеется, во время моего отсутствия я буду продолжать получать свою зарплату. Предстоящее Большое Жучиное Путешествие планировалось как моя самая долгая и сложная поездка в жизни. Готовиться я к ней начал заранее и примерно за полгода до вылета в Найроби я уже купил все билеты. Оставалось ещё несметное количество дел: визы для четырёх стран, разрешения на сбор жуков в Кении, заявки на участие в двух конференциях и доклады на них, бронирование жилья во всех городах, предупреждение кураторов музеев о приезде и многое, многое другое. Тем не менее, делами всеми этими я занимался организованно и с долей радости, ибо эта поездка обещала быть очень интересной и, конечно, это было реализацией давно задуманного плана путешествий по миру. Глава 12 Однажды Клайд попросил Джона, Рози и меня отправиться вместе с ним и группой студентов на базу университета и провести для них несколько экскурсий. Мы замечательно провели время в саванне, наблюдая выход крылатых термитов, и вообще отдохнули от лабораторной рутины. Через пару дней по возвращении в Преторию я почувствовал себя сперва странно, а затем дурно. В течение дня у меня болела голова, по-видимому, была температура, и вообще ощущение было как наутро после сильной пьянки. На следующий день легче не стало, и я отправился в университетскую поликлинику. Врач выслушал мои симптомы, заставил раздеться, осмотрел со всех сторон, спросил, не был ли я недавно в саванне и затем удовлетворенно хмыкнул: - Поздравляю Вас, типичнейший случай африканской клещевой лихорадки. Прямо как из учебника. В зеркале врач показал мне под правой лопаткой пятно, напоминавшее ожог от потушенной сигары. Это означало, что в этом месте меня укусил иксодовый клещ и занес мне инфекцию этой лихорадки. Болезнь эта отнюдь не смертельна и обычно проходит за одну-две недели. Все это время у меня непрерывно и сильно болела голова и дабы не сотрясать ее, я все время ходил на носочках. Лимфатические узлы на правой руке вздулись, и мне приходилось держать руку на некотором расстоянии от тела, дабы узлы эти под мышкой не сжимались и не сильно болели. Всю неделю держалась температура и вообще было дурно. Тем не менее, по прошествии недели симптомы эти все же спали и через пару лет даже пятно под лопаткой стало практически незаметно. Тем временем я переехал из своего общежития в роскошный дом Джона, Марка и Била на Скуман-стрит. Марк действительно уехал в Йоркшир, и на пару месяцев я поселился в его комнате. В ближайшую же субботу я купил в супермаркете громадный кусок говяжьей ноги, нашпиговал его разной приправой и испек в печке вместе с несколькими противнями овощей. Из этой провизии мы устроили двойной праздник: и проводы Марка, и моё вступление в холостяцкую коммуну на Скуман-стрит. Из нас только Джон был женат, но поскольку его супруга находилась в это время в Англии, мы терпели его присутствие и называли "семейным холостяком". В этом доме я провел два года своей жизни и у меня ни разу не было случая пожелать себе лучшего жилья или соседей. По воскресеньям недалеко от Университета организовывали блошиный рынок, по-русски "барахолка", или вернее сказать, рынок всякой мелочи под открытым небом. Рынок этот помещался на закрытой по случаю выходного дня автостоянке около закрытых же магазинов. С раннего утра к этому месту начинали стягиваться автомобили, выгружать товар, раскладные столы для продавцов, самих продавцов; и примерно к 9 часам масса товаров сама собой организовывалась в компактные ряды палаток, между которыми бродили в основном туристы. Торговали на этом блошином рынке обычно вещами размера мелкого или среднего и по цене недорогой. Более всего было деревянных изделий местных чернокожих умельцев, которых по-русски можно было назвать изделиями народного промысла. В основном это были фигурки людей или животных, разумеется, африканских; небольшие игрушечные человечки с гипертрофированно большими детородными органами, наборы слонов в дюжинах по одному на каждый месяц года, черные буйволы из черного же дерева и худые и высокие жирафы от полуметра до гигантов в 25 метров длиной. Жирафы эти были очень популярны у туристов; ещё до приезда в ЮАР я с удивлением рассматривал их в доме моего немецкого коллеги, который последние пять лет регулярно организует экспедиции Берлинского Музея на запад ЮАР и в Намибию. Несколько раз в аэропорту Йоркшира я видел бродящих туда-сюда пассажиров, а в руках у них упакованных в пластик и мешковину деревянных жирафов с торчащими из мешковины головами. Технический прогресс не обошёл стороной местных африканских умельцев и помимо традиционных материалов они стали использовать проволоку. На углу Фестиваль и Барнетт-стрит всегда сидел угрюмого вида инвалид без одной ноги, целыми днями крутил проволоку и тут же продавал свои изделия. Я видел там игрушечный мотоцикл для малыша лет пяти, целиком изготовленный из проволоки. Более привлекательными, на мой взгляд, были фигурки зверей, сваренные из кусочков листовой стали: цесарки с крыльями, каждая из отдельного кусочка стали, несколько занятных антилоп и маленькая, удивительно реалистичная ящерица с характерно опущенной тяжелой передней частью тела и разинутым ртом. Я ни разу не видел, чтобы инвалид продавал эти изделия; он только сидел на асфальте и сосредоточенно гнул проволоку. Через пару месяцев по приезду я впервые оказался на этом блошином рынке и решил поискать себе недорогой плейер взамен украденного в Парижской гостинице. Я набрел на одну палатку с радиодеталями и спросил, есть ли у них плейеры? Молодая девушка сказала, что нет, а затем уже на русском спросила, не из России ли я. Она и её муж Влад были эмигрантами, въехавшими в Израиль, однако непонятно как они очутились в ЮАР, держали в Йоханнесбурге небольшой магазин, а в воскресенье возили свой товар в Преторию. Влад говорил с небольшим акцентом по-русски; он сказал, что здесь уже больше 10 лет и вообще они хотят эмигрировать в Канаду и вот-вот подают документы в Канадское консульство. В их компании был третий - бывший советский грузин по имени Заза, мужчина лет 50 в клетчатой рубашке и с грустными глазами. Заза рассказал, как непросто ему приходится в ЮАР и больше всего жаловался на высокую преступность. Две недели назад его ограбили на улице, и он, видимо, все ещё не пришёл в себя. - Представляешь, шёл вечером домой, вдруг бац! - кирпичом сзади по голове. Разве можно? Я потерял сознание. Наверное, пошёл дождь. Прихожу в себя - весь мокрый. Сняли негодяи ботинки. Все. Зачем - спрашивается. Что - ботинки? Черт, нет, нельзя так. Я потом несколько раз видел Влада, его жену и Зазу на рынке в течение примерно года; потом Заза куда-то исчез. Влад всегда был очень занят с покупателями, и ему было не до разговоров. Последнее, что я слышал спустя примерно два года после первой встречи, что они все ещё готовят эмиграционный пакет в Канадское посольство и вот-вот его отдадут. Самым интересным, на мой взгляд, местом на всем блошином рынке был угол, где продавалась букинистическая литература. Большинство книжек были детективные романы с пистолетами и мужчинами в шляпах и темных очках на обложках с названиями наподобие "Режь и бей". Несколько других ящиков было занято любовными романами с полуобнаженными томными женщинами на обложках. Я обычно проводил 10-15 минут в букинистическом углу около стеллажей с умеренной литературой, в основном классикой в дешевых бумажных изданиях "Пингвин". Ассортимент пополнялся довольно регулярно и этот букинист был для меня главной приманкой заглядывать на рынок примерно каждую вторую неделю. Там я купил несколько интересующих меня книг. Одной из первых я купил книжку Даррелла "Моя семья и другие звери", которую впервые прочитал на русском языке в 12 лет, которая во многом усилила мой интерес к зоологии. Впоследствии я подарил английское издание девочке на заброшенной ферме в провинции Лимпопо, у которой домашний зоопарк был несравнимо богаче, чем у юного Даррелла. Я рассказал ей про Даррелла, про его интересную жизнь и про то, что он смог интересно и увлекательно описать своё детство в нескольких книгах, одна из которых сейчас включена в список обязательных к прочтению в начальной английской школе. Треси - так звали девочку - сказала, что хочет прочитать эту книгу и через пару недель я вернулся в Преторию и послал ей книгу по почте. Треси не подтвердила получение посылки и больше на её ферме в Лимпопо я не был. Помимо Даррелла в ящиках букиниста было много других интересных книг. Там я купил несколько никогда на русский язык не переводившихся книг Джорджа Оруэлла; из них наибольшее впечатление на меня произвело "Down and out to Paris and London" о его бродячей жизни в трущобах этих двух европейских столиц сразу после возвращения из Бирмы. Другая его книга "Homage to Catalonia" об участии в испанской войне 1936-37 годов, где он получил сквозное ранение в плечо и приготовился умереть, так как по его словам, он никогда не слышал о человеке, выжившим после такого ранения. В России да и всюду Оруэлл известен своими двумя политическими книгами: аллегорической сатирой "Звероферма" и антиутопией "1984". Там же у букиниста я впервые увидел Блюзмена. Это был щуплый невысокий чернокожий человек лет около 60 со слезящимися глазами и щетиной на изможденном лице. Я перебирал корешки книг, когда совсем неподалеку неожиданно раздался высокий дребезжащий голос, сопровождаемый звуком саксофона: - О-о-... никто не любит меня... О-о...; О-о-о... совсем один я на свете... О-о... и никому я не мил, забыт совсем и покинут... Претория полна нищих и попрошаек, однако, что-то в этом голосе и манере играть на саксофоне было необычным. Я заглянул за стойку книг и увидел Блюзмена в помятом пиджаке, стоящего среди слоняющихся туристов. Он пел и голосом же аккомпанировал себе, подражая саксофону. Его голос звучал довольно музыкально и манера исполнения привлекала внимание. В потом и правда - кто полюбит старого нищего и кто позаботится о нем? - О-о... совсем забыт я один, О-о..., о-о - уже вся жизнь пролетела.. О-о, нет я не буду рыдать, о-о- я буду петь этот блюз. Покупатели с интересом смотрели на него и бросали монеты в помятую шляпу, которую он держал полями вверх обеими руками у груди с черным помятым галстуком, и в позе его было что-то детское. Среди других занятых фигур барахолки был прилично одетый и упитанный индеец, который расхаживал по рядам и предлагал солнцезащитные очки, обращаясь всегда одной и той же фразой "Sunglasses, my friend". На периферии рынка расхаживали стаи босоногих и чернокожих мальчиков и приставали с просьбой дать им несколько рэндов на пропитание. У перекрестка дежурил мой знакомый взъерошенный попрошайка. Он приставал к ожидающим зеленого сигнала пешеходам и выпрашивал у них подаяние. Он был очень привязчив и настойчив, уверял, как необходимы ему деньги именно сейчас. Ко мне он приставал несколько раз с просьбой и перестал, только когда Джон пообещал поколотить его. Признаться, я ждал каждые выходные и любил их. В эти дни университет выглядел пустым и по нему не бродили огромные толпы молодых и возбужденных студентов. Я покупал на блошином рынке какой-нибудь деликатес, обычно, свежие булочки, кусок сыра и шоколадку, шёл на кафедру, открывал её своим ключом и в прохладных коридорах чувствовал себя исключительно хорошо. По выходным я оставлял работу с личинками пластинчатоусых и занимался своим частным проектом, планированием Большого Жучиного Путешествия, частной перепиской и прочими интересными делами. Утром я обычно заставал там Кармен, она любила вставать необыкновенно рано и нередко приезжала в кабинет около пяти часов утра. Мы пили кофе с булочками и шоколадом, и Кармен рассказывала о своих путешествиях по горным лесам Колумбии. В полдень она уезжала домой, успев перед этим сделать большой кусок своей работы. Она по-настоящему любила своих навозников-кантонин и было видно, что работа эта приносит ей большую радость. Олаф Куньюген тоже почти всегда был в выходные на кафедре. Он производил впечатление медлительного и немного рассеянного человека и одевался всегда в немного мешковатые брюки и рубашку. На самом деле, по общему признанию, Олаф был одним из самых талантливых и способных постдоков на кафедре и во всем мире едва ли нашлись бы равные ему люди, знавшие о домашних пчелах больше. Его кабинет был в одном крыле здания вместе с моим, и мы часто виделись в выходные. Внутри его кабинет был в образцовом беспорядке, завален журналами, книгами и ксерокопиями; даже дверь к нему не открывалась целиком из-за его стопок литературы позади. Подобно Джероми, Олаф был из старшего поколения постдоков и ему было за 40. Однако в отличие от Джероми, Олаф нисколько не тяготился неопределенностью своего положения и всегда был в состоянии заниматься только тем, что ему по-настоящему интересно. По всем своим достоинствам Олаф давно мог бы стать полным профессором, однако вместо того, чтобы администрировать вокруг себя коллектив молодежи и руководить им, Олаф предпочитал сделать всю работу сам и это, видимо, мешало его продвижению по служебной лестнице. Помимо родного датского и выученного английского, Олаф со своей женой говорил по-немецки и читал ещё на паре европейских языков. После обеда появлялся Джон. В течение недели Джон несколько раз ходил на тренировки в тренировочный зал, а по выходным брал свой специальный черный велосипед, одевал шлем и соответствующую яркую форму, и ехал заниматься вело-кроссом на холмы вокруг Претории. По природе своей Джон был экстремалом и совершал действия очень рискованные например, прыгал в воду со скал с неблагоразумной, на мой взгляд, высоты. Примерно раз в три недели Джон падал на своем велосипеде при спуске в горах, катился головой вниз и спасался от увечий лишь благодаря своему шлему и высоким наколенникам. Однажды во время одной из своих поездок он наткнулся на подозрительную группу чернокожих подростков, и примерно в то же время в городской газете было сообщение о том, что банда из пригорода Претории Мамелоди промышляет там грабежом велосипедов. После этого Джон всегда стал брать с собой большую резиновую дубинку и привязывал её к раме велосипеда. Это был Джон, кто на втором месяце моего постдокства усадил меня в свою машину и отвез на стадион Университета. Эта была огромная территория в трёх километрах от нашего дома на Скуман-стрит с нескольким десятком стадионов для регби, футбола, крикета, плавательным бассейном и крытым легкоатлетическим манежем со многим спортивными секциям и кружками. Для студентов университета все эти прелести были совершенно бесплатно. Практически все аспиранты и постдоки на кафедре активно занимались тем или иным видом спорта, к примеру, Кармен несколько раз в неделю плавала по утрам в бассейне, а Боб и Марк играли в сквош. С той поездки я стал бегать на стадион по средам и субботам, делать зарядку и плавать. По выходным за час до заката солнца я закрывал свой кабинет и шёл на дальний заброшенный угол кампуса с остатком старого парка. Парк был отдален от основных территорий университета автомобильной дорогой, и обе части были связаны между собой мостом над проезжей частью. Около часа я обычно гулял по парку и рассматривал разнообразных южноафриканских птиц и деревья, в разное время года цветущих, плодоносящих или сбрасывающих листья. Затем с моста я наблюдал закат и совсем успокоенный возвращался в свой кабинет. Около полуночи я снова запирал его и уже в глубокой ночи шёл домой к себе на Скуман-стрит с ощущением большого комфорта от течения моей жизни. Глава 13 Однажды вечером я сидел у себя в кабинете и готовил папку документов для получения визы в США. К тому времени я уже получил за свою жизнь около полутора десятков виз в различные страны и уже давно перестал удивляться всем нелепым строгостям, при помощи которых правительства одних стран ухитряются не пускать на территорию страны граждан других стран. Примерно через неделю я собирался ехать в Йоханнесбург в Консульство США и отдавать этот пакет взамен на кусочек бумажки в моем паспорте, который разрешит мне въехать в эту страну в строго установленные сроки и строго установленное число раз. Пакет этот продолжал становиться все толще и толще: моё письмо на бланке университета с просьбой о выдаче визы, письмо от Клайда, что я действительно у них работаю, письмо из моего банка, два письма моих грантодателей, что у меня есть деньги на дорогу, копии моих авиабилетов, медицинской страховки на весь период поездки, пригласительные письма из четырёх организаций США, копии писем о бронировании жилья, квитанция об оплате комиссионного сбора, мои фотографии, подтверждение моей регистрации на конференцию. "Как было бы здорово раз и навсегда отменить все эти нелепые визы" - думал я, укладывая все эти документы.. Я, впрочем, хорошо знал, что бедные иностранцы, чтобы попасть в Россию как частные гости, тоже должны пройти через не менее утомительную процедуру. Однажды я приглашал своих канадских друзей приехать ко мне на Кавказ на пару недель и был поражен громоздкостью процедуры. Начать с того, что моё приглашение должно быть заверено в милиции по моему месту жительства и только после того как участковый посетит моё жилище на предмет его соответствия тому, что по его представлениям было нужно и сообразно иностранцам. Оказавшись в стране, мои гости были обязаны в трёхдневный срок встать на учет в паспортном столе и не имели права покидать пределы области. Я в очередной раз подумал о нелепости всех этих процедур. Мои размышления по поводу золотого века без границ прервала Кармен. Она уже собиралась ехать домой и зашла попрощаться. - До свидания, Вася. Хосэ-Луиз сейчас заедет за мной, и мы поедем заберем Наталью из школы. Ты долго здесь ещё будешь? Я сказал, что посижу ещё несколько часов, ибо мне нужно было закончить два рисунка личинок и затем эту ужасную папку для визы. - Ах, не говори, - ответила Кармен. - Я бы раз и навсегда отменила бы эти дурацкие визы. Ты знаешь, с моим колумбийским паспортом каждый человек думает, что я везу наркотики. Прав был Нельсон Мандела, когда сжег свой паспорт. Нам всем так надо поступить, и тогда визы тоже исчезнут, их просто будет некуда ставить. - Кармен улыбнулась этому своему предложению. - А я вот зачем зашла. Мы хотим пригласить тебя в среду к нам на ужин. Приходи в шесть. Я отвезу тебя и Джона к нам на машине, а затем привезу домой. Я поблагодарил за приглашение, спросил, что мне надо принести с собой и кто будет еще. - Мы все приготовим. Если хочешь, привези бутылку вина. Будут только вы, Криста с Олафом и ещё Сильвия Гервинг. Она моя подруга из Трансваальского Музея. Она удивительный человек. Она немка, родилась в Анголе, а потом переехала в ЮАР. Я на самом деле хочу тебя с ней познакомить. Она очень интересный человек. На следующий день мы с Джоном рано закончили работу, и Кармен приехала за нами на автомобиле. Вместе с Хосэ-Луиз они снимали небольшое одноэтажное бунгало в двадцати минутах езды от Университета на восточной окраине Претории. Около их дома росло несколько старых деревьев и все это было окружено невысоким забором. Комплекс из примерно ста отдельных участков был обнесен двумя высокими стенами: внешней -бетонной и внутренней - из колючей проволоки. Въезд в комплекс охранял широкоплечий сторож, он же записывал, к кому и с какими номерами машин следуют посетители. Дом Кармен стоял в углу этого комплекса и задняя стена их участка как раз граничила со стеной у колючей проволоки. Хосэ- Луиз несколько раз жаловался мне, что нищие несколько раз приходили с длинными удочками и через забор снимали сушившиеся вещи, в том числе трое его брюк. Во дворе у Кармен уже были припаркованы две машины, она из них ярко-красный "жук" - Фольксваген Кристы и Олафа Куньюген, а вторая, видимо, была машина Сильвии. Я зашёл внутрь дома и нас представили. Сильвия была светловолосая немка лет сорока пяти в белом вязаном свитере, поверх которого она носила африканские деревянные бусы. Она работала старшим лаборантом в отделе Орнитологии Трансваальского музея, и Кармен познакомилась там с ней, когда ходила в библиотеку. Сильвия жила одна в небольшом коттедже в северной части города, и друзья недавно подарили ей щенка овчарки, которому в это время было уже около года. После обеда и беседы о текущих делах Кармен пригласила нас на веранду пить вино. Наступила ночь, и в небе висели характерные созвездия южного полушария. Мы уселись в глубокие плетеные кресла и Олаф спросил: - Сильвия, а как Ваша семья оказалась в Африке? - Мой дедушка по материнской линии был торговцем и продавал в Гамбурге много товаров из Юго-восточной Азии. Дела у него шли хорошо, и по каким-то причинам он решил переехать на Яву. Это тогда была голландская колония; ещё до Первой мировой войны. Там он встретил мою бабушку, её родители были голландские плантаторы. На Яве они поженились и там родились три их дочери, моя мать была самая младшая. - На Яве они прожили лет наверное двадцать Уже перед самой Второй мировой войной прошёл слух, что Ангола прекрасная страна для колонистов, и что португальское правительство дает большие земельные наделы для каждой приехавшей белой семьи. Не знаю почему, но мой дедушка решил переехать. Он поселился с семьей в Луанде. Дела, по-видимому, шли неплохо, но скоро стало ясно, что надвигается война. Тогда они решили вернуться в Германию. Дедушка продал свой магазин, товары и отправился в Гамбург найти жилье и перевезти семью. Бабушка с дочерьми в это время сидела в Анголе и тоже готовилась уезжать. Тогда же самолетов не было, и нужно было плыть морем недели полторы. Они купили билеты, погрузили багаж и совсем уже собирались садиться на пароход, но тут бабушка почему- то почуяла неладное и наотрез отказалась плыть на этом пароходе. Почему так было, я не знаю. Они вернулись на берег, а весь багаж отправился в Гамбург. Это был конец августа 1939 года. Через два дня Гитлер напал на Польшу, Англия и Франция объявили Германии войну, и началась война. А тот пароход, на котором должна была плыть бабушка с мамой и тетками, был потоплен около Канарских островов. Скорее всего, это была немецкая подводная лодка. - Вот и все. Пароходов до конца войны больше не было, и бабушка с семьей остались в Анголе. Это была португальская колония, и слава Богу, Португалия участия в войне не принимала, и поэтому германские подданные жили там на свободе. А вот, например, в Намибии или Кении - они тогда были британскими колониями - немцев, австрийцев, всех сослали в концентрационные лагеря, мужчин, женщин, всех - и держали там до конца войны. Надо сказать, что это были более -менее терпимые условия, не то, что были в Европе для евреев или военнопленных, но все равно несколько лет, как в тюрьме. Так что в этом отношении в Анголе было сравнительно неплохо. Вот и получилось, что бабушка с дочерьми осталась в Луанде одна. Ни денег, ни вещей у них не было - все отправили в Германию. Но бабушка была женщина сильная, она пошла работать в немецкую школу и так они всю войну и пережили. Потом они узнали, уже в конце войны, что дедушка погиб от бомбежки в Гамбурге. Такое вот было время. - А отец мой был намного старше мамы. Он воевал на восточном фронте..., затем русские его взяли в плен. Это тоже было в конце войны и тогда много немецких солдат попали в плен. Его отправили в Армению, и он там что-то строил года два или три после войны в лагере для военнопленных, а затем их интернировали в Германию. Он говорил, что ему повезло, и он попал в теплую Армению, а не в эту ужасную Сибирь. В общем, он полагал, что легко отделался. В армии он провел чуть больше десяти лет жизни - огромный срок. - В те годы, особенно после войны, немцам не очень доверяли и не хотели их пускать в Африку. Он сам никогда бы не смог выехать в Анголу. Но у него был там родной брат. Он был фермером, выращивал кофе. Однажды он полез что-то прибить на крышу дома, упал с лестницы и сломал себе позвоночник. Пока он был жив, моему отцу разрешили приехать в Анголу ухаживать за братом, и вот так он и оказался здесь. Потом брат его умер, отец остался на этой ферме, встретил мою маму, и они поженились. - У отца с матерью нас было пять дочерей. Ах, какая это была отличная жизнь на нашей ферме! Отец ведь сперва ничего не знал о производстве кофе и поначалу ему было туго, но затем все наладилось. Вообще Ангола просто чудесная страна, там много воды, и это совсем не пустыня, как Намибия. Португальцы проложили там железную дорогу, а Луанда вообще была прекрасным городом. До семи лет я росла на ферме, а затем меня отдали в немецкий интернат в Луанде и домой я ездила раз в несколько месяцев. Это была обычная судьба детей колонизаторов - учиться в интернате. Я была уже в старших классах, когда началась эта ужасная гражданская война. - Португальцы всеми силами старались сохранить свои Анголу и Мозамбик и держали их до 75-го года; лет на 15 дольше, чем в остальной Африке. Португалия вообще небогатая страна, и они до четверти своего бюджета отправляли на развитие этих колоний. В конце концов они сделали из Анголы полноправную заморскую провинцию и всех её жителей гражданами Анголы. Как это сделала Франция с Новой Каледонией или Гвианой. Но ничего не помогло. В конце концов португальцы сдались в 75 году, причем сделали это буквально за одну ночь и с тех пор страна погрузилась в полный хаос. Сильвия закурила сигарету. Видно было, что она волнуется. - Мы бросили все: ферму, наших чернокожих рабочих, животных. Отец сложил все, что мог в машину, посадил нас всех шестерых и за один день мы уехали в Намибию. И вовремя, потому что многих из тех, кто задержался, поубивали или изнасиловали или иначе поиздевались. Дом наш буквально разграбили, хозяйство тоже..., впрочем на это наплевать. Главное, мы успели убраться оттуда целыми. - Вот. Мы с полгода прожили в Виндтуке, и отец все пытался купить себе ферму в Намибии. Но ведь Намибия - это песок, да и денег у него не было. Тогда мы переехали в ЮАР и стали жить здесь. Я вскоре поступила на работу, мы купили маленький дом и все понемногу уладилось. Трое моих сестер уехали в Германию, они, конечно, были гражданами Германии все это время. Но отец и слышать не хотел уезжать. Он очень хотел, чтобы хаос этот в Анголе кончился, оттуда выгнали-бы кубинцев и, может быть, ему будет можно вернуться на свою ферму. Он стал покупать здесь сырой кофе и обжаривать его в саду, так он немного зарабатывал на жизнь. Такая вот история. Мы все внимательно слушали Сильвию. Наступила большая пауза. - Сильвия, а как Вы думаете, какая судьба будет у ЮАР? - спросил Олаф. - Не повторится такого, как в Анголе? - Трудно сказать. На самом деле самый опасный период позади. Когда выпустили из тюрьмы Манделу, то многие белые расценивали это как предательство правительством их интересов. Но это, пожалуй, был единственный выход. Вы же знаете историю? Везде твердили, что европейские колонизаторы захватили в Африке лучшие земли чернокожих. Так действительно было, например, в Кении. А в ЮАР, когда приехали первые голландцы в семнадцатом веке, были только бушмены. Это совсем другие люди. Сейчас они почти совсем исчезли. А всех этих Зулу, Кхоза и прочих племен чернокожих тут ещё не было. Они мигрировали на юг вдоль берега Индийского океана и здесь они оказались никак не раньше европейцев. Например на гербе Лесото изображен крокодил, а их вообще в Лесото нет, там высоко и холодно. Эти территории были заселены меньше, чем двести лет назад. Так что белые в ЮАР первопоселенцы и никуда отсюда не уедут. Эмигрируют, конечно, понемногу, но все равно не все. Мандела был, конечно, гений. Главное, что он не допустил передела собственности и анархии. Даже землю государство не отбирает, а выкупает у белых; совсем не то, что этот мерзавец Мугабе в Зимбабве. По сути белые сохранили свои монополии и весь средний и крупный частный бизнес у них. Даже горные компании..., там весь аппарат - белые. Другое дело политика и управление государством; там, конечно, большинство - черные. До тех пор, пока государство не начнет отнимать у белых капитал - до тех и ЮАР будет жить. Уже восемь лет прошло со дня смены правительства и президента - и ничего себе, жива. Преступность, правда, ужасная. Вот поэтому я и завела себе Тоску... Тоска..., ух..., умная моя собака. - Сильвия переложила сигарету в другую руку и потрепала шею собаки. - Ладно, посмотрим, - продолжала она. - Я пока уж, конечно, никуда отсюда уезжать не собираюсь. Сестры зовут в Германию, но что я там буду делать? Нет, я родилась, выросла в Африке, и это моя земля. Когда Кармен везла нас с Джоном домой на Скуман-стрит, я сидел на заднем сидении её подержанной тойоты и размышлял над рассказом Сильвии. Как по-разному и порой причудливо складывается судьба у разных людей. В Африке до сих пор, даже за пределами ЮАР остаются, видимо, несколько сот тысяч потомков европейских колонистов, и у каждого из них своя история. Я вспомнил Линн, которая родилась в Зимбабве, позже уехала с родителями в Новую Зеландию, и вот теперь вернулась в Африку. Наверное, есть что-то очень притягательное в этой земле. Как должны чувствовать себя здесь потомки колонизаторов, когда неожиданно новые правительства африканских стран говорят им, что они здесь чужие? Каково человеку родом из колонии возвращаться в никогда не виданную метрополию, откуда его предки когда-то уехали? Как ощущали себя десятки и сотни тысяч алжирских французов, индийских англичан или узбекских или туркменских русских, когда рано или поздно эти страны обрели независимость и перед этими людьми стал выбор: остаться или уехать? Нелегкий вопрос. Я подумал о том, как хорошо, что Сильвия решила для себя этот вопрос однозначно и, похоже, ничуть не сожалеет о своем выборе. Глава 14 Примерно через полгода после прилета в Африку я наконец почувствовал, что течение моей жизни приняло наконец размеренные формы. Закончился, наконец, период неопределенности в работе со всеми сомнениями, удастся или нет мне мою работу выполнить. Сейчас я отлажено работал над своим официальным проектом по личинкам пластинчатоусых жуков, материал продолжал поступать со всего света, статьи все были начаты, литература по большей части прочитана и, самое главное, профессор Купер был доволен. А это, как объяснил мне многоопытный Боб, было самым главным в жизни постдока. - Ты можешь думать все, что угодно о своих талантах и возможностях. Все это, тем не менее, иррелевантно, - сказал он мне однажды. - Главное, чтобы твой шеф был доволен. Пойми правильно: твоя задача не совершать великие и грандиозные открытия в науке, а держать своего работодателя удовлетворенным. Если это так, то с работой ты справился. Боб в этих вещах был человеком многоопытным и к его мнению я прислушивался. Между тем, неделя шла за неделей и течение жизни нравилось мне все больше и больше. Я просыпался в своем новом доме на Скуман-стрит обычно около восьми утра, делал во дворе зарядку, затем купался в бассейне, завтракал и шёл на работу. По утрам я обычно встречал нашего чернокожего садовника Симона - он носил синий рабочий костюм и держал в порядке всю растительность нашего небольшого поселения из десяти коттеджей. На груди у Симона была приколота звезда на синей ленте - знак его принадлежности к одной из ветвей христианской церкви, очень популярной у чернокожих в ЮАР. Симону было под 50 лет, у него была жена и трое детей в Мамелоди, черном пригороде Претории. Во время апартеида чернокожим запрещено было селиться в городах, однако, они были нужны для всяких работ. На удалении от городов были построены специальные пригороды с домами-клетушками, из которых люди на автобусах и электричках ездили в город на работу. Симон говорил, что на дорогу у него уходит 4 часа в день. Он работал нашим садовником уже лет 12 и был исключительно рад иметь эту работу. В университет я приходил часам к девяти и первая половина дня у меня была обычно занята всякими административными делами: просмотром нескольких сообщений и ответом на них, разбором поступивших посылок, заполнением финансовых форм, звонками в консульства и походами за визами для предстоящего Большого Жучиного Путешествия. Раз в несколько недель я ходил в библиотеку Университета и брал там стопки книг для научного и домашнего чтения, в основном о насекомых и по африканской истории. Около трёх часов дня я шёл домой, обедал и отдыхал до пяти, а затем возвращался в пустеющий университет и работал с личинками и рукописями до 11-12 часов ночи. Джон и Кармен тоже часто засиживались допоздна; мы заваривали чай у них в кабинете, ели шоколад и булочки и рассуждали на всякие важные темы, как то аспирантская и постдокская жизнь, сложности с диссертацией, взаимоотношения с шефом и прелесть занятий жуками. Дома я оказывался обычно за полночь, читал немного перед сном и наутро все повторялось снова. Рабочая неделя проходила в напряженной работе, и к пятнице начинало чувствоваться приближение выходных. Обычно после обеда в пятницу устраивался семинар одного из сотрудников кафедры или приезжего специалиста. В последних недостатка обычно не было; у каждого из наших кафедральных профессоров было по рабочей группе студентов, аспирантов и постдоков, и к ним очень часто приезжали коллеги из-за рубежа, в основном из Европы. В семинарский зал набивалось человек до ста - преподаватели и студенты кафедры. Клайд представлял докладчика и затем давал ему слово; в его отсутствие семинарами руководил Олаф. Каждый постдок или сотрудник кафедры раз в год обязан был доложить о своей работе на этих пятничных семинарах. Студенты всех сортов, начиная от бакалавров и заканчивая аспирантами, тоже раз в год выступали перед всей кафедрой, но их всех объединили в два конкретных дня декабрьской кафедральной конференции. Такая практика приучила студентов самых младших курсов ораторским навыкам, без чего академическая карьера немыслима. Апогеем недели были вечерние кафедральные походы в пивбар по пятницам сразу после семинаров. Недалеко от Университета располагалась целая аллея небольших ресторанов и питейных заведений, в одном из которых любили собираться зоологи. Клайд обычно напоминал по внутренней компьютерной сети, что сегодня пивной день и говорил, в каком конкретно из двух обычных ресторанов будет сегодня сборище. Туда ходили все, начиная от студентов-бакалавров и заканчивая заведующим и общались на всякие научные, околонаучные и совершенно ненаучные темы. В южноафриканской, вернее, в англоязычной академической культуре старшие студенты обычно обращались к профессорам по первому имени, что мне казалось вполне уместным. Я любил демократический дух нашей кафедры и эти пятничные распития пива. На нашей кафедре работало много интересных людей, и не будь этих сборищ, я вряд ли бы имел возможность познакомиться с ними и побеседовать в течение суетных рабочих дней. С Джоном и иногда Бобом мы возвращались вместе из пивной в свои кабинеты и там я делал последний на этой неделе рывок в работе с пластинчатоусыми. Перед уходом домой я отодвигал в сторону этих личинок, ибо назавтра после стадиона меня ждали не менее разнообразные и интересные личинки других групп для моих частных проектов. По вечерам в пятницу я особенно ясно чувствовал, насколько я удовлетворен своей работой и течением жизни. Глава 15 Однажды я получил на свой компьютер следующее сообщение: "Дорогой Василий, я сейчас нахожусь на Мадагаскаре в месячной экспедиции Калифорнийской Академии Наук. На обратном пути планирую заехать в Южную Африку на неделю поискать Наннозелин. Прилечу в Йоханнесбург двадцать седьмого в пять вечера из Таны рейсом А-750 Мадагаскарских авиалиний. Если можно, хотелось бы остановиться у тебя и желательно съездить вместе в хороший дождевой лес. Аренду машины беру на себя. Твой Филл Кей". Я здорово обрадовался. Филл был моим хорошим другом и коллегой. Он был лет на десять старше меня и успел сделать неплохую карьеру в вооруженных силах США. Сержантом он служил несколько лет в Южной Корее и привез оттуда очень красивую жену. Затем его перевели на Гавайские острова, и Филл потом не раз говорил, что только служба в армии позволила ему прожить несколько лет на этих экзотических островах с очень дорогой жизнью. Будучи уже прилично за 30, Филл почувствовал в себе интерес к биологии, уволился из армии и выучился на магистра биологии во Флориде. После этого он практически сразу поступил в аспирантуру в Корнельский университет к Джиму Либеру, одному из светил североамериканской науки по жукам- жужелицам. В это время я тоже был аспирантом и стажировался в Оттаве, куда Филл приезжал проконсультироваться с моим руководителем Ивом Буске и жил у меня дома. Через полгода я нанес ему ответный визит и Итаку и посмотрел там на его работу с жужелицами-птеростихинами Нового Света. Во время жизни в Итаке Филл был немного постарше, чем большинство аспирантов и это, видимо, давало ему определенные преимущества. Он был крайне трудоспособный, организованный и мотивированный в своей работе, а эти три качества как раз составляют львиную долю необходимого для научной деятельности. По теме своей диссертации он написал и опубликовал несколько отличных статей, ездил в несколько длительных экспедиций по Южной Америке и ещё до защиты нашёл себе финансирование для постдока. У Филла были широкие интересы в жуках и для последующей работы, он выбрал себе семейство жуков-перокрылок, то самое, по которому я недавно завершил один из своих частных проектов, и которое включает до тысячи самых маленьких жуков длиной до 1 миллиметра. Филл совершенно верно предположил, что чем меньше объект исследования, тем меньшее число людей занимались ими и тем, соответственно, больше интересных и новых открытий ожидают его впереди. Заниматься перокрылками Филл уехал в Университет Техаса, и сейчас у него шёл первый их трёх постдоковских лет. Свою первую экспедицию за перокрылками он организовал на Мадагаскар, где их фауна была практически неизвестна. Скорый приезд Филла был отличной возможностью посетить дождевой лес в Южной Африке. Надо сказать, что это мой самый любимый тип ландшафта, особенно, если этот лес растет на склонах гор. Лесов в ЮАР было совсем немного, меньше одного процента территории, и они тянулись узкой цепочкой изолированных участков вдоль берега теплого Индийского океана на глубине примерно 50-100 км от берега. Леса были так расположены оттого, что теплые и влажные массы воздуха с океана проникали немного вглубь континента, цеплялись за горы и выпадали обильными дождями, которые, в свою очередь, необходимы для существования леса. У меня на примете был один небольшой лесной национальный парк на востоке страны под названием "Лес Нгоме" и до него из Претории нужно было ехать часов шесть на машине. Оставалось только найти благовидный предлог, чтобы объяснить Клайду свой отъезд на неделю по делам неофициальным. Однако тут на помощь пришёл случай. - Ну что, отличные новости, Вэз, - сказал на следующее утро Джон. - Клайд уезжает на две недели в Ботсвану охотиться. Самоё время для нас съездить на Кози Бэй. Я ещё вчера сказал Джону, что жду скоро гостя и надеюсь с ним съездить на несколько дней в Лес Нгоме. Теперь я снова сослался на свой план. - Что за проблема, конечно поезжай, - сказал Джон. - Но если у твоего друга есть хоть капля любви к прекрасному, то я бы советовал вам сперва заехать с нами на день-два на Кози Бэй, а затем вы сами езжайте в свой лес. Хотя все это мне кажется странным, ведь никакой лес не может сравниться в своей красоте с океаном! Я очень хорошо знал, насколько Джон привязан в океану и тактично промолчал. Филл прилетел через три дня. Он был высоким и поджарым блондином с металлической серьгой в правом ухе и в потрепанной кепке с облезлым козырьком. Он только что провел месяц интенсивных полевых работ на Мадагаскаре, и прямо из леса приехал в аэропорт и сел на самолет. С собой он привез большой пластмассовый ящик, вернее даже, сундук со всякими энтомологическими принадлежностями, включая разное оборудование для самого изощренного сбора мелких насекомых в лесу. Все сорок минут по дороге из аэропорта Филл и я обменивались событиями за последние три года после нашей встречи. Затем он рассказал про Мадагаскар. Его описания вполне соответствовали таковым Боба. Похоже, что удивительной природе этого острова постепенно наступает конец. - На самом деле это просто ужасно, - говорил Филл. - Такое ощущение, что едешь часами либо по сплошному рисовому полю, либо по поверхности луны. Весь лес на восточной половине острова сведен целиком. Первые национальные парки там стали делать французы, но тогда никто не предполагал, что такое может произойти. Они ушли оттуда в шестидесятых и с тех пор население острова удваивается каждые двадцать лет. Причем 80 % живет в ужасающей нищете. Я видел нищие кварталы в пригородах Рио, но на Мадагаскаре бедность просто вопиющая. Повсюду оравы уличных мальчишек, они просто молча и настырно тычут тебе руку за подачкой и их все время человек 20. Практически никто не говорит по-английски. Дороги ужасные. Я спросил, остался ли там хоть какой-нибудь лес. - Да, остался, - ответил Филл. - От Антананариву нужно ехать на машине почти целый день на юг. Там отличный национальный парк. Лес, конечно, сохранился только на крутых склонах, где рубить трудно. Я взял отличные пробы. Я думаю, несколько совершенно новых родов и под полусотню видов; скорее всего, все новые. Впрочем, с перокрылыми оно всегда так - в десять раз труднее найти описанный вид, чем новый. - Ещё что меня поразило, это - неимоверная бюрократия. Такое ощущение, что этих чиновников там просто без счета. Ты понимаешь, я ехал не сам по себе, а от Калифорнийской Академии. Поэтому мне нужно было брать официальное разрешение на сбор и вывоз насекомых. Я связался с ними за полтора года до поездки. Мало того, что им нужно платить, эту чертову бумагу надо было получать в Антананариву, и это заняло у меня четыре дня! Ты представляешь? Я был обязан взять с собой одного мадагаскарского аспиранта и таскать его за собой всюду за мой счет. Считалось, что так он изучает передовую методику. Я им тысячу раз объяснял, мне нужно вывозить мелких насекомых. И ты знаешь, эти умники мне выдали разрешение на вывоз мелких зверей! То есть мышей и прочее! При желании я мог бы вывезти оттуда кучу лемуров! Впрочем, показывать эту бумагу в порту мне не пришлось; никто мой багаж не досматривал. Я поселил Филла в маленькой комнате на первом этаже моего дома, расположенной под лестницей на второй этаж. На следующее утро он взял пробы с мадагаскарскими перокрылками и принялся рассматривать их в бинокуляр у меня в кабинете. Филл находил все новые и новые интересные и необычные формы этих жуков, в большинстве своем совершенно новые для науки. Он подпрыгивал на своем стуле и звал меня посмотреть на доселе невиданных животных. - Господи, ну что за красота... Слушай, это скорее всего новый род. Гляди, какие они круглые.... Я их собрал в гниющих стволах бамбука. Подожди, похоже, что их тут два вида... или это просто изменчивость... ну точно, два вида. Они похожи немного на другой недавно описанный род с Сейшельских островов. Слушай, вот здорово! Я с большим интересом слушал Филла. Я интересуюсь жуками с детства, а в детстве человеку позволительно интересоваться всякими нелепыми и, с точки зрения взрослых, совсем бессмысленными вещами, как эти жуки. Но Филл занялся этим будучи уже взрослым, причем не просто взрослым, а после десяти лет профессиональной армии. И занялся настолько интенсивно, что пожелал бросить свою службу с солидной зарплатой и всеми социальными льготами, стать студентом в 35, затем защитить диссертацию и вот теперь поехать на Мадагаскар собирать этих жуков размером с дырку от укола булавкой. Во всем мире было ещё два или три человека, которых волновала систематика и новые виды в этом семействе экономически совершенно не значимых и микроскопических жуков - перокрылок. Я спросил Филла, почему это перокрылки его так привлекают. - Понимаешь, они просто эстетически прекрасны. Ты и сам, наверное, знаешь это, ощущаешь, когда берешь какую-нибудь миллиметровую личинку, заливаешь её в препарат, смотришь под микроскопом и видишь что-то совершенно новое и неизвестное. Из всех жуков перокрылки, да пожалуй ещё ощупники-пселафиды - они самые неизвестные. Перокрылок сейчас известно около 600 видов из 70 родов; реальные цифры скорее всего раз в 20-30 больше. Представляешь? То, что мы о них знаем на самом деле лишь капля в реальном море их разнообразия! К вечеру Филл успел лишь бегло просмотреть около четверти своих мадагаскарских проб, и за это время он обнаружил по меньшей мере четыре совершенного новых рода. Мне с трудом удалось оторвать его от микроскопа и повести ужинать в недорогой итальянский ресторан неподалеку от Университета. Ещё раньше я изложил ему план поездки на Кози Бэй и в Лес Нгомо сроком на пять дней. Филл план этот одобрил, мы успели заказать дешёвый седан для поездки и наутро выехали со Скуман-стрит караваном из двух машин. В первой машине ехали Джон, Боб и Рози, во второй мы с Филлом. Размер ЮАР позволяет за один день пересечь большую её часть на автомобиле. Дороги в стране высокого качества и легковые машины едут по ним со средней скоростью в 120 км/час. Характерной особенностью страны являются бесконечные километры проволочных заборов по обеим сторонам дороги, которые показывают границы частных земельных владений. Вторая особенность, а именно левостороннее движение, тоже поразила Филла. После первого левого поворота на перекрестке он повернулся ко мне заметно взбудораженный: - Ты знаешь, после правосторонних Штатов на этом повороте я чувствовал себя как последний преступник! Наш путь лежал в северо-восточный угол страны, который узкой полосой зажат между Мозамбиком с севера, Свазилендом с запада и Индийским океаном с востока. Кози Бэй - это система из примерно пяти крупных озер, расположенных при впадении одноимённой реки в океан. Во время отлива эти озера наполняются пресной водой из реки, а в прилив океанская вода поднимается вверх и их соленость повышается. Озера эти неглубоки, очень теплые и там живет масса речных и морских обитателей, включая кораллы, бесчисленные стаи ярких рыб-клоунов, мурены, скаты и прочая живность. Вечером по прибытии Боб уже затемно вернулся с прогулки на озеро, призвал наше внимание, показал руками нечто равное метру и сообщил, что сейчас он только что видел вот такого крокодила. - Но не это тревожит меня, - продолжал он. - На обратном пути я видел крока, у которого столько было между глазами! Берег в этом месте был устроен таким образом, что волны были неподходящие для серфинга и поэтому Джону пришлось ограничиться купанием в волнах, а затем плаванием с маской под кораллами. Я последовал его примеру, а во второй половине дня отправился на поиски жуков на песчаные дюны, поросшие невысоким лесом. В этом лесу я уже через несколько минут вплотную столкнулся с зеленой змеей на ветках и по здравому размышлению решил, что это должна быть мамба. Это была первая и последняя встреченная мной змея в ЮАР, и я разумно заспешил прочь из леса. Джон махнул рукой вдоль берега и показал на север: - Если пройти три километра на этому песку, то окажешься в Мозамбике, а там и до Мапуто недалеко. Несколько тысяч чернокожих людей жили в непосредственной близости от места нашей стоянки и два босоногих мальчика лет 13-14 за небольшую плату остались сторожить наш лагерь в период нашего купания. Впрочем, нужды в этом большой не было, ибо люди жили здесь оседло, у них была сложившаяся система самоуправления и оттого нравы поддерживались на высоком уровне. Это коммуна взимала небольшую плату с каждой машины с туристами за посещение берега океана и дополнительно за специально оборудованное место для ночевок с крытым навесом для кухни, электричеством и прочим. Основное занятие населения - возделывание земли и ловля рыбы в мелководных озерах посредством хитроумных ловушек с коническим входом для рыбы. Район Кози Бэя, пожалуй, единственный в ЮАР с малярией, и местные жители её нередко получают. Об этом сказал нам чернокожий крестьянин лет 50, которого мы подвезли с Филлом последние 10 километров. Ступни этого человека напоминали одну сплошную застарелую мозоль от непрерывного хождения босиком, причем пальцы были стёрты почти совершенно и вместо них едва-едва угадывались культяпки меньше сантиметра длиной. Человек этот очень неплохо говорил по-английски и был несказанно смущен нашим приглашением сесть в кабину автомобиля. Вполне возможно, он впервые в жизни ехал в кабине легковой машины с белыми людьми. Наутро второго дня мы с Филлом собрали наши палатки, уложили в багажник рюкзаки и за три часа приехали в Лес Нгоме. Это был совершенно другой мир. Мы поднялись от океана метров на 700 вверх и оказались на склоне своеобразного горного кармана, обращенного к океану. Наподобие рыбачьих ловушек африканцев Кози Бэя, эти горы ловили влажные и теплые массы воздуха с океана и осаждали влагу в виде дождей на свои склоны. Здесь рос высокий и густой лес с сомкнутой наверху кроной, с которой свисали лишайники и постоянно капало. Дожди в этом месте шли почти ежедневно. Это было как раз то, что нужно Филлу. - Ты понимаешь, - говорил Филл. - нанозеллины - это большая группа родов в семействе перокрылок. Они известны практически отовсюду: с Новой Зеландии, Австралии, Южной и Северной Америки, и вот недавно новый род был описан в Швеции. А из Африки группа эта совершенно неизвестна. Я их только что собрал на Мадагаскаре, они оттуда были совершенно неизвестны. Дело в том, что это самые что ни на есть маленькие жуки, их едва видно простым глазом. У них очень характерный образ жизни - они живут в споровых ходах на внутренней поверхности древесных грибов-трутовиков. Там их и надо искать. Если этого не знать, то их вообще не найдется. Кроме того, они настолько мелкие, что собирать их нужно острием булавки, обмоченной в спирт. Жук прилипает к булавке и затем его на этом острие переносишь в пробирку. Я уверен, что если в этом лесу есть трутовики, то мы обязательно найдем на них нанозеллин, а потом я подвешу свои ловушки Венклера для перокрылок из лиственного опада. Там их тоже пруд пруди, и много совсем разных видов. В Лесу Нгоме мы провели четыре замечательных дня. На второй день по приезду Филл действительно нашёл нанозеллин на молодых трутовиках и минут пять прыгал от радости. Он показал мне этих жуков - они были длиной в половину миллиметра и очень узкие, чтобы помещаться в споровых трубках. На одном трутовике было около сотни - они вылезли из одной трубки, перебежали около сантиметра и спрятались в другой. Филл думал, что он собрал несколько видов; по крайней мере, на одном трутовике одновременно бегали жуки поменьше и побольше. Более того, в поле он ничего определить не мог; уже дома в Техасе ему предстояло сделать из этих жуков постоянные микроскопические препараты в канадском бальзаме и изучить их с увеличением в 900 раз. По словам Филла, перокрылки жили практически в любом органическом веществе, особенно разлагающемся. Он показал мне как надо собирать их под корой мертвых деревьев, в навозе и более всего в лиственном опаде влажного тропического леса. У него был мешок, который посередине был перегорожен проволочной сеткой с отверстиями размером в квадратный сантиметр. Филл набивал верхнюю часть мешка лесной подстилкой и затем энергично тряс. Вся мелкая фракция подстилки, включая жуков, проваливалась сквозь сетку и собиралась на дне мешка, а крупная часть листвы, веточек и прочее оставались наверху, и затем выбрасывались. Аппарат этот назывался сифтором. За полчаса такой работы Филл прилично взмок и собрал килограмма три отсифтованной подстилки вместе с жуками. Часть её он стал разбирать вручную на куске белой клеенки, а большую часть подвесил в узкие мешочки из сетчатого материала и поставил под ними большую воронку. Жуки в подстилке скоро начали вылезать сквозь секту этих мешочков, бегать по поверхности и срываться вниз прямо в воронку, под которой помешалась банка со спиртом. Вскоре наступила пора возвращаться в Преторию, и вслед за этим Филл улетел сперва в Лондон, а затем в Хьюстон с пересадкой в Нью- Йорке. Вечером перед отъездом из Леса Нгоме мы покушали приготовленную на примусе кашу и сели пить чай под навесом около палаток. Когда стемнело, пошёл слабый дождь. Я поставил на стол газовый фонарь, и в его свете Филл стал писать и раскладывать этикетки для жуков в ЮАР. - В жуковедении, как, видимо, и в любой науке, есть три сорта людей, - говорил он. - Больше всего тех, кого волнуют только всякие социальные блага от занятий жуками, как то зарплата, профессорское звание, уважение коллег или высокое администрирование и руководство другими. Чтобы достигнуть этого, эти люди пишут как можно больше статей. Чем больше, тем лучше. Для них целью является именно опубликование этих статей, а вовсе не то, что в ней написано. Ещё важно, чтобы эти люди получали огромные гранты и организовывали целые лаборатории, чтобы выпускать больше и больше все тех же статей. В этих условиях они не могут заниматься по-настоящему фундаментальной наукой и вынуждены хвататься за что угодно, лишь бы побольше выходило работ... Вот посмотри, кажется, что это пыль в пробирке, а на самом деле там несколько сот нанозеллин... Вот так. К сожалению, почти все Университеты так или иначе ставят своих профессоров в такое положение. Если у тебя не выходит каждый год по статье в "Nature", то и думать не моги получить работу в престижном университете. А если у тебя в год по 15 статей, миллионные гранты, огромная лаборатория с постдоками - вот тогда другое дело. - Вторая категория жуковедов, да и ученых вообще, - продолжал Филл. - это те, которым наплевать на все эти социальные блага..., конечно, в известной мере. По крайней мере, они занимаются наукой не для этого. Их интересует какая-то глобальная проблема. Они настоящие фанатики науки и работают день и ночь. Если они пишут статью, то тогда это на самом деле огромный и важный вклад в науку. Ты читал статью моего теперешнего шефа о молекулярной систематике жужелиц в "Систематической Энтомологии"? Он работал над ней лет 10, не меньше, и все время откладывал публикацию. Ему все время казалось, что-то он не доделал. Вот таких людей сравнительно немного, но они есть. Их в науке интересует именно эта сама научная проблема. - А есть и третья категория ученых. Впрочем, назовем их как угодно. По крайней мере, в жуковедении, наверно, ещё где-нибудь. К ней я отношу себя. Честно говоря меня совсем не интересуют всякие социальные блага от занятий жуками; я вполне мог бы сделать себе отличную карьеру и в армии. Да и казалось бы - систематика этих перокрылок..., даже эта цель меня не так сильно волнует. Я не напрасно выбрал себе эту группу. Дело в том, что за всю свою жизнь я не разберусь полностью с этим вопросом..., это слишком сложная задача..., к ней можно только постепенно двигаться шаг за шагом и все равно полного решения не будет, а моя цель - это сам процесс движения к цели. Ты понимаешь меня? Вот поэтому я и выбрал этих перокрылок. За последние 200 лет их описали 600 видов, это, примерно, 1/20 их реального числа. Ценности экономической жуки эти не имеют, и по сути дела всем на них наплевать. Опять же, они мелкие. Так что я обеспечен отличной группой для своей работы на всю жизнь, как раз то, что мне нужно. - А потом знаешь, это во многом жена моя на меня повлияла. Она же кореянка, буддистка. По сути дела изучение любого феномена природы средствами западной науки, описание, анализ, расчленение на части - все это относительное и неполное знание. Только долгая и сосредоточенная медитация позволяет человеку, субъекту в терминах западной философии, буквально слиться с объектом изучения и постичь этот объект в его собственных терминах и понятиях. Ты, наверное, скажешь, что это ерунда, но жена моя меня в этом вполне убедила. Вот и выходит, что когда я гляжу в микроскоп, особенно вечерами, когда никто меня в лаборатории не отвлекает, я по сути медитирую и по-настоящему постигаю этого жука. Звучит странно, правда? - Когда ты поедешь в Восточную Африку, насобирай там перокрылок для меня; они оттуда едва ли когда собирались. Особенно посмотри на поверхности трутовиков; там наверняка будут нанозеллины. Если хочешь, я через пару месяцев пришлю тебе несколько микроскопических препаратов этих жуков, и ты сам посмотришь на них с увеличением. Они просто обворожительны, уверяю тебя. Слабый дождь продолжался всю ночь. Я лежал в палатке, слушал стук капель по тенту и размышлял над словами Филла. Около палатки какая- то птица громко хлопала крыльями. Я высовывался несколько раз, чтобы определить источник звука и только однажды увидел мелькнувшую светлую тень в ветвях. По звуку это напоминало привязанного за ноги голубя, который безуспешно пытается взлететь. Со стороны поселка всю ночь и все утро доносился ритмичный бой барабанов, к утру к нему примешались крики петухов. Какая-то птица свистела в кустах под утро, и её голос напоминал тихое позвякивание двух металлических ключей на связке. По тенту палатки прошёл шуршащий звук - это с дерева упал большой и тяжелый желтый лист, и наутро я нашёл его лежащим рядом. Несмотря на дождь, было очень тепло; я спал в своей палатке, раскрывшись, и только под утро завернулся в спальный мешок. Глава 16 Марк вернулся из Англии через две недели, и вслед за этим туда уехал Джон. Я переехал в комнату Джона, и ещё через два дня я вернулся вечером с работы и застал дома Боба, Марка и Линн. Они сидели за столом и перед ними стояло несколько бутылок вина, противень жареного мяса и фрукты. - Садись, Вэз, - пригласил Марк. - Вот, будешь говядину? Я спросил что у них за повод отмечать. - Да в общем никакого повода, - ответил Боб. - Сидим себе просто, едим мясо, пьем вино. Надо же от жизни в конце концов получать удовольствие. Ты видел интервью Сэма Нуджоми, намибийского президента немецкой газете <Ди Вельд>? Возьми вот, почитай, это перепечатка. - Боб протянул мне свежий выпуск <Обсервера>. - Он во всю хвалит политику отбирания земли в Зимбабве и называет Мугабе своим другом. И Боб, и Марк постоянно следовали всем новостям на африканском континенте и были в курсе всех творившихся дел. По всему было видно, что до моего прихода они беседовали на эту тему. - Беда в том, - продолжал Боб, - что в постколониальной Африке правительствам наплевать на своих граждан. Это ужасный феномен, однако это так. Посмотри, - он ткнул пальцем в тот же выпуск <Обсервера>, на 17-й странице обзорная статья Паула Харриса о состоянии дел на континенте и, черт подери, я с ним полностью согласен. - Это просто ужас! - сказала Линн. - Было же намерение исключить Зимбабве из Содружества Британии и её бывших колоний за все преступления, что этот дурной Боб и его партия ЗАНУ делают в стране и с белыми, и с чёрными оппозиционерами. Ну и что же? Комиссию по исключению Зимбабве составляли президенты ЮАР, Нигерии и Австралии. Так вот Мбеки и Обасаньё решили, что этот вопрос даже рассматривать не стоит и сообщили об этом в Канберру. По сути это пособничество преступному режиму Мугабе. Это при том, что страна, ещё недавно сравнительно устойчивая, очень быстро сползает к ужасному развалу. Правящая партия организовала дружины молодежи, и они отстреливают белых фермеров и их рабочих, избивают туристов и сторонников оппозиции и это просто ужасно, рутинно насилуют сотни женщин в тех районах, где оппозиция имеет поддержку. Он просто сумасшедший кровавый палач, этот Мугабе, и уже больше 20 лет у власти. Прямо ужас! - На самом деле вся Африка - это просто несчастный континент, - сказал Марк. - В ЮАР это не особо сильно заметно, а вот в Уганде это на каждом углу. Север этой страны вообще сейчас в руинах от ужасной Армии Сопротивления Господня. Уже лет 15 они нападают на села, воруют детей лет 8-12 и делают из них солдат. Последняя новость о них такая: их лидер, Джозеф Кони, ворвался в деревню, застал там похороны, заставил всю процессию съесть покойника, а затем убил около 60 человек. И что ты думаешь, хоть одна газета или телеканал в Европе или США отметила это? Да всем просто наплевать на Африку! И тем не менее это очень симптоматично для континента, ибо такое положение дел на руку африканским лидерам. - Верно, - сказал Боб, - на людей им наплевать. Это была идея Юлиуса Ньерери, первого танзанийского президента, создать Организацию Африканского Единства. Я думаю, это была самая бессмысленная из когда либо существовавших международных организаций. Знаете, какие были цели у этой организации? Всеафриканская валюта, армия и что-то вроде Европейского союза на земле Африки. А то, что эти страны не могут накормить и дать образование миллионам своих граждан - это было вторично. Нигде и никогда в этой организации не говорилось о реальных нуждах бедных африканцев. - Наш Мбеки, - продолжал Боб, - пять лет назад много говорил об Африканском Возрождении, о новом поколении африканских лидеров, кто отбросит коррумпированные режимы в своих странах и поведут Африку новым путем. Этого просто не произошло и не могло произойти. С тех самых пор Конго, я имею в виду Бельгийское Конго, полностью развалилась как страна, а между тем её ужасный бывший диктатор Лаурен Кабила считался чуть ли не главной фигурой в это возрождении. Им нужно было почитать в своё время книжку Че Гевары о его экспедиции в Конго в 1964 и 65 годах, чтобы понять, кто такой этот Кабила. А Сомали, в которой уже 12 лет нет и не предвидится правительства вообще? А Эретрея с Эфиопией, в которых за два года истребили 70 тысяч своих людей и миллионы фунтов на бессмысленную войну за несколько спорных пустынных километров? На днях ВВС сообщила, что в Африке 30 миллионов человек голодают, а половина всего населения живет на меньше, чем один доллар в день! - Самое-то ужасное, что лидерам африканских стран на это наплевать, - сказала Линн. - Вы слышали, что тут у нас по соседству в Свазиленде король Мсвати Третий только что купил себе новый самолет за 28 миллионов фунтов. Это при том, что четверть его страны нуждается в пище, 22% больны СПИДом и весь годовой бюджет здравоохранения в стране в два раза меньше, чем цена этого самолета. Нуджоми в Намибии, кстати, тоже недавно купил себе самолет. - А знаете, кого все эти президенты бранят? - спросил Боб. - Колонизаторов! Они говорят, что у африканцев не было возможности самостоятельно сформировать собственное государство. Что все границы неправильные, что их начертили европейцы во время Берлинской конференции 1885 года у себя на столах без учета реального положения дел. Да, это так. Современные границы все до одной есть наследие колонистов. Ну, а чья забота изменить их? Кончено, самих африканцев. Ну и что? Одним из первых решений Организации Африканского Единства была резолюция не менять колониальные границы. И верно, за 40 лет ни одна граница не была изменена. И это полная ерунда, что получившаяся этническая гетерогенность каждой из африканских стран есть причина их конфликтов и неустойчивости. На всем континенте есть только одна страна, где все говорят на одном языке, имеют одну религию и нет национальных меньшинств. Это Сомали. И что? В Сомали уже 12 лет идёт ужаснейшая война и даже ООН вынуждена была прекратить все свои попытки утихомирить их с тех пор, как в Могадишу перебили американских солдат в так называемой операции "Возвращённая надежда". - У меня такое ощущение, - сказал Марк, - что Африка всегда привыкла быть и старается казаться чем-то, что следует жалеть, помогать и защищать. Африканские правительства просто требуют постоянную финансовую помощь у запада и обижаются, если поступает мало. Да и в Уганде всех белых считают не чем иным, как людьми дающими. По Кампале невозможно было пройти от попрошаек. Я наверное миллион раз слышал эту фразу <Дайте мне что-нибудь!> - Ха! - сказал Боб. - В этом-то все и дело. А я вас спрошу, есть ли хоть какая польза от этой так называемой помощи? Ведь если запад содержит школы и больницы, если запад присылает мешки с маисом для раздачи жертвам засухи, то тогда местные правительства полностью освобождены от ответственности заботиться о своих собственных людях. Нет, зачем! Уж лучше они в Аддис-Абебе, фактически нищей стране с пухлыми от голода детьми, уж лучше они там построят дворец для заседаний участников этой Организации Африканского Единства. Или пусть Иди Амин закупает оружие, а Мабуте Сесе Секо летает в Париж по выходным за покупками! - Вообще удивительно, - сказал Марк. - Ведь, скажем, когда Африка получила независимость в шестидесятых:, кроме, конечно, Мозамбика и Анголы:, их португальцы держали ещё лет пятнадцать:, так вот, в шестидесятых Африка была экономически на том-же уровне, что и Юго- Восточная Азия. А уж, скажем, Родезия, современная Зимбабве, была несравненно лучше. А сейчас? Южная Корея, например, или Сингапур с Тайванем - это развитые страны, а Африка:, такое ощущение, все ухудшается и ухудшается. - Кода я была в Зимбабве последний раз, мне Питер рассказал анекдот на эту тему, - сказала Линн. - В 70-х в одном английском университете учились два друга: азиат и африканец. Вот, значит, закончили они, стали экономистами и вернулись в свои страны работать в правительстве. Лет через двадцать решили съездить друг другу в гости, посмотреть, как дела идут. Приезжает африканец к азиату, а у того роскошный дом, дорогая машина и несколько слуг. Африканец его и спрашивает: <Как тебе это удалось?> А тот подводит его к окну, показывает отличную современную автодорогу на горизонте с мотелями, фонарями и машинами в несколько рядов: <Видишь, - говорит, - ту дорогу?> Потом похлопал себя по карману, улыбнулся и добавил: <10%!>. - Ну вот, теперь азиат приезжает к африканцу. А у того дом в два раза больше, в гараже десятки машин и целая армия слуг, а на крыше свой вертолет. Азиат в остолбенении - как так? Африканец гордо показывает ему на бескрайнюю африканскую саванну за окном без следа цивилизации: <Видишь эту дорогу, больницу, две школы и аэропорт?> Азиат в недоумении. <Так вот, - африканец похлопывает себя по карману - 100%!>. - Верно, - сказал Боб. - В этом вся суть. Коррупция и самообогащение чиновников и правительства есть везде, но в Азии, Америке или Европе это не препятствует общему экономическому развитию. В Африке это развито настолько, что в результате многие страны не развиваются, а деградируют на глазах, и их очень много: Зимбабве, оба Конго, Руанда, Бурунди, Либерия, Берег Слоновой Jости, Сомали, Экваториальная Гвинея, Мали: Можно продолжить. По сути дела ни Конго, ни Сомали больше нет, мы просто по инерции так продолжаем звать развалившиеся на части территории. Туда даже журналистам сейчас невозможно попасть, например в район Великих Африканских Озер, это просто ад! - Удивительно, что запад продолжает серьезно воспринимать таких президентов как Мугабе, - сказала Линн. - Их приглашают на встречи, жмут руки. Им нечего предложить ни западу, ни своим собственным людям. Их интересует только одно - распродать ресурсы страны и обогатиться самим. Год за годом Африка все глубже сползает в яму, которую она сама себе вырыла. Вся надежда только на самих африканцев. Пока они не сменят своих преступных коррумпированных лидеров, ничто улучшаться не будет. - Ладно, - сказал Марк. - Нам-то слава Богу есть куда уехать отсюда а что с континентом будет, один Бог знает. Посмотрим. Уже хорошо, что мы приехали сюда и знаем всю эту историю, а ведь большинство в развитых странах думают, что Африка - это сафари и львы. На самом деле это нечто совсем другое, совсем другое. Глава 17 Между тем, время шло, и жаркое южноафриканское лето подошло к концу. За ним наступила не менее жаркая осень и вслед за ней пришла зима. Днем на улицах продолжало светить яркое солнце и люди ходили в футболках, однако, по ночам температура падала до точки замерзания и было видно, что многим на улицах становилось холодно. По пути от университета к моему дому на Скуман-стрит я проходил около небольшого навеса, куда во время непогоды собирались ночевать окрестные чернокожие бродяги. Теперь с наступлением холодов они по вечерам жались к небольшому костру, носили паленые одеяла из теплых и старых вещей, и ночи проводили, зарывшись в целые груды тряпья. По всему было видно, что им приходится несладко. У меня было несколько знакомых среди этих уличных людей. Один из них был молодой парень лет 20-25 по имени Мандоза. Источником его существования был участок метров в двадцать у обочины дороги около университета, который по рабочим дням заполнялся приезжающими машинами студентов. Считалось, что Мандоза эти машины охраняет от всяких неприятностей и за это ему полагалось подавать несколько рэндов. Дорога была с обеих сторон строго поделена на такие небольшие участки, и около каждого стоял свой Мандоза с тряпкой в руке и зазывно махал ей автомобилям, приглашая их припарковаться. В случае особой удачи Мандозе поручалось протереть пыль с машины, и у него было припасено пластмассовое ведро на этот случай, чтобы принести в нём воды. Он рассказал мне, что пришёл в Преторию из деревни к своему брату, и вот уже два года как занимается этим бизнесом. Мандоза не был по-настоящему бродягой, у него было, где ночевать и он присматривал за машинами. Настоящих бродяг до такой работы не допускают, и они добывают себе на жизнь и выпивку, собирая картон и бумагу из мусорных ящиков, который потом толкают к пункту приемки на больших металлических тележках. Мандоза был вполне доволен своей долей и ничуть не грустил, особенно в те вечера, когда от него пахло выпивкой. Года полтора я регулярно встречал его по пути на работу и он всегда приветствовал меня характерным "Доброе утро, мистер Рашша!". Последний раз я видел его на углу в компании из нескольких человек и затем он пропал куда-то. Отказ от системы апартеида в начале девяностых был неизбежным и для чернокожих долгожданным событием. Некоторые белые, наоборот, посчитали, что правительство их предало. Одновременно страну захлестнула волна преступности. Огромное большинство преступников, это молодые чернокожие люди без определённых занятий, которые переезжают в город из деревни в поисках работы. Чтобы бороться с этим, территория университета была обнесена высоким частоколом, и на кампусе одновременно дежурило несколько десятков сотрудников охраны в форме и гражданской одежде. Тем не менее, из кабинетов раз в несколько месяцев воровали по портативному компьютеру, а со стоянки около кафедры стали пропадать велосипеды. Однажды Джон оставил вечером на полчаса свою машину с портативным электрогенератором на заднем сиденье и, вернувшись, обнаружил, что окно в дверце разбито, а генератор исчез. Поскольку это был уже второй или третий раз подобного вторжения в салон через разбитое стекло в двери, Джон мудро не стал вставлять стекло заново и с тех пор держал салон машины абсолютно пустым. На некоторых перекрестках полиция установила предупредительные сигналы, что это место особо опасно ночными нападениями на притормозившие на красный сигнал автомобили. Преступник внезапно выскакивал из-за деревьев, направлял на водителя пистолет сквозь стекло и приказывал выйти из машины. Чтобы избежать этого, многие водители перестали по ночам останавливаться перед светофорами и пересекали улицу на красный свет, предварительно посмотрев по сторонам. За время своей жизни в ЮАР я счастливо избегал криминальных неприятностей, однако, другим постдокам везло меньше. Однажды Джероми шагал в ранний час по Кейптауну с большим рюкзаком на автобус, когда три подростка с одним ножом потребовали от него деньги. Джероми потом говорил, что у него была приличная сумма, и именно поэтому он не стал ей рисковать, а схватил руку с ножом и стал её крепко держать. Двое из нападавших убежали первыми, а третий вскоре последовал за ними. А вот итальянцу Марко повезло меньше, ибо нападавшие были взрослые парни, и они забрали у него небольшую сумму. Хуже всего пришлось одному иранцу, который приехал в Преторию буквально недели за две до моего отъезда, и которого я так никогда и не видел. Боб сказал, что его выследили входившим к себе домой, вошли вместе с ним и унесли три тысячи долларов. Боб недоумевал, откуда у него была такая приличная сумма, да ещё и наличными деньгами. Потом я слышал, что этот иранец был настолько удручен оказанным ему в Претории приемом, что очень быстро прекратил свой контракт и вернулся на родину. Живущим в коттеджах людям было больше всего хлопот от преступников. Характерной чертой Южной Африки являются очень высокие, практически неприступные металлические заборы, часто дополнительно обтянутые сверху проволокой либо колючей, либо под напряжением. Владельцы коттеджей заключают договоры с частными охранными агентствами, эти агентства помещают на заборе владения свой знак и по ночам патрули на машинах попадаются чаще, чем полицейские машины. Иногда жители близлежащих коттеджей объединяются и сами несут вахтовую охрану на своих машинах. Клайд, например, раз в две недели патрулирует свои кварталы на машине вместе с соседом и иногда ловит или пугает воришек. И кроме того, почти каждый двор имеет одну или несколько больших собак, отчего прогулки вдоль этих заборов всегда сопровождаются самым разноголосым и всегда неожиданным лаем. Некоторые из моих знакомых белых граждан ЮАР рассказывали, насколько лучше жилось им при апартеиде, что криминал практически отсутствовал. Разумеется, это было так, ибо в те времена чернокожие не имели права находиться в городах белых после заката, да и в дневное время в город могли они приехать только по специальным рабочим пропускам. Это значит, что ни Мандозы, ни бродяг-сборщиков бумаги в Претории 10 лет назад встретить было невозможно. Пришло время, пожалуй, рассказать, откуда взялся апартеид, а для этого совсем коротко следует описать историю людей на юге Африки. Самыми первыми здесь были бушмены Калахари, гугеноты и люди сан. Это были низкорослые чернокожие люди с по-азиатски узкими глазами, и их материальная культура была таковой каменного века. Откуда они взялись, никто не знает, и сейчас эти люди по большей части либо умерли, либо ассимилировались и потеряли национальную идентичность. В последнем десятилетии XV века португалец Васко да Гама впервые обогнул Мыс Доброй Надежды и открыл морской путь из Европы в Индию. Полтора столетия спустя голландцы создали небольшой форт на месте нынешнего Кейптауна для снабжения своих кораблей водой и свежей пищей. Голландия в то время колонизировала части Индии и многочисленные острова современной Индонезии, и такая база на юге Африки казалась вполне уместной. Кейптаун был первым поселением европейцев на юге континента и дальнейшая колонизация происходила отсюда. Вскоре из Голландии прибыли первые свободные поселенцы на новые земли и была создана Капская провинция. В начале XIX века Суэцкий канал ещё не был прорыт и Великобритания понимала всю важность владения Кейптауном, как продовольственной базой для кораблей Ост-Индийской компании и оккупировала Кейптаун. Бурам, потомкам первых голландских крестьян пришлась не по душе новая британская администрация и они совершили свой "великий трек", то есть перекочевали на повозках из обжитых районов Кейптауна на северо-восток в дикие земли. Там они вступили в конфликт с пришедшими с севера чернокожими группами группы банту, вытеснили их и образовали две независимые бурские республики: Трансвааль и Оранжевую Свободную Республику. Итак, к середине XIX века на территориях северной ЮАР существовало четыре государственных образования: Капская Провинция и Провинция Наталь под контролем англичан и две указанные выше республики буров. Они сосуществовали в относительном добрососедстве, покуда в Трансваале не нашли огромные залежи золота и там начался финансовый бум, породивший Йоханнесбург. Цесил Родез, губернатор Капской Провинции мечтал в то время об образовании английских колоний в Африке от Каира до Кейптауна. К этому времени он успел своими усилиями объявить земли современных Замбии, Зимбабве и Мали британскими колониями, и ему осталось присоединить две бурские республики. Началась англо-бурская война, несмотря на огромное сопротивление буры её проиграли и Паул Крюгер, тогдашний президент Трансвааля, подписал договор о вхождении обеих бурских республики в Южноафриканский Союз, колонию Англии. В начале 20-го века англичан и буров было примерно поровну, а вместе их было в два-три раза меньше, чем чернокожих. Английская партия определяла политику ЮАР до 1948 года, когда небольшим большинством к власти пришла Бурская национальная партия и тогда же была введена практика апартеида. Все жители ЮАР были классифицированы по четырем категориям: белые, чернокожие, индийцы и "цветные"; последние были метисами всех сортов. Браки между разными расами были запрещены, свобода перемещения ограничена и права трёх не белых рас ущемлены. Однако к 80-м годам XX века соотношения белых и чернокожих в ЮАР достигло примерно 1 к 8-10 и белое меньшинство было просто не в состоянии держать под контролем миллионы чернокожих. К тому времени практически вся Африка прошла период деколонизации и новые независимые соседи, особенно Мозамбик, Зимбабве и Танзания оказывали всяческую помощь чернокожим борцам с апартеидом. Есть мнение, что правительство де Клерка, последнее белое правительство ЮАР, отчетливо поняло, что очень скоро ситуация может выйти из-под контроля и тогда стране грозит хаос и избиение белых. Из пожизненной ссылки после 28 лет в тюрьме был отозван Мандела, прошли первые демократические выборы с участием чернокожих и к власти пришло первое чернокожее правительство под руководством Манделы. Практически все считают, что его основная заслуга была в мирном перерождении ЮАР и недопущении расправ с белыми. Более того, вся собственность белых, включая землю и крупнейшие производства, осталась нетронутой, и оттого страна смогла пережить этот переходный период без кровопролития. Когда я впервые приехал в Преторию, минуло шесть лет со времени перехода власти. К тому времени Мандела отработал президентом первый срок и не стал выдвигаться на второй. Его сменил Мбеки. Страна оставалась экономически стабильной, хотя уровень жизни белых немного упал, и началась заметная инфляция национальной валюты. Из ЮАР стало труднее ездить в страны так называемого "первого мира" из-за невыгодного обменного курса. Зато в страну хлынули миллионы туристов, привлеченные дешевой жизнью в ЮАР. Около миллиона белых эмигрировало в основном в Австралию и Новую Зеландию, однако несколько миллионов осталось и не собираются никуда уезжать, ибо это была их родная земля. Прогнозы экономистов не подтвердились, и ЮАР продолжает существовать, как осколок экономически развитого мира на африканском континенте. Я от души надеюсь, что так продолжится и дальше. Глава 18 День за днем проходили в рутинной лабораторной работе с личинками пластинчатоусых жуков, прерываемые по выходным двумя днями занятий с моими частными проектами. Такая организация работы со временем стала приносить свои плоды, и к концу первого года моего африканского постдока я с удивлением осознал, что успел сделать сравнительно немало. Работа над основным проектом филогенетики по морфологии личинок шла полным ходом, и я вполне рассчитывал закончить её в течение второго года. Были закончены и отосланы в журналы рукописи статей про Сцелиагес с описанием его биологии, устройства гнезда и морфологии личинки; была закончена статья с описанием личинки австралийской Цератокантиды с Алессандро Фоссато и ещё обзор личинок Дасциллид. Клайд никогда точно не определял, сколько работ он требует от меня в течение первого года, и потому я спросил опытного Боба, достаточно ли этого. - Сколько? Три? - спросил он. - По-моему, вполне. Вообще такой негласный стандарт есть - две статьи на постдоке в год. Меньше уже плохо. А у тебя к тому же идет только первый год. Вообще обычно первый год целиком уходит на то, чтобы наладить свою лабораторию и приступить к работе. Так что нет, не беспокойся, с формальной точки зрения все отлично. Я немного приободрился. На поле моих частных проектов дела также обстояли неплохо. С моим немецким другом Дитмаром Якобсоном мы закончили и отослали рукопись статьи про микроскопическую личинку перокрылки, и мне казалось, что это было достаточно интересная и значимая работа. Я, наконец, получил из Гарварда личинку мексиканской Анилины и за три выходных написал небольшую статью с её описанием и анализом родственных отношений в надтрибе Трехита семейства жужелиц. Работа эта не заняла у меня много времени, потому что моя диссертация в своё время была написана про личинок Трехит, и я сравнительно хорошо знал эту группу. Параллельно с этой работой я готовил результирующую статью по материалам своей неопубликованной диссертации, и эта работа была выполнена за мой первый год постдока на три четверти. Для её завершения мне следовало встретить своего соавтора Адамсона, обсудить с ним лично некоторые вопросы по статье и включить личинок ещё нескольких групп. Итого помимо шести законченных статей официальных и частных, все прочие мои проекты развивались успешно и планировались быть завершенными на втором году постдока. Работа на кафедре с неизбежностью занимала львиную долю моего времени, однако, я всё также бегал на стадионе и плавал два раза в неделю, регулярно встречался со своими многочисленными новыми кафедральными друзьями на вечеринках, иногда ездил с ними на два- три дня на природу и по вечерам читал интересные книги об Африке. Между тем, подготовка к Большому Жучиному Путешествию шла полным ходом. Всего в поездке я планировал провести чуть больше трёх месяцев и её маршрут был Претория - Найроби - Лондон - Линкольн - Сан-Диего - Вашингтон - Оттава - Чикаго - Кейптаун - Претория. Главным событием поездки была месячная остановка в Кении и полевые работы на горах Кения, Эльгон и в Лесу Какамега. Остальная часть поездки состояла из череды конференций, сидений в естественнонаучных музеях и встреч с друзьями в разных городах и странах. Все авиабилеты были куплены за полгода до вылета, и его дата совпадала с моей первой годовщиной прилета в ЮАР. Месячная экспедиция в Кению потребовала долгой и детальной организации. Список всяких обязательных дел казался бесконечным. После нескольких месяцев брожений по посольствам я собрал в своем паспорте все необходимые визы и ещё не раз думал об абсурдности международной системы регуляции путешественников. Я сходил к знакомому стоматологу и проверил все зубы. Затем я отправился в клинику неподалеку от университета и сделал себе там обязательную прививку от желтой лихорадки и получил такой же желтый международный сертификат об этом. Там же за приличную сумму я купил пакет антималярийных таблеток Мефлиум, которые положено было начать употреблять раз в неделю за семь дней до отлета и ещё месяц после вылета из Кении. В аптеке неподалеку я запасся большой банкой витаминов, несколькими пачками таблеток для стерилизации воды и средством от поноса - самой частой и характерной болезнью для приехавших в африканские тропики. Моя экспедиция в Кению была делом частным, и оттого я располагал весьма скромным бюджетом из собственного кармана. Чтобы избежать излишних страт, я вёз с собой палатку, примус с котелками и готовился все свои передвижения в стране совершать на дешёвом общественном транспорте. Все три интересующие меня места в Кении были Национальными парками и я ожидал, что много средств уйдет на оплату моего там пребывания, но тут мне на помощь пришёл счастливый случай. Я начал планировать экспедицию в Кению почти за год, и тогда ещё два моих товарища собирались принять в ней участие: Лёва Климов из Москвы и Роман Щукин из Вирджинии. Оба они изучали жуков и Роман, к тому же, был на пятилетнем постдоке в США. Когда пришла пора брать билеты, Лёва написал, что денег на поездку не хватает. Мы согласовали с Ромой свои планы и должны были встретиться в аэропорту Найроби по прилету в страну. Давно уже ушли времена, когда люди наподобие Альфреда Уоллеса или Генри Бейтса ехали в тропические страны, коллекционировали там насекомых и затем беспрепятственно привозили их к себе на родину. Сейчас для сбора объектов флоры и фауны в зарубежных странах необходимо получить официальное разрешение этой страны, а иначе таможенные чиновники при отлете из экспедиции могут обнаружить собранных жуков и оштрафовать. Делается все это под официальной вывеской, что таким путем страна заботится о сохранении своей флоры и фауны от исчезновения. Такие меры, пожалуй, могут быть оправданы при желании сохранить позвоночных животных вроде китайской панды или редких видов черепах, однако, в применении к насекомым они совершенно бессмысленны. Для насекомых единственным средством сохранения их разнообразия есть охрана их мест обитания, в первую очередь тропических лесов. Охранять леса, однако, правительства обычно не хотят, ибо их разработка приносит деньги. Вот и получается парадокс - чтобы вывезти сотню жуков из Китая или Бразилии следует преодолеть море формальных процедур и доказать, что виду насекомого это не повредит. В то же время лес на северном склоне Гималаев или в бассейне Амазонки исчезает с ведома тех же самых правительств, и это по-настоящему уничтожает многие виды, причём не только насекомых. Такая практика двойных стандартов огорчает многих моих коллег энтомологов и некоторые из них пренебрегают нелепыми правилами сбора жуков на территории других стран, за что у меня не хватает смелости их осудить. Рома предложил, чтобы мы попытались получить такое разрешение от властей Кении. Он написал в Национальный Музей в Найроби и после длительных переговоров от нас затребовали планы работ, паспортные фотографии и наши жизнеописания. Все это мы выслали, я из ЮАР, Рома из США, и через несколько месяцев оттуда пришло сообщение, что нам разрешили не только сбор и вывоз жуков, но ещё и бесплатное нахождение на территории всех национальных парков страны. Этот важный документ был готов и ожидал нас в Найроби, в Кенийской Природоохранной Службе. Более того, во время всех этих переговоров Рома, по-видимому подружился с одним из сотрудников этой службы, который пообещал встретить нас в аэропорту и привезти к себе домой переночевать первую ночь до отъезда в горы. Гром грянул среди ясного неба. За три недели до отлета я получил от Ромы следующее сообщение: "Привет, Вася. Я очень извиняюсь, я вынужден тебя огорчить. Я не смогу поехать в Кению. У меня тут на работе возникли серьезные проблемы. Если поеду, меня отсюда уволят. Я очень сожалею, что крупно тебя подвел. Подумай и напиши, что ты сам намерен предпринять. Я пока ничего не пишу в Найроби. В зависимости от твоих планов я смогу связать тебя с моими контактами в Музее и министерстве, и они тебе помогут, если ты готов уехать один. Я думаю, что на горе Кения не опасно, а на горе Эльгон, если не идти на самую границу, тоже. На самом деле Найроби может быть наиболее неприятным местом, где белого человека, наверное, видно издалека. Я готов выслать тебе все мои карты и книги. Ещё раз извини, привет- привет. Рома". По правде сказать я немного расстроился и несколько дней думал, как мне поступить. Меня беспокоило, насколько благополучно я смогу провести месяц в Кении, причем сделать все по расписанию, не заболеть и затем продолжить свою поездку в Европу и Северную Америку. Дня два я раздумывал, а не стоит ли изменить даты отлета и провести в Кении не 4, а две недели. Однако в конце концов я обругал себя за малодушие и решил следовать ранее спланированной программе. И вот, наконец, последний вечер перед отлетом. Завтра в обед мне предстояло лететь в Найроби и затем далее и далее. Был октябрь, в это время в Восточной Африке шёл малый дождевой период. Я прилично волновался, ибо предстоящая поездка была самой продолжительной и сложной в моей жизни, и домой в Преторию я намеревался вернуться лишь в начале февраля будущего года. Рюкзак мой был аккуратно уложен дома; на груди в мешочке висел паспорт, разбухший от виз, две тысячи наличных долларов, дорожных чеков, сложенных вдвое авиабилетов и свидетельств о прививках. Впереди была череда из восьми дел, каждое продолжительностью от одной до четырёх недель, в восьми городах пяти стран трёх континентов. Ни изменить, ни отложить в этих делах я ничего не мог, и оттого мне следовало просто следовать плану, не болеть, не терять документов и денег и не выходить за рамки скромного бюджета. Все дела в Претории были на три месяца заморожены и приостановлены. Чувствовал я себя в этот вечер неважно и порой малодушно раскаивался, что затеял такую долгую и интенсивную поездку. У этого чувства было даже своё название - "Коста-Риканский синдром". Несколько лет назад я стажировался в Оттаве и под конец решил совершить свою первую тропическую одиночную экспедицию в Коста-Рику, и мои ощущения тогда перед отлетом из Монреаля в Сан-Хозе были очень похожи на текущие переживания. Я выругал себя и пошёл домой на Скуман-стрит. Мне хорошо было известно по опыту, что вся эта дрожь в коленях проходит моментально, когда наступает пора брать рюкзак и отправляться в аэропорт. Наутро началось моё Большое Жучиное Путешествие и, раз начав свое движение, я сразу почувствовал себя намного лучше.