|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
Часть 2 (Переход к началу)
Глава 19 Когда я прилетаю первый раз в новую для себя страну, выхожу из международной зоны аэропорта и оказываюсь один в совершенно новом месте, меня охватывает состояние одновременно возбуждения и легкой неуверенности и настороженности. Причиной тому, видимо, слишком резкая смена климата, людей и всего прочего за время перелета в самолете. В этом смысле аэропорт Найроби не был исключением. Я с удивительной быстротой прошёл эмиграционный контроль, получил треугольный штамп в паспорте, одел на плечи рюкзак и вышел в зал для встреч. Я полагаю, что существует всеобщий закон, что в экономически скромных странах прилетевший иностранец всегда попадает сперва на растерзание водителям такси. Они, как грифы, набрасываются на беззащитного туриста, суетятся вокруг, тянут за рукав и предлагают везти куда угодно за фантастически высокую плату. Эти люди всегда живут в тесной взаимосвязи с полицейскими в аэропорту и с администрацией, которая получает свою долю прибыли и вовсе не заинтересована организовывать дешёвый, доступный, ясный и безопасный общественный транспорт из аэропорта в город. Я вытягивал шею и оглядывался по сторонам. В аэропорту меня должен был встречать Джим Муго, который был ответственным за организацию моего разрешения на сбор и вывоз насекомых из Кении. За пару дней до вылета мы договорились, что он отвезет меня к себе домой переночевать, на следующий день я получу у него на службе свои бумаги, заеду в Национальный Музей и наутро второго дня отправлюсь на автобусе в город Катале на западе страны, от которого рукой подать до горы Эльгон. Было около четырёх часов вечера, и через два часа должна была наступать ночь. Я отыскал в здании аэропорта небольшую информационную стойку и позвонил в Кенийскую Природоохранительную Службу. Там мне голос с сильным восточно- африканским акцентом ответил, что Джим выехал на машине в аэропорт минут двадцать назад и вот-вот должен приехать. Я повесил трубку и стал оглядываться внимательно по сторонам. Аэропорт в Найроби сравнительно небольшой, и минут через двадцать зал ожидания заметно опустел. В какой-то момент я заметил идущего ко мне молодого чернокожего парня. Он внимательно посмотрел на меня, я ответил ему таким же долгим взглядом, после чего он подошёл и спросил: - Вы Василий? Я ответил да, и затем спросил, он ли Джим. Парень радостно закивал и широко заулыбался. - Да, да, это я Джимми. Извините, что я опоздал. Я в этой спешке даже не успел приготовить табличку с Вашим именем. Я вспомнил об этом уже по дороге и было поздно возвращаться. Ну ничего, все-таки я Вас нашел. Джимми приехал в Найроби лет десять назад из города Кисуму, расположенного около озера Виктория. Его родители были в состоянии оплатить его учебу в Университете Найроби, и затем он поступил в Кенийскую Природоохранную Службу. Там он занимался компьютерным картированием Кении и её национальных парков при помощи данных со спутников. Полгода назад его организация выделила средства, чтобы отправить Джимми учиться в аспирантуру в США, и он собирался отправиться туда через несколько месяцев. По уровню жизни Джимми был кенийцем с достатком выше среднего; он ездил на собственном подержанном Мерседесе и одевался очень аккуратно. Лет ему было слегка за тридцать. Около часа мы добирались от аэропорта до города и затем медленно лавировали на узких и перегруженных улицах Найроби. Это был самый крупный город в Восточной Африке, который возник сто лет назад как база при строительстве знаменитой восточно-африканской железной дороги между кенийским портом Мамбаса и столицей Уганды Кампалой. Дорога строилась англичанами для облегчения доставки колониальных продуктов из глубины материка к порту и для её строительства были привезены бесчисленные тысячи индийцев, в то время тоже подданных Британской империи. С тех пор индийцы играют заметную роль в жизни кенийского общества и заняты, в основном, в сфере бизнеса. В тридцатимиллионной Кении их число около одного процента; чуть больше, чем кенийских европейцев, потомков колонизаторов, которые, как правило, родились в Африке, считают её своей страной и не желают, а порой не могут, вернуться в бывшую метрополию. Остальные 98% населения состоят из многочисленных этнических групп с разными традициями, культурой и языками. Между собой эти группы похожи не больше, чем жители Кавказа и прибалты, и оттого национальная политика есть дело в этой стране важное. Государственные языки - английский и суахили, последний есть синтетический язык Восточной Африки, собранный из слов разных народов и разнесенный по региону арабскими работорговцами. Джимми со своей подругой Джорджиной снимали квартиру в нескольких километрах от центра города. Джорджина работала медицинской сестрой в центральном госпитале Найроби и происходила из очень обеспеченной семьи. Её отец многие годы работал в ООН и ездил с инспекциями по африканским странам. Помимо Джорджины и её трёх сестер, в их семье росло ещё несколько детей, которые были племянниками её отцу. В Африке широко распространено явление "расширенной семьи", когда в случае смерти родителей всю заботу об осиротевших детях берут на себя ближайшие родственники, и в этом случае они совсем не делают различий между своими детьми и чужими. Дядя Джорджины заразился СПИДом, некоторое время спустя заболела и его жена, и через несколько лет они умерли. Такая судьба очень характерна для миллионов африканских семей, ибо в сельских районах многие люди либо не знают об этой болезни, либо считают её болезнью белых и практически всюду практикуют незащищённый секс. Путешествуя по Африке, я не раз слышал от молодежи, что в различных африканских культурах считается неприемлемым использование презервативов. В результате количество людей, зараженных СПИДом, колеблется в Африке от страны к стране в пределах десяти процентов, а в отдельных странах, таких как Ботсвана, достигает тридцати процентов. На следующее утро Джимми отвез меня в Кенийскую Природоохранную Службу, и я без проволочек получил от них документ для прохода в национальные парки, сбор там жуков и вывоз их из страны. Остаток дня я провел в Национальном Музее Кении. Это было большое двухэтажное здание колониальной постройки, вокруг которого лежал аккуратный парк и десяток зданий поменьше с разными службами или научными отделами. Музей долгие годы был возглавляем Льюисом Лики, а затем его сыном Ричардом. Он содержит одну из самых ценных коллекций доисторических остатков человека, собранных, в основном, в окрестностях озера Туркана (бывшее озеро Рудольфа) на севере Кении. Семья Лики интенсивно работала в Восточной Африке в середине 20-го века и, в основном, благодаря их усилиям предполагаемый центр происхождения вида "человек разумный" был перенесен в умах ученых из Юго-Восточной Азии в Африку. Одним из основных открытий Льюиса и Ричарда Лики был факт одновременного существования на Африканском континенте нескольких видов человекообразных приматов родственных друг другу не больше, чем лошадь и зебра. Из этих нескольких видов уцелел только один, а именно наш непосредственный предок, а остальные вымерли. В начале 80-х годов второй президент Кении Даниел Тороро Арап Мои неожиданно назначил Ричарда Лики, в то время директора Музея, главой Кенийской Природоохранительной Службы в надежде реанимировать эту крайне запущенную структуру. Назначение белого Лики на такой высокий пост в пост-колониальной Кении вызвало немало удивления. Ричард эффективно справлялся со своими обязанностями, привлек в страну крупные зарубежные гранты, остановил варварское истребление слонов браконьерами и на военный лад реорганизовал и вооружил службу охраны национальных парков. Это были непопулярные действия и развал нелегального бизнеса слоновьей кости вызвал резкое недовольство в коррумпированном руководстве страны. Ричард пережил авиакатастрофу своего частного самолета, которую многие считали умышленным покушением на его жизнь, и при экстренной посадке лишился обеих ног. После десяти лет работы директором Кенийской Природоохранной Службы он также неожиданно был уволен тем же Мои. Помимо Лики, Национальный Музей Кении связан с жизнью и деятельностью ещё одной знаменитой семьи Джой и Джорджа Адамсон. Джой была художником, и по заказу Музея рисовала восточно- африканские растения, а затем представителей различных народностей чернокожих восточной Африки. На этой службе она познакомилась с Джорджем, в то время колониальным профессиональным охотником. В обязанности Джорджа входило убивать львов-людоедов и через некоторое время Джой стала обладательницей детеныша льва по имени Эльза. Джой вырастила сперва Эльзу, затем самку гепарда Пиппу и написала об этом опыте ряд книг, которые были широко изданы по всему миру. Судьба жестоко обошлась с семьей Адамсон. Уже будучи на пенсии, Джой, а затем через несколько лет и Джордж, погибли от рук браконьеров. В Национальном Музее Кении есть большая экспозиция рисунков чернокожих людей, выполненных Джой. Наутро я простился с Джимми на автовокзале около автобуса компании "Акамба". На тротуаре сидели несколько кенийцев и дожидались посадки. Среди них, в окружении мешков с зерном, сидела женщина с ребенком на руках. Ребенку было месяцев восемь, при этом он сосал и грыз кусок стебля сахарного тростника размером с кукурузный початок. Женщина эта казалась мне совсем юной, почти подростком. Когда она встала, я увидел, что её рост был заметно меньше полутора метров и лицо совершенно детское. Я не решился сделать фотографии. Автобус ушёл по расписанию, и дорога до Китале через города Накуру и Элдорет заняла девять, вместо обещанных шести часов. По пути мы пересекли экватор с юга на север, на вывеске было сообщение об этом замечательном факте и реклама фотопленки. Из всей поездки мне более всего запомнилась ужасная тряска. Когда- то асфальтовая дорога была больше похожа на булыжную мостовую, и движение по главной западной магистрали страны было всего в одну линию. Все девять часов автобус дрожал и дребезжал, как ящик с гвоздями. При этом водитель и кондуктор непрерывно разговаривали, и для этого они были вынуждены перекрикивать шум тряски. Встречные машины попадались не чаще, чем одна в минуту. Почему-то выхлопы у всех автомобилей были очень сильными. Я видел впереди автомобиль на небольшом подъеме; он дымил, как кочегарка и временами совершенно скрывался в облаке собственных выхлопов. За этот день я нанюхался выхлопов на много лет вперед. По пути мы спустились метров триста в долину великого африканского разлома. Вдоль дороги ослики толкали тележки, женщины на головах носили питьевую воду, хворост и мешки с зерном на спинах, придерживая свой груз обеими руками. Белых я за весь день видел лишь дважды, когда нам навстречу проехали два вездехода с туристами. Всюду вдоль дороги было много праздно шатающихся молодых мужчин. Все время в дороге я высовывал голову в окно и следил на стоянках за багажным отделением, чтобы не стащили мой рюкзак. В Элдорете мы провели около часа. Автобус заехал на большую площадь, полную пустых матату (тип дешевого маршрутного такси) и торгующих людей. Пока водитель ждал пассажиров, каждый в толпе продавцов старался перехватить мой взгляд и предложить что- нибудь на продажу. Продавали, в основном, молодые мужчины и подростки. Они кольцом окружили автобус и на специальных широких подносах поднимали свой товар прямо к открытым окнам. Чтобы привлечь внимание покупателей, они свистели, как в Южной Африке и произносили характерное "кс-кс". Как только мы тронулись, автобус перед нами застрял и дальше проехать стало невозможно. Все пространство площади было покрыто шевелящейся кашей людей, матату и жареных початков кукурузы. Километров через 10 после Элдорета мы свернули с угандийской дороги на другую, более незначительную. Дорога изобиловала ямами, в некоторых из них мог вполне уместиться теленок и порой так оно и было. Каждые 10-15 километров мы проезжали скопление бараков из досок и ржавого железа по обеим сторонам дороги. Около этих странных сооружений сидели люди и на стенах краской были неровно сделаны надписи "Гостиница", "Салон причесок", "Клиника" и многие другие, по виду совсем неподходящие надписи. Солнце уже садилось, и километров за 20 до Китоле на западе я увидел контур горы Эльгон, очень широкую и сравнительно невысокую возвышенность ландшафта у самого горизонта. При виде Эльгона я почувствовал себя очень возбужденным, ибо эта гора занимала мои мысли последние десять лет. Уже в начинающихся сумерках я попросил водителя автобуса притормозить у самой лучшей гостиницы в городе и за эквивалент шести евро снял там себе отдельную комнату, чтобы провести ночь. Завтра утром я намеревался купить продукты на две недели и затем преодолеть оставшиеся полсотни километров проселочных дорог до конторы национального парка. Глава 20 Наутро мне предстояло совершить заключительный бросок до штаб- квартиры национального парка горы Эльгон. От рыночной площади города Китале первые тридцать километров пути я проделал на матату, и эта поездка значительно обогатила меня новым опытом. Матату на суахили обозначает общедоступное такси вместимостью в 10- 15 человек. Благодаря своей мобильности они более конкурентоспособные на коротких расстояниях, чем обычные рейсовые автобусы. Моя матату до деревни Эндэбес была машиной на двух осях с кабиной водителя с одним пассажиром спереди и будочкой размером два на полтора метра сзади. Внутри будочки вдоль боковых стен были две скамейки для людей, а на крыше из ржавого металла пассажиры привязывали кур, бананы, велосипеды, мешки с зерном и прочий багаж. Меня, как редкую птицу, пассажиры матату шумно поприветствовали, и внутри будочки я оказался десятым. Рюкзак свой на крышу я класть отказался и оставил его у себя на коленях. Машина была полна пассажиров, и я думал, что мы вот-вот отправляемся. Водитель думал иначе, и мы стояли ещё с полчаса, причем все пассажиры ничуть не проявляли своего недовольства из-за такой задержки. За это время водитель и его кондуктор - мальчишка лет 15 - умудрились заманить ещё восьмерых пассажиров, при том, что внутри маленькой будочки уже было не протолкнуться. Двое из новых пассажиров смогли втиснуться на скамейки по одному с каждой стороны вагончика, двое остались стоять, согнувшись в центре между рядами сидящих, и ещё четверо попросту прицепились сзади. Они стояли на заднем бампере вагончика, руками держались за переполненный багажник на крыше и таким образом они целиком находились за пределами вагончика. Мой левый локоть упирался в ребра скрючившегося соседа слева, его правый локоть был у меня под мышкой. Женщина напротив кормила грудью годовалого ребенка. Грудь была необычной конической формы и напоминала скорее приличной длины морковь с невероятно широким основанием; половина этой моркови приходилась на сосок. За полчаса ожидания отправления я нащупал среди чьих-то вещей на полу пустой мешок из-под риса, свернул его и запихал между своей спиной и металлическим каркасом нашего вагончика позади меня. Мне казалось, что именно в этом месте я, скорее всего, сломаю себе позвоночник, когда эта матату неизбежно перевернется и все 18 человек - за исключением четверых, болтающихся снаружи, - придавят меня сверху. Увидев этот маневр, две чернокожие девушки напротив захихикали и зачирикали между собой на своем языке. Тридцать километров тряской дороги от Китале до Эндэбес наша матату на невероятной скорости преодолела за двадцать минут. Мы проехали полицейский пост; висящие сзади на полном ходу умудрились - короткое время втиснуться внутрь и стояли согнувшись почти пополам между коленями сидящих. При этом голова каждого из них упиралась сзади в ягодицы соседа. Я искренне обрадовался, когда настала моя очередь выходить и идти последние 12 километров по грунтовой дороге. Несколько раз ко мне подъезжали чернокожие юноши на велосипедах с немного расширенным багажником. В путеводителе я читал, что это своеобразное такси и называется бода-бода. Они предлагали мне воспользоваться их услугами, однако я не представлял, как эти худые подростки смогут везти меня с двумя рюкзаками вверх в гору и потому благоразумно отказывался. Вскоре подъехала машина национального парка, я залез в кузов к десятку вооруженных рейнджеров и на ней преодолел последний участок пути. В национальном парке на горе Эльгон я провел две недели. Большую часть этого времени я провел в экскурсиях по окрестностям штаб- квартиры на высоте от двух до трёх тысяч метров. Письмо из Природоохранной Службы Кении произвело магическое впечатление на руководство парка; меня проводили в отдельный коттедж на краю дождевого леса и выделили одного вооруженного автоматом рейнджера, чтобы он сопровождал меня во время моих ежедневных коллекционных маршрутов. В большинстве национальных парков Африки только автотуристы могут самостоятельно передвигаться по парку, а пешеходам это или запрещено, или их должна сопровождать вооруженная охрана. Мне всегда казалось, что опасность нападения диких животных в горных лесах была сильно преувеличена, и мой вооруженный спутник был мне ни к чему. Однако система Природоохранной Службы Кении организована на военный лад и оттого директора парков обязаны были следовать инструкциям. Моего рейнджера звали Камеи. Это был немного замкнутый и молчаливый человек лет 45, невысокого роста, плотный, в неизменно аккуратной камуфляжной форме. День в парке начинался семичасовым построением рейнджеров возле домика директора, где они получали свои задания на день. Там я встречал Камеи и затем мы отправлялись на дневную экскурсию. Обычно она длилась 7-8 часов, и обратно в свой коттедж я возвращался около трёх-четырёх дня, за несколько часов до заката. Гора Эльгон лежит примерно на первом градусе северной широты и оттого весь год ночь и день там длятся совершенно одинаково по 12 часов. Такое положение дел сперва казалось мне необычным, ибо при жаркой температуре воздуха световой день казался мне очень коротким, однако, со временем я вполне привык к такому положению дел и даже стал находить приятность в том, что ночь продолжалась 12 часов. Результатом было то, что я всегда отлично высыпался, как бы сильно ни устал в течение предыдущего дня. Мне кажется Камеи радовался тому, что был на время приставлен сопровождать меня и оттого не проводить долгие часы в мокром лесу, занося на карты маршрут движения слоновьего стада и патрулируя дороги. От штаб-квартиры было три дороги вверх, они поднимались на высоту трёх с половиной километров и заканчивались в альпийской зоне горы в нескольких километрах от вершины и недалеко от границы с Угандой. Я намеревался отправиться туда на несколько дней позднее, а пока собирал жуков в нижней части горы. День всегда начинался безоблачно и вдвоем с Камеи мы шли по скользкой дороге, распугивая стада крупных антилоп и крикливых бабуинов. Не раз наш путь пересекали колонии мигрирующих муравьев. В таких случаях через всю дорогу струился непрерывный поток муравьев шириной около двух сантиметров. Муравьи бежали один за другим в 5-6 рядов и их движения напоминали течение небольшого ручья. Такая колония бежала несколько дней, и по бокам от неё были построены невысокие стенки из песчинок. На них сидели, а иногда сцепившись образовывали крышу колонии крупные солдаты с большим телом и непропорционально длинными челюстями. Я подолгу сидел около таких колонн, ладонью левой руки прикрывая своё дыхание, а правую с мокрым указательным пальцем держал наготове, чтобы ухватить и выбросить из колонны муравьев жука. Многие виды жуков адаптируются к жизни с мигрирующими муравьями и кроме их гнезд больше в природе нигде не встречаются. Как правило, эти жуки имеют железы со сладкими выделениями, либо их конечности могут быть плотно прижаты к телу, в результате они чувствуют себя в безопасности среди муравьев. Я провел небольшой веточкой по живой крыше колонны и через секунду с неё, как новогодние украшения, свисало до полусотни яростных муравьев, вцепившихся в неё и друг в дружку. Долго около колонны я задерживаться не мог, ибо отдельные солдаты бежали на расстоянии до 20 сантиметров от колонны, взбирались мне на ноги и неожиданно кусали сквозь тонкую ткань заправленных в носки брюк. Однажды я сказал Камеи, чтобы он отвел меня к пещере Китум. Это знаменитое место и часть этой известности происходит от того, что в неё ночами регулярно приходят слоны и бивнями счищают, а затем поедают соленую почву. Я видел на стенах пещеры характерные следы бивней; некоторые рейнджеры утверждают, что именно слоны ответственны за образование этой пещеры. Другая слава Китум весьма сомнительного свойства. Бактериологи и эпидемиологи полагают, что именно в ней произошёл первый описанный случай заражения "ужасным" вирусом болезни Эбола, смертность от которой составляет около 70 %, что делает эту заразную болезнь более опасной, чем бубонная или легочная чума. Болезнь Эбола известна с конца 70-х - начала 80-х годов и пока она эндемична для Экваториальной Африки. За время моего пребывания в Африке было сообщено о двух вспышках болезни - сначала в Уганде, затем в Габоне. Специальные экспедиции обследовали пещеру Китум некоторое время спустя после первого случая заражения и следов вируса не обнаружили. Эбола, тем не менее, у многих туристов по-прежнему ассоциировалась с пещерой Китум и горой Эльгон, в результате чего посещаемость национального парка заметно упала. Таня не раз вслух высказывала свои опасения касательно моих планов собирать жуков в пещере Китум, и мне стоило большого труда убедить её, что эти опасения беспочвенны. Сейчас предполагают, что вирус Эбола естественным образом существует в природе и циркулирует среди обезьян. К человеку, по-видимому, он попадает, когда местные жители охотятся на приматов, что весьма характерно для многих африканских странах. Даже шимпанзе и гориллы не избегают участи быть убитыми оппортунистическими охотниками из- за так высоко ценимого в Африке животного белка. Похожая теория существует и относительно СПИДа, первый случай которого зарегистрирован примерно в то же время в рыбацких деревнях на угандийском берегу озера Виктория. Во время одной нашей поездки с Камеи мы нашли старый скелет буйвола с остатками шерсти и мумифицированной ткани. Я около часа с упоением переворачивал эти остатки и пинцетом выбирал с них специфических и очень редких падальных жуков и их личинок. Пока я на корточках обследовал свою находку и старался поменьше дышать носом, Камеи сидел на солнечном склоне и, видимо, дремал. Неожиданно в густых зарослях бамбука неподалеку раздался треск и мелькнуло несколько черных тел африканских буйволов. Обычно флегматичный и медлительный Камеи быстро вскочил, схватил свою винтовку и приготовился защищаться. Животные заметили нас и скрылись в бамбуке. В продолжение своих прогулок я помнил о наказе моего друга Фила Кей и продолжал высматривать древесные грибы, чтобы собрать с них для него мельчайших жуков из семейства перокрылок. Некоторое время они мне совершенно не попадались, но вот однажды я увидел целую семью на старой поваленной коряге около дороги. Приближался закат, и я не решился при слабом свете попытаться собрать этих жуков и явился сюда назавтра в сопровождении неизменного Камеи. Я осторожно срезал ножом один трутовик и перевернул его. На чистой белесой поверхности виднелись многочисленные поры диаметром с крупный человеческий волос, и из них вылазили темные черноголовые точки, перемещались на несколько миллиметров и снова исчезали в порах. Это были нанозелины, ранее ни разу не указанные для африканского континента. Для их сбора я приготовил булавку и маленькую пробирку со спиртом. Я окунал острое булавки в спирт и осторожно прикасался к жуку, отчего он немедленно прилипал к булавке, и затем я опускал его в пробирку. За несколько часов работы мне удалось собрать несколько сотен этих самых маленьких жуков с трёх трутовиков. Все вместе они скопились на дне прозрачной пробирки и выглядели как тонкий слой глины. Не было сомнений, что эти жуки представляют собой новый вид и род, ещё неизвестный науке. В Кении был влажный сезон, каждый день около трёх часов дня собирались тучи и шёл дождь. Однажды Камеи повел меня другим путём, и на обратном пути к моему коттеджу мы пошли по дороге за пределами национального парка. Весь лес был сведен, и вместо него я видел небольшие клочки маисовых посадок, круглые хижины с коническими крышами в окружении грязных луж, разваленные заборы и неизменно жизнерадостных чернокожих детей в лохмотьях, которые играли на пустынных огородах под начинающимся дождем и низкими тучами. Затем мы встретили одинокого пастуха. Это был молодой парень, худой, как ветка, лет 17-20, он был одет в совершенные лохмотья, одна штанина отсутствовала и худые ноги были воткнуты в сапоги с разодранными и свисающими в разные стороны листами голенищ. Он стоял со старым сломанным зонтом под дождем, что-то говорил на своем языке и радостно и смущённо улыбался. Его передние зубы были сильно деформированы. У меня было какое-то пустынное ощущение от увиденного. Эти люди вернулись сюда всего несколько лет назад после окончания кровавых столкновений между членами разных африканских групп. Все они были неимоверно бедны. У самой границы парка склон был недавно вырублен, деревья сожжены в древесный уголь чаркол и проданы в городе. На обратном пути Камеи рассказал мне о сложных взаимоотношениях между разными племенами и народами в Кении и о часто возникающих конфликтах с массовыми побоищами и убийствами. В Кении около 70 различных этнических групп и каждый чернокожий чётко ассоциирует себя с одной из них. Принадлежность к группе подчеркивается различиями в языке, одежде и ритуальных увечьях. У масаев, например, нет двух нижних передних зубов и уши помечены отверстиями и надрезами сверху. Рейнджеров никогда не оставляли служить в парке на территории его народа. Наоборот, их отсылают подальше, так как такой рейнджер не будет ловить своих браконьеров, в случае конфликта между своим кланом и соседями запросто сможет использовать табельное оружие. Конфликты между кланами происходят при разделе земли, угоне скота и, как объяснял Камеи, почти всегда инициированы рвущимися во власть местными политиками. Через несколько дней я закончил свою работу в лесу на горе Эльгон и мне осталось провести лишь несколько дней на её вершине. Питер Лейторо, директор национального парка, выделил мне для этого похода двух рейнджеров, объясняя это близостью угандийской границы и нередкими случаями браконьерства. Склон горы Эльгон сравнительно полог и оттого от штаб-квартиры наверх можно проехать на автомобиле почти до середины альпийского пояса. Сама вершина образована в виде широкой кальдеры на месте провалившегося вулканического кратера диаметром в три-пять километров и глубиной в несколько сот метров Таким образом, гора представляет собой широкий конус с проваленным центром. Лес в районе кальдеры отсутствует, уступая зарослям гигантских травянистых растений сенецио и лобелия, двум характерным представителям растениям восточно-африканской альпийской флоры. Я много раз видел эти необычные ландшафты с гигантскими травами на фотографиях вершин вулканов Вирунга и Килиманджаро, и вот назавтра мне предстояло самому подняться наверх и увидеть это воочию. Моих новых рейнджеров звали Самуил и Коля-Узун. Самуилу было лет 20, и его всего неделю назад прислали сюда из равнинного парка Масаи-Мара. Коля-Узун казался ещё моложе, плохо говорил по- английски и оттого смущался разговаривать со мной. Не могло быть и речи, чтобы мы пешком проделали 25 километров вверх по дороге. Меня такая перспектива ничуть не смущала, однако, мои молодые охранники не имели подходящих рюкзаков и, самое главное, большого желания идти пешком. У нас был небольшой вездеход, вооруженный спереди лебедкой, водитель которого должен был завезти нас наверх и оставить там на четыре дня. С нами на другой машине отправились ещё трое рейнджеров и трое рабочих с бензопилами. Задача рабочих была перепилить упавшее через боковую дорогу около пещеры Китум огромное дерево. Они трудились над ним уже несколько дней, и работы оставалось немало, ибо это был настоящий лесной великан с диаметром ствола больше двух метров. Мы выехали рано утром, и последующие 25 километров дороги были, без сомнения, самыми худшими из виденных мною в жизни. Ехали мы больше шести часов и застревали восемь раз. Шесть раз мы цепляли лебедку к стволам или корням деревьев и вытаскивали машину из грязи. Затем мы поднимались выше в гору, большие деревья закончились, мы обматывали лебедку вокруг десятков высоких стволов бамбука, и они трещали и ломались, как тростник. В альпийской зоне бамбук закончился, машина садилась на брюхо в глубокой колее и тогда нужно было стаскивать под колеса камни. Нашей машине приходилось совсем худо - водитель нервничал и газовал, лысые колеса бешено крутились, терлись и дымили, позади машины возникал сперва фиолетовый, а затем черный смог выхлопов и дыма от горящей резины. Машина вперед не ехала, а юлила задом и сползала к обочине. Грязь летела из-под колес под самыми невероятными углами и прилипала к толкающим машину сзади. Спереди я был почти целиком покрыт слоем липкой глины, и когда она попадала на лицо, я чувствовал, какая она горячая от трущихся колес. В альпийской зоне слой почвы стал тоньше и раз за разом мы вытаскивали с корнями можжевельниковое дерево, за которое цепляли лебедку. Трос был из плетеных металлических нитей, некоторые из них лопнули и я неожиданно увидел, как сильно и глубоко порезал ими свои ладони. Я подумал, что это был бы очень нелепый способ заразиться СПИДом. Дождя не было почти всю дорогу. Только однажды пошёл небольшой дождь и мир вокруг сразу сделался неуютным. Самуил сказал уныло: "Вот, пошёл дождь". Он и его напарник имели вид людей сильно сожалеющих о будущем. Неожиданно водитель сказал, что все, весь бензин был сожжен на бесконечных заторах, его осталось в обрез на обратную дорогу и что оставшиеся несколько километров нам нужно идти пешком. Мы втроем выгрузились из машины и сразу начался сильный холодный дождь. Мои рейнджеры были совершенно деморализованы. Из-за отсутствия приличного оборудования, а более по своей природной беспечности, они были совсем не приспособлены даже для самого короткого пешего перехода с вещами. Спальный мешок одного из них был попросту небрежно брошен в кузов и никак не защищен от дождя. Их еда - питаться мы должны были раздельно - была уложена в большой картонный ящик, уже прилично разболтанный тряской и заляпанный мокрой грязью. Они небрежно вывалили ящик из машины в мокрую траву у обочины и сквозь отвалившуюся стенку ящика я увидел бока тяжелых консервов и пакеты печенья. Самуил сказал, что лагерь нужно ставить здесь и затем уже завтра идти до конца дороги. Я сказал ему, что нет, что мы идем прямо сейчас и пусть они одевают рюкзаки для перехода. Я одел свои оба рюкзака и взял 20-литровую канистру с запасом воды, которую мы, как потом оказалось, взяли с собой совершенно напрасно. Обернувшись, я увидел своих рейнджеров за раскладыванием палатки. Я подумал, что они действительно собираются оставаться здесь на ночевку, разозлился и сказал им немедленно её сворачивать и отправляться вперед. На это Самуил ответил, что водитель просто показывает им, как эту палатку ставить, ибо до этого ни он, ни Коля-Узун, сидевший на корточках с мокрым и грустным видом, палаток в жизни своей не ставили. Я сказал им, что они валяют дурака и что сейчас под сильным холодным дождем и при низкой температуре нам, чтобы не замерзнуть, нужно немедленно идти и не терять времени, ибо до заката времени оставалось с час. Из их запаса еды я перегрузил себе в рюкзак семь литровых банок консервов, в одну руку взял мокрую, слипшуюся и оттого тяжелую их палатку, в другой нес канистру с водой и ещё оба своих рюкзака. Уже прилично намокнув, мои рейнджеры надели свои непромокаемые накидки и Коля-Узун сверху одел маленький рюкзак с притороченным к нему спальным мешком. Я заставил его мешок этот снять и запихать от дождя в рюкзак. С несчастным выражением глубокой покорности судьбе они наконец встали, Самуил потащил оба автомата, а Коля-Узун обеими руками обхватил и понес медленно расползающийся картонный ящик еды. В таком виде мы простились с водителем и тремя счастливыми рейнджерами и зашагали наверх под дождем и порой по колено в холодной воде. К месту нашей стоянки мы пришли примерно через час. В этом месте слабая автомобильная колея заканчивалась, склон становился заметно круче и дальше наверх вела узкая пешеходная тропинка. Мы были на высоте трёх с половиной километров, и это место я выбрал для нашей базы. Меня привлекала идея подняться ещё метров пятьсот по вертикали и, примерно, через час мы очутились бы прямо на склонах старого кратера. Однако скорые сумерки не оставляли нам на это времени, а кроме того, ночевать несколько ночей на высоте четырёх километров было бы неуютно из-за регулярных заморозков. Кроме того, меня прилично беспокоили мои чернокожие спутники, для которых такая высота в сочетании с дождем и холодом могла показаться негостеприимной. Последним аргументом в выборе лагеря у конца дороги была небольшая ровная площадка на травяном склоне, достаточная для двух палаток. В полусотне метров ниже шумел ручей, и кроме того вдоль неглубокой колеи струились дождевые потоки, которые должны были обеспечить нас водой. Самуил и Коля-Узун оказались совершенно непригодными для своей миссии. Закончив устанавливать свою палатку, я заметил, что они не в состоянии справиться со своей. Они окоченели и еле двигали замерзшими руками. Уже в сумерках я поставил их палатку, которую сам же им и принес. Они немедленно заползли внутрь и, не раздеваясь, образовали клубок из себя, своих спальных мешков, не снятых ботинок и вообще всего, что, по их мнению, могло спасти их от холода. Дождь в это время прекратился, и я полагал, что за два часа выпало не менее 20 миллиметров осадков. Поскольку мои рейнджеры не проявляли никакого желания приготовить себе горячую еду, я быстро вскипятил на примусе литр горячей воды, заварил в нём сладкий кофе, выпил сам и остаток отдал своим спутникам вместе с плиткой шоколада. При обычном положении дел я бы назвал их поведение ленью и неорганизованностью, однако, оба мои африканца были совершенно не привыкшими к условиям холодного высокогорья. Мне припомнилась экспедиция Экли на вулканы Вирунга в первой половине 20-го века. Для подъема грузов Экли нанял тридцать конголезцев из деревни у подножия вулкана и на подъеме их застал снег. Носильщики никогда не видели снега, они впали в шоковое состояние и не смогли ничего предпринять для своего спасения. Все погибли, за исключением нескольких, которых Экли буквально на себе одного за другим спустил вниз с горы за пределы зоны выпадения снега. Первая ночь в лагере "Конец Дороги" была сравнительно свежей, и температура опустилась примерно до пяти-семи градусов Цельсия. С уступа на склоне горы Эльгон, где стояла моя палатка, открывался отличный вид на равнину, по которой я сюда приехал из Найроби, и в безоблачный день было видно километров на 30. В первое утро я расстегнул клапан своей палатки, выглянул наружу и увидел замечательную картину туманного восхода. Весь склон горы и большая часть равнины внизу были укрыты низким и плотным слоем туч. Второй слой туч висел у меня над головой, и в промежутке между ними кровожадно сияло своей верхней частью восходящее солнце. Как всегда утром, я принял холодный душ. Для этого я отошёл от нашего лагеря по колее дороги вниз метров 50, скрылся в низком тумане, разделся и вылил на себя несколько ковшиков дождевой воды, которая скопилась в заросших травой понижениях дороги. Этой привычке я научился во время путешествий на Кавказе. Тогда самой тяжелой частью похода для меня было просыпаться в палатке - или без палатки, просто в спальнике где-нибудь высоко в горах после дождливой или снежной ночи. Ужасно было выглянуть из относительно теплого спального мешка в очень холодный утренний мир без всякой перспективы согреться. И вот тогда я сделал важное открытие, что все эти ощущения холода есть явления очень субъективные и происходят только от того, что терморегуляторы на человеческом теле привыкли к теплу и сейчас им холодно. Чтобы избавиться от этого ощущения, стоило только регуляторы эти сильно охладить, после чего даже самое свежее утро им будет казаться теплым. Для этого идеально подходит обливание холодной водой или, если дело происходит на безводном альпийском склоне, обтирание росой с трав. Привычка эта настолько укрепилась, что я продолжал обливаться по утрам в городах, а зимой в Москве ходил из аспирантского общежития в парк неподалеку купаться в проруби. К сожалению, благородную эту привычку мне пришлось бросить как только я оказался в Африке, ибо за несколько лет я так и не увидел там проруби, а снег, лед или реально холодную воду встречал только высоко в горах Восточной Африки. Стоит ли говорить, как я был рад на горе Эльгон снова вернуться к своим старым привычкам. Ни Самуил, ни Коля-Узун, моей радости от холодной воды ничуть не разделяли. Из своей палатки они появились, когда я закончил свой завтрак, взял коллекционное оборудование и собрался идти на дневную экскурсию вверх к кальдере. Они очень медленно выползли наружу и только тут я заметил, что они провели ночь, не переодевшись и даже не снимая обуви. Разводить огонь и готовить им сейчас казалось делом непосильным, и Самуил достал одну из консервных банок. От дождя картонный ящик совсем развалился на куски, и с банок отвалились бумажные этикетки, так что её содержимое было неизвестно. Никакого ножа, чтобы открыть банку, у них не оказалось и через некоторое время Самуил отстегнул магазин своего автомата, достал патрон и пробил им в консервной банке два небольших отверстия. В банке оказалось концентрированное молоко; вместе со своим товарищем они стали его по очереди пить, сидя на корточках. Одному из них полагалось отправиться со мной наверх, а другому оставаться в лагере. Было, однако, очевидно, что делать это никому из них не хочется, да и мне в присутствии замерзшего и медлительного рейнджера не было никакой нужды. Я сказал им, что вернусь за два часа до заката солнца и пошёл по тропе один, оставив их допивать своё молоко и медленно возвращаться к жизни под лучами поднимающего солнца. Кальдера - провалившийся старый кратер вулкана на горе Эльгон - имеет форму подковы, открытую на северо-восток, откуда из неё стекает небольшая река. Я около часа поднимался по довольно крутой тропе и скоро оказался в зоне прямой видимости подковообразного гребня, до которого оставалось ещё километров шесть. Я намеревался дойти сегодня до вершины Койтобос, однако, примерно на середине пути стал интенсивно собирать жуков и провел там много времени. Меня очень интересовали эндемичные виды стафилинид, которые живут в широких влагалищах листьев лобелий, куда забивается ветром всякая гнилая органика, прилетают мухи, и вслед за ними приползают хищные жуки. Светило солнце, однако листья растений были покрыты инеем и корочкой льда. Очевидно, что здесь наверху ночью был заморозок. Я ещё раз подумал о своих несчастных замерзших рейнджерах и порадовался, что устроил наш лагерь ниже по склону горы, где было немного теплее. Во время сбора жуков я внимательно следил за своей тропой и делал многочисленные пирамидки из сложенных камней. Я опасался, что на гору может опуститься туча, и я буду спускаться в глухом тумане и при спуске с водораздела пойду вниз по склону не по своему ущелью и заблужусь. Я старался в первый день не заходить далеко и не злоупотреблять и без того очень хорошим течением дел. Было холодно, дул холодный ветер и иногда нагоняло облака, от чего видимость сразу падала до двух десятков метров и становилось сыро. Сбор жуков шёл хорошо, и мои пробирки постепенно пополнялись уловом. Холод заставил меня начать возвращение немного раньше намеченного времени. Я употребил оставшуюся часть дня на приведение в порядок записей в полевом дневнике. А в лагере меня ждал сюрприз. Оба моих рейнджера в полном обмундировании, повеселевшие и с автоматами в руках, стояли и слушали моё жизнерадостное описание прожитого дня. Днем они отогрелись на солнце и устроили себе костер из стеблей кустарника. Я отправился готовить себе еду. Тогда Самуил, будучи постарше и похрабрее, подошёл ко мне и сказал, что завтра нам надо идти вниз. Я насторожился и спросил, почему так; оба они прекрасно знали, что мне здесь находиться четыре ночи. Ответ был таков, что у них закончилась провизия. Я не поверил своим ушам; вчера Коля-Узун принёс в руках целый большой ящик и ещё я в своем рюкзаке поднял наверх не меньше семи килограммов консервов. Я пошёл проверить и действительно все банки валялись около их палатки выпотрошенные и заткнутые пустыми пакетами из-под печенья. Среди них было несколько литровых банок тушенки. Видимо за время моего отсутствия мои спутники научились открывать банки целиком и вот теперь прикончили их все. Они провели весь день бездельничая около палаток и развлекали себя тем, что съели за день свой полный рацион на четверо суток. Их подбадривало, видимо, желание поскорее прикончить свои припасы и создать предлог уйти с проклятой холодной заоблачной вершины, куда их затащил бесноватый мзунгу. Пока я с удивлением осматривал остатки пиршества, они очень убедительно говорили мне, что и рады бы со мной тут остаться, но только с завтрашнего дня им совершенно нечего есть. Я был, однако, к этому готов, ибо отправляясь на гору, я ожидал такого рода саботаж от моих спутников и взял небольшой излишек продуктов. Я довольно холодно сказал им: "Ждите", залез в свою палатку и выделил им 250 граммов сахара, полбуханки хлеба, немного маисовой муки и килограмм овсяных хлопьев с изюмом. Все это я сложил на траву около их костра, сказал, что это их еда на следующие трое суток и ушел, не дожидаясь ответа. Они заметно погрустнели. Сказать по правде, я был прилично недоволен своими помощниками. Тем не менее, моя экспедиция продолжалась. На следующее утро я снова принял холодный душ, быстро съел завтрак и через полчаса после восхода солнца вновь покинул своих несчастных рейнджеров на целый день. Сегодня я учел вчерашний опыт и на прогулку отправился в теплом свитере, куртке и вязаной шапке, а с собой взял газовый примус, кастрюльку и запас продуктов для горячего обеда и несколько порций сладкого кофе. Вся прогулка продолжалась девять часов, и я впервые в своей жизни был на высоте 4000 метров и заглянул в долину проваленного кратера Эльгона. Повсюду росли заросли древовидных сенецио высотой до двух человеческих ростов. Под камнем я наловил много интересных жужелиц и огромных черных жуков - долгоносиков, ещё стафилинид и их личинок. Посреди дня упал туман, видимость снизилась до десятка метров и я пережидал его неподалеку от двух высоких скальных пальцев, опасаясь заблудиться. Там я приготовил горячую пищу и с удовольствием покушал. Вечером я снова принял душ, поужинал остатками продуктов и подумал, что вкус заплесневевшего хлеба одинаков везде - и в Африке, и в Центральной Азии, и на Кордильерах. Назавтра я намеревался идти к вершине "Нижний Эльгон", углубиться на пару километров на территорию Уганды и попробовать отыскать там обозначенное на моей карте озеро, чтобы пособирать в нём водных жуков. Продуктов у меня осталось совсем мало, сахар, шоколад и хлеб закончились, макароны закончились, остались пакетные супы и сухари. Из-за обжорства моих спутников оставшиеся дни до спуска с горы большую часть моего рациона будет составлять горячая вода. Мои грустные рейнджеры все-таки уехали сегодня вниз и с ними исчезли все отданные им на три дня продукты. Когда я ушёл утром вверх, они экстренно связались по радио с базой, Самуил сказался смертельно больным и на их смену прислали двух других. Сейчас они позвали меня: около их палатки боком ползал краб величиной с пачку сигарет. Вчера я видел одного такого краба в ручье; видимо, ежедневные дожди заставили их вылезти на мокрую траву. Оба моих новых бравых рейнджера держались от краба подальше и кричали, что вот ещё один новый хороший жук для моей коллекции. Я сказал им, что это не жук, а краб. Один из рейнджеров уточнил: это не скорпион? Я был прилично удивлен их познаниями, и оба они отказались подержать в руке безобидное животное. Мне показалось, что многие рейнджеры парка на самом деле очень далеки от природы. Свою работу на вершине горы Эльгон я закончил через два дня и вместе с новыми рейнджерами пешком отправился вниз. Путь до штаб- квартиры парка я разбил на два этапа, мы сделали промежуточную ночевку в верхней зоне леса на полпути вниз, и остаток дня я употребил на сбор жуков. По дороге с громким криком проносились маленькие антилопы-дукеры, похожие на толстых зайцев с большими задами и почти совсем бесхвостые. Вчера вокруг палатки громко кричали бушбоки; их крик напоминал громкое хрюканье. Над дорогой летели птицы с ярко-красными крыльями и неимоверного размера красным клювом. В наступающих сумерках я пил чай и на фоне серого неба наблюдал отчаянные прыжки черно-белых колобусов с одного дерева на другое. Последняя обезьяна немного замешкалась и сидела на ветке секунд 20, очевидно, собираясь с духом. Затем она отошла назад, разбежалась и перепрыгнула метров на шесть по горизонтами и столько же по вертикали до веток следующего дерева, и все это на высоте метров 25. Джордж, один из моих новых рейнджеров, видел на дороге леопарда. От прожитого дня осталось удивительное ощущение легкости и удовольствия жизни. Глава 21 Работа на горе Эльгон длилась две недели и заняла половину времени моей кенийской экспедиции. Оставшиеся две недели и планировал разделить поровну между дождевыми тропическими лесами на равнинах около города Какамега и на склонах горы Кения. Гора Эльгон, лес Какамега и гора Кения были тремя целями моей экспедиции. От недели жизни в лесу Какамега у меня остались самые приятные впечатления. Этот лес есть самый восточный в Кении остаток равнинного леса, некогда покрывавшего всю экваториальную и большую часть тропической зоны Африки. Глобальное изменение климата привело к тому, что африканские леса отступили в бассейн реки Конго в западной Африке, а их былые места на востоке оказались занятыми саванной. В двадцатом веке прибавился ещё один мощный фактор, а именно гиперболический рост населения и истребления лесов для строительства, обогрева и освобождения плодородной земли. Лес Какамега лежит в одной из самых густонаселенных областей Кении на северо-восточной оконечности озера Виктория, и оттого испытывает очень большое давление со стороны людей. В округе нет ни одного не возделываемого клочка земли и многочисленные деревни стоят вплотную друг к другу. Правительство страны объявило лес под своей охраной и этим едва успело спасти сравнительно небольшой его остаток от полного исчезновения. Управление лесом перешло Природоохранной Службе Кении, её рейнджеры оборудовали две поляны для палаточных городков, стали патрулировать периметр леса, и сейчас лес Какамега есть популярная остановка иностранных туристов. Я поставил свою палатку у окраины леса и ежедневно совершал одиночные экскурсии по сильно заросшей тропе вдоль реки. Тут я впервые заметил, что в тропическом лесу реально пройденное расстояние всегда оказывается во многом меньше того, что кажется. Двигаться я мог только по тропе и немедленно застревал и качался в лианах при попытке сойти с неё вглубь леса. На небольших прогалинах около луж на влажной земле сидели разноцветные крупные бабочки и в одном таком месте я насчитал пять видов из семейства парусников. Погода напоминала погоду на горе Эльгон: утром светило солнце, после обеда шёл сильный дождь и к закату небо вновь очищалось. В отличии, однако, от горного леса на Эльгоне, лес Какамега лежал в малярийном районе и оттого я особо внимательно принимал профилактические таблетки мефлиума, носил плотную рубашку с рукавами и смазывал репеллентом открытые части тела. Ни буйволов, ни других крупных африканских животных, за исключением обезьян, в лесу Какамега я не увидел. Последний леопард, по слухам, исчез несколько десятилетий назад, когда наступающие на лес со всех сторон деревни уменьшили его площадь до нескольких десятков километров. Жуков, тем не менее, я обнаружил достаточно и сборами своими остался доволен. В глубоком лесу я наткнулся на недавно упавшее дерево и два дня возвращался к нему, чтобы сдирать кору и собирать из-под неё богатейшую коллекцию из десятков видов подкорных жуков. Нашёл я и трутовики, и на них, к радости своей и Фила, многочисленных перокрылок. В одном гнилом стволе дерева жила семья сахарных жуков пассалид, состоящая из двоих черных родителей, нескольких молодых и ещё коричневых жуков и десятка личинок всех возрастов. Сахарные жуки имеют около 600 видов в тропических странах мира и замечательны своей семейной жизнью, при которой несколько поколений живут вместе, общаются посредством стридуляции. Сахарные жуки входят в группу пластинчатоусых, и оттого я с радостью приобщил их личинок для своей последующей работы в Претории. Однажды я возвращался к своей палатке после дневной экскурсии. В одном месте небольшая грунтовая дорога перегораживала ручей и с одной стороны образовалась неглубокая запруда площадью в несколько десятков квадратных метров. Я забрел в воду по колено и с полчаса охотился там с маленьким аквариумным сачком за водными жуками. Таковых я поймал несколько, однако вовсе не жуки привлекли моё внимание. В воде обитало невероятное количестве микроскопических водных клещей. Клещи есть животные изначально сухопутные, и в воду они проникали вторично, подобно дельфинам и выдрам среди млекопитающих или пингвинам среди птиц. Специалисты по клещам полагают, что представители разных семейств этой группы проникали в воду независимо по меньшей мере раз 30 и оттого водные клещи отличаются фантастическим разнообразием и самыми причудливыми адаптациями для нового образа жизни. Я не раз обращал на них внимание, когда собирал жуков в стоячих водах умеренных зон, однако именно в лесу Какамега они поразили меня своим удивительным разнообразием. Я насчитал несколько десятков разных видов, которые медленно и толчками плавали от одной веточки водного растения до другой. У меня даже мелькнула мысль, что может быть я когда-то захочу изучать их более внимательно, приготовлю из них микроскопические препараты и зарисую затем их строение. Скорее всего, в этой луже у дороги было несколько новых видов, а может быть, и родов этих животных. По сути дела, это - целый мир живых существ с интересной морфологией, поведением, биологией и всем прочим, что есть у всех животных, однако изучено всё это совсем неравномерно от класса к классу. Существуют, например, десятки и сотни клубов любителей птиц и тысячи людей наблюдают этих животных в часы своего досуга. Мне подумалось, что когда-нибудь появятся любители наблюдать водных клещей и они будут просиживать свои свободные часы по колено в воде. Я был уверен, что их ожидает большое количество удовольствия и научных открытий, однако должно пройти ещё много лет, прежде чем микроскопические животные, вроде клещей и жуков перокрылок, сравняются по популярности с животными большими. "Если это вообще случится", - подумал я и продолжил свой путь к палатке. Я провел неделю в лесу Какамега и за это время рядом со мной в палаточном городке останавливалось несколько европейских туристов. Был француз Жак со своей подругой Мари; оба они работали добровольцами в одной негосударственной благотворительной организации и их задача была ездить по лагерям сомалийских беженцев на востоке Кении, взвешивать их младенцев и детей и тем самым определять, насколько сильно они отстают в своем развитии из- за непрерывного голода. Жак находился в Кении два года и до этого около года работал санитаром в разрушенной войной и алчными политиками алмазной Сьера-Леоне. Две ночи неподалеку стояла палатка одного высокого и худого шведа, который несколько лет работал по заданию своего правительства в соседней Танзании и обслуживал там электрогенератор. Теперь его контракт закончился, он купил подержанный вездеход, доехал на нём сперва на юг до Кейптауна, благополучно вернулся обратно и вот сейчас хотел пересечь континент на север и приехать на автомобиле в Швецию. В Африке ему необходимо было доехать до одного из портовых городов Египта и затем на пароме перебраться в южную Европу, но на пути лежал раздираемый гражданской войной Судан и швед все колебался, сможет ли он пересечь его без препятствий. Однажды на въезде в посёлок остановился большой грузовик для сафари, который привез 14 человек европейских и американских туристов. Белые, хорошо одетые и оттого немного неуместные люди расселись с книгами в складных шезлонгах в то время как двое чернокожих установили для них семь одинаковых двухместных палаток, а третий чернокожий готовил на складной печке роскошный ужин. За все время своих путешествий по Восточной Африке я только один раз видел чернокожих людей в роли туристов - это была молодая пара из Найроби, справлявшая свой медовый месяц в одном из отдаленных приютов на хребте Абердаре. Здесь же, в лесу Какамега, у меня родился план нового путешествия по Восточной Африке. Неподалеку от моей палатки на небольшой отдельной площадке стояла беседка и несколько палаток естественно- исторической германской экспедиции. Немцы проводили здесь двухлетние исследования разных сторон жизни тропического леса и время от времени приезжали сюда большими группами. Я застал их лагерь полупустым, когда в нём было трое молодых женщин. Виола занималась стрекозами, Барбара исследовала закономерности разноса птицами семян деревьев, и Луиза собирала метеорологические данные. Из них Виола больше всех провела времени в Кении и Танзании, и от неё я впервые узнал о существовании так называемых гор восточно- африканской дуги. Это цепь из сравнительно невысоких и изолированных гор высотой до двух километров, которые тянутся от Кении через всю Танзанию параллельно берегу Индийского Океана. Это остатки очень старого горного массива с приблизительным возрастом около ста миллионов лет. Горы эти задерживают влажные потоки воздуха с Индийского океана, там выпадают обильные осадки и растут изолированные массивы тропического леса. Из-за своей старости и изолированного положения горы восточно-африканской дуги имеют исключительно своеобразную и во многом эндемичную фауну животных, включая полдюжины видов птиц и наверняка многие виды беспозвоночных. Наиболее крупные участки изолированных лесов сохранились в массивах Узамбара, Улугуру и Удзунгва на северо- востоке Танзании. Виола не сомневалась, что я смогу найти в этих лесах многие новые и неизвестные науке виды и роды мелких жуков из лесной подстилки. Её сведения пришлись мне очень кстати, ибо через год я намеревался совершить новое Большое Жучиное Путешествие в Европу и Северную Африку, вновь остановиться в Найроби и посетить интересные горные леса в Восточной Африке. Я подумал, что было бы здорово сфокусировать свою следующую поездку на таких интересных горах восточно-африканской дуги, и по возвращении в Преторию я решил начать собирать информацию для своей новой экспедиции. Глава 22 Гора Кения, вторая после Килиманджаро вершина Африки высотой 5195 метров, была третьей и заключительной целью моей экспедиции. Гора эта располагалась практически в центре страны всего в паре часов быстрой - а другой в этой стране и не бывает - езды на матату из Найроби прямо на север. Я не успевал за один день из леса Какамега добраться до горы Кении, и потому остановился на ночь в Найроби в доме гостеприимного Джимми. Дорога от города Какамега заняла на полуразрушенном автобусе компании "Элдорет Экспресс" долгих девять часов, наполненных нестерпимой тряской, запахами кисломолочной отрыжки и прелой кожи. В переполненном автобусе некоторые пассажиры жевали что-то похожее на азиатский насвой и сплевывали в окна или пластиковые кульки. Недалеко от меня на коленях у матери сидела девочка лет трёх; в обоих ушах у неё было воткнуто по полдюжины английских булавок. В одном посёлке на крышу автобуса за несколько минут нагрузили не меньше двух тонн гроздей зеленых бананов для продажи в столице. Последние два часа я стоял в проходе, чтобы размять затекшие от узкого сиденья ноги. Поездка показалась мне особенно долгой, потому что за девять часов водитель не сделал ни одной остановки для туалета, и пассажиры должны были делать это около автобуса во время погрузки бананов прямо в центре деревни. На всем пути до столицы я был единственным мзунгу и посчитал такой туалет для себя невозможным. В Найроби в этот день не работали светофоры, и автобус безнадежно застрял в огромной пробке в центре города. Я попросил водителя выпустить меня во время одной из вынужденных остановок и на такси доехал до дома Джимми. Подобно Эльгону и Килиманжаро, гора Кения есть геологически сравнительно молодой потухший вулкан, который стоит отдельно посреди равнины и не является частью горной цепи, как, например, хребты Абердаре или Рувензори. У всех подобных гор сравнительно широкое основание, переходящее в покрытые густым лесом пологие склоны, завершающиеся в центре альпийской вершиной. Сверху все эти горы имеют очертания, близкие к кругу, и на гору Кения подъем можно совершать по любой из примерно восьми троп со всех сторон горы. Из них самый лёгкий и оттого самый популярный среди туристов проходит по западному склону от небольшой деревни Нара-Мору на трассе Найроби - Наньюки и примерно через 12 километров умеренный подъем приводит к воротам и штаб-квартире национального парка у нижней границы лесного пояса. Как всюду в Восточной Африке, поселения людей начинаются сразу за оградой парка, и весь мой путь от Нара-Мору до ворот проходил сквозь одну непрерывную деревню и возделываемые участки земли. Несколько десятилетий назад большая часть этих земель была покрыта лесом, однако, их сумели уничтожить ещё до создания парка, и у правительства уже не было возможности забрать у людей однажды занятую землю. Большую часть пути от Нара-Мору до входа в парк я проделал пешком с двумя рюкзаками сзади и спереди под непрерывным, однако слабым, дождем. Дорога была без твердого покрытия, и я скользил, а иногда падал в жидкую грязь. Склон был пологий, густонаселенный, тучи висели низко, и сквозь них я не видел спереди очертания горы, по которой шел. Я с улыбкой думал, а правда ли, что всего в нескольких километрах впереди за тучами спрятан дождевой лес, а за ним и снежные скальные вершины знаменитой горы. Наконец дома по бокам дороги начали редеть, деревья попадаться все чаще, сквозь туман слева показался небольшой ангар и короткая травяная взлетная полоса для Цесны. Ещё через несколько минут также в тумане я увидел деревянные ворота парка с изображением носорога. Начало моей работы на горе Кения было не самым удачным. Вечером по прибытию я поставил свою палатку на травяной поляне под огромным лиственным деревом у самой кромки леса, приготовил стандартный ужин из порошкообразного пюре с чаем и лег спать. Высота моей стоянки была 2400 метров. Наутро я планировал продолжать двигаться по единственной дороге через лес вверх до метеостанции на высоте 3080 метров и уже через пару дней подняться в зону альпики, переночевать в лагере Мак-Киндера на высоте 4300 метров, взойти на пик Ленана и спуститься с горы по её восточному склону, выполнив полный траверз. Планам этим, однако, не суждено было сбыться. Моя первая ночь в палатке была неожиданно холодной и по халатности я забыл правильно застегнуть капюшон спальника. Во сне я повернулся на бок, сполз со своей теплоизоляционной подстилки и проспал большую часть ночи ухом прямо на холодной и мокрой земле. Понял я это только под утро, вместе с ощущением простуды и болью в правом ухе. Тем не менее, я всё также принял холодный душ, позавтракал и пошёл по дороге вверх, однако, после четверти часа ухо стало болеть нестерпимо, и я вернулся к своей палатке. Мне необходимо было увидеть врача. Ренджер на воротах парка сказал, что хорошая клиника есть в Наньюки, однако, до неё было необходимо добираться полдня. Другая клиника попроще, была в Нара-Мору, но по причине субботнего дня она была закрыта. Я вспомнил, что видел какое-то строение с рукописной вывеской "Здоровье" на полпути с горы вниз и решил отправиться туда в надежде привести себя в порядок. Болеть на горе Кении я решительно не хотел. Клиника оказалась наполовину фанерным и наполовину картонным сооружением размером три на два метра, втиснутым между пустой мясной лавкой и овечьим сараем. Внутри она состояла из трёх секций: комнаты ожидания с ящиками вместо стульев, приемной и узкой комнатой, где спит "врач" Симон Моле, 25-и лет, закончивший среднюю школу и проучившийся затем медицине ещё три года. Он одел грязноватый белый халат и приступил к осмотру. Сперва он измерил мне температуру, затем довольно внимательно выслушал мой рассказ. Электричества в районе не было, однако Симон достал старый помятый фонарик, посветил им мне в ухо, и мы вместе сошлись на том, что у меня отит. Он сделал мне болезненную инъекцию пенициллина в правую кисть, прописал таблетки и капли в ухо и снабдил меня всеми этими лекарствами. Я чувствовал себя паршиво, и около часа отдыхал в его личной комнате на кровати. Окон там не было, а стены были сделаны из деревянного каркаса, обшитого картоном из-под лекарственных средств; чаще всего попадались ящики из-под панадола. Полками служили обструганные поверхности поперечных балок конструкции. Свет в комнату проникал через дырки от прежних гвоздей в листе шифера на крыше, в воздухе висел запах вареной коровьей требухи. Симон дал мне стакан молока, и я пошёл обратно, зажимая ладонью больное ухо. На полдороге меня застал сильный дождь, я надел накидку, и все равно дошёл до палатки прилично мокрый и холодный. В палатке я переоделся, поел горячего и отдыхал несколько часов. К вечеру дождь прекратился, я почувствовал себя лучше и развесил сушиться мокрую одежду. Спать я лег в шапке и позаботился о том, чтобы держать ухо в тепле. С больным ухом я должен был отказаться от своего плана траверза горы с запада на восток и от восхождения на вершину. Мне не следовало делать неизбежные при траверзе большие физические нагрузки, находиться на холодной заснеженной вершине и, что немаловажно, подниматься в область низкого давления. Остаток времени на горе Кения я провел в заботах о воспаленном ухе и в дневных радиальных экскурсиях. На следующий день я почувствовал себя настолько хорошо, что пешком прошёл десять километров вверх до метеостанции и оказался там вовремя, чтобы переждать сильнейший ливень, во время которого выпало - я это проверил там же, на метеостанции - 40 мм осадков, что есть месячная норма для Претории. Дождь с градом с такой силой колотил по крыше, что в маленькой комнате было совершенно невозможно разговаривать. Служащий этой станции был престарелый чернокожий из народности Кикую по имени Франциск и он молча напоил меня горячим сладким чаем с молоком, а вечером я отправился в обратный путь. На следующее утро я решил оставить свою палатку и на три ночи перебраться на метеостанцию, где имелось место для ночевок и откуда я мог бы совершить однодневный выход в альпийскую зону гигантских лобелий за интересными жуками. Я сложил в рюкзак еду и спальный мешок, предупредил о своем уходе рейнджеров, застегнул палатку и пошёл по дороге вверх. На полпути я наткнулся на стадо африканских буйволов из примерно 20 животных. Дорога шла по гребню небольшого хребта сквозь плотные заросли бамбука высотой метров восемь и с обеих сторон от дороги до стены бамбука оставалось по несколько метров заросшей травой просеки. Животные лениво паслись и грелись на солнце по обеим сторонам от дороги. Я приблизился метров на 50 и стал громко по-русски предлагать им убраться с пути. Все стадо прервало свою деятельность и уставилось на меня, однако уходить не собиралось. Минут через десять все животные перешли на одну сторону от дороги и больше половины их скрылись в бамбуке, однако, несколько из них высунуло головы из зарослей и продолжало разглядывать меня, а двое так и остались стоять между бамбуком и дорогой. Я попробовал неспеша пройти по противоположной стороне просеки, однако делал это неохотно, ибо в самом узком месте между мной и буйволом оставалось лишь семь-восемь метров пустого воздуха. Как назло, поблизости не было ни одного дерева на случай поспешного отступления, а сквозь бамбук эти мощные животные передвигаются со скоростью пули в масле. Я медленно приблизился метров на 20, когда одна самка зафыркала, затрясла головой и сделала несколько шагов в мою сторону. Этого было достаточно, чтобы я уселся в мокрую траву и приготовился ждать. Минут через десять буйволы улеглись, и было очевидно, что наше рандеву затягивается. В конце концов я сделал большую обходную петлю по крутому бамбуковому склону и через некоторое время вышел обратно на дорогу, но уже позади этих животных. На африканском континенте из млекопитающих буйволы ответственны за самое большое количество человеческих смертей, кроме, разумеется, самого человека, который в этом отношении обогнал даже малярию и СПИД вместе взятые. Оставшиеся до возвращения в Найроби дни на метеостанции я провел в экскурсиях по окрестностям и сбору жуков. Один день я употребил на подъем до лагеря Мак-Киндера на высоте 4300, откуда открывался прекрасный вид, и на недалекую скальную вершину горы Кения, а также на лежащий несколькими десятками километров западнее почти такой же высокий хребет Абердаре. Я вновь сделал обильные сборы интересных жуков с лобелий и сенецио и был этим очень доволен. Лагерь Мак-Киндера есть небольшой дом из булыжников с большими темными комнатами и нарами для больших туристских групп, которым нужен ночлег перед подъемом на вершину горы. В доме постоянно находятся два чернокожих сторожа, и, кроме них, я застал там двух туристов из Германии. По недоразумению они купили несколько литров дизельного топлива для своего бензинового примуса, из-за этого не могли заставить его работать и оттого несколько суток не ели горячей пищи. Они возились со своим примусом, стараясь приспособить его под необычное горючее, и в конце концов им это удалось. Один из них был по профессии климатологом, и от него я узнал, что все три снежные вершины Африки - гора Кения, гора Килиманджаро и хребет Рувензори продолжают год за годом терять свой снежный покров и лет через двадцать снег может исчезнуть полностью на горе Кения. Заключительную ночь на горе Кения я снова провел в своей палатке недалеко от входа в парк. Пока я спускался к ней по дороге с метеостанции, меня не покидала мысль, что до сих пор среди собранных перокрылых жуков ещё нет тех самых насекомых, которых так страстно желал получить Филл Кей. Причиной было то, что до сегодняшнего дня я ещё не видел подходящих древесных грибов- трутовиков, на которых водятся эти жуки. Я полагал, что в своем желании собрать жуков в альпийской зоне горы я поднялся слишком высоко и нужные мне грибы, скорее всего, должны расти ниже. И действительно, за пару километров до своей палатки на упавшей ветке я увидел желаемые грибы, однако, они были слишком молодые и их споры ещё не созрели. Я поспешил скорее в лагерь, чтобы оставить там вещи и как следует поискать перокрылок до темноты, поскольку утром попутная машина с детьми сотрудников парка повезет их в школу очень рано, и у меня не будет времени для сборов жуков. Мои единственные часы остановились, и из-за плотной облачности мне казалось, что солнце вот-вот сядет, и нужно спешить. Времени возвращаться к месту, где я увидел трутовиков и искать новые у меня уже не было, и тогда я стал спускаться по лесному склону сразу позади моей палатки. Там лежало несколько упавших деревьев, и я стал одно за другим обследовать их в поисках перокрылок. Склон был крутой, полный скользких звериных троп, и я несколько раз падал в своих сравнительно чистых брюках, приготовленных для возвращения в Найроби и затем для полета в Лондон. Другие брюки, в которых я ходил во время экспедиции, я собирался выбросить ещё на метеостанции, ибо они загрязнились снизу совершенно, однако смотритель, поивший меня чаем, сказал, что они ему ещё пригодятся. Наконец я нашёл огромный ствол метров двадцать длиной и на его нижней поверхности около самой земли росло несколько нужных мне грибов, с которых я успел за несколько минут собрать три десятка нанозелин и ещё два вида из другого рода перокрылых жуков. Стремительно темнело, и я поспешил к палатке, опасаясь оказаться в лесу темной ночью. На поляну я вылез уже в глубоких сумерках, забрался в палатку и уснул с большим удовлетворением от прожитого дня и всей своей первой восточно-африканской экспедиции. Через два дня во время восьмичасового перелета из аэропорта Джомо Кениата в пригороде Найроби в Лондон я роскошно полулежал у окна в пустом ряду из трёх кресел, рассеянно читал путеводитель по горам Восточной Африки и размышлял над результатами прошедшего месяца. Из них главным был тот, что я смог самостоятельно и на очень скромном бюджете пропутешествовать по лесам и горам Кении в течение месяца, сделать все свои переезды по плану и не заболеть. В Найроби с подружкой Джимми мы сходили в госпиталь и там после нескольких тестов и анализов за приличный гонорар квалифицированный врач в стерильном халате сказал о моем ухе то же самое, что и мой друг Симон с помятым фонариком в своей картонной хижине. С горы Кения я вернулся совсем разбитый и предположил, что подхватил малярию. Там же в госпитале я сделал тест на малярийный плазмодий, и таковой в моей крови обнаружен не был. Правда, оставался инкубационный период, и мне ещё месяц предстояло пить мефлиум, однако, скорее всего, только для профилактики. За время моего отсутствия Джимми успел съездить к себе на родину и похоронить брата, умершего от малярии. Вторым важным делом было осуществление моей давней мечты посетить знаменитую гору Эльгон и, кроме того, своими глазами посмотреть на Кению. Причина такого интереса в том, что строго говоря ЮАР совсем не "типичная" африканская страна, и чтобы увидеть настоящую чёрную Африку, необходимо было выехать за пределы этой страны. В Кении я наблюдал резкий контраст между уровнем жизни в деревнях или в трущобах на окраинах Найроби с одной стороны и немногочисленной и очень богатой государственной элитой. Камеи, мой рейнджер на горе Эльгон, объяснил мне, что самый верный путь к личному обогащению и процветанию лежит через политическую деятельность, и именно из-за желания быть избранными нечистоплотные политики активно играют на национальных чувствах представителей разных народностей, что приводит к вооруженным столкновениям. Мысль об этом напомнило мне ещё и то, что Найроби есть один из самых криминальных городов мира, где многих туристов грабят на улицах, отчего столицу Кении зовут "Найроббери", что по-английски значит "Най-ограбление". Я счастливо избежал подобного, и это тоже была причина быть довольным. Финансово моя месячная экспедиция оказалась очень экономной, и после всех подсчетов стало ясно, что за месяц в Кении я истратил меньше, чем на мои обычные расходы за тот же период дома в Претории. Я был очень благодарен Джимми за разрешение гостить в его доме в Найроби, держать там часть ненужных мне в горах вещей и тем самым избежать сомнительного сервиса столичных гостиниц. Путешествие с рюкзаком на общественном транспорте стоило дешево. Кроме того, в горах я готовил себе сам, спал в палатках и, благодаря любезности Природоохранной Службы Кении, был бесплатно допущен в национальные парки. И, немаловажно, моя месячная задержка в стране была лишь остановкой на пути в Европу и затем в Северную Америку, и оттого перелет из Йоханнесбурга в Найроби не стоил мне по сути ничего. И ещё одна немаловажная причина быть довольным поездкой заключалась в том, что я уже имел в голове план следующего Большого Жучиного Путешествия через год. Я вновь найду себе формальную причину лететь из Южной Африки в Европу и Северную Америку, по пути вновь остановлюсь в Найроби и стану исследовать горы восточно-африканской дуги Танзании, про которые мне говорила Виола. От них я ожидал много интересных находок и рассчитывал провести там месяц. В моем путеводителе по горам Восточной Африки было несколько разделов о горах Узамбара, и на фотографиях лес выглядел замечательно. Я подумал, что в Лондоне мне нужно будет запастись хорошей картой Танзании для этой экспедиции. Возможно, также удастся посетить и Занзибар. Если это получиться, то тогда будут все основания считать мой африканский постдок удавшимся на все сто процентов. Глава 23 Три с половиной месяца длилось моё первое Большое Жучиное Путешествие. После месяца в Кении я отправился на неделю в Лондон поработать с коллекциями личинок жуков Британского Музея Естественной Истории на Кромвель-роад и выбрать среди них личинок пластинчатоусых жуков для своего африканского постдока. Кроме того, я просмотрел спиртовую коллекцию музея и попросил прислать мне ещё несколько личинок жуков, которых мне было необходимо изучать для своих личных проектов по выходным. Вечера я проводил в огромном четырёхэтажном книжном магазине на Пикадилли, где час за часом просиживал в отделе "Путешествие", просматривая путеводители по разным экзотическим странам и особенно Танзании, куда я планировал поехать на следующий год в новое путешествие за жуками с гор восточно-африканской дуги. Из Великобритании я направился в Северную Америку и полтора месяца переезжал из одного энтомологического музея в другой. В Музее Естественной истории Смитсонианского Института я разыскал много интересных личинок жуков и забрал их с собой в Преторию на изучение. Рождество я встретил в Оттаве в гостях у моего друга Брюса Мунро, того самого, кто несколько лет назад посоветовал мне отправиться к Клайду. Брюс работал в канадской карантинной инспекции и охранял страну от ввозимых с товаром насекомых, а в свободное время ухаживал за своей коллекцией гоночных автомобилей и собирал жуков. Дома у Брюса стояло три холодильника и скоро он собирался покупать четвертый. Брюс объяснил, что год за годом он привозит из экспедиций по Южной Америке сотни интересных жуков, однако его официальная служба почти не оставляет времени жуков этих наколоть на булавки и изучить, поэтому для хранения материалов он вынужден запихивать их в холодильник. Брюс недавно развелся и женился вторично. Со своей новой женой он только что вернулся из двухмесячной экспедиции по Гватемале и Белизу. - Понимаешь, как получилось, - говорил мне Брюс. - это была моя вторая поездка в Уганду. Я тогда отлично собрал, приехал на пароме в Танзанию и затем на поезде до Дар-ес-Салама. Поезд по дороге сломался, и мы трое суток жили посреди саванны, пока его починили. А когда я вернулся домой, оказалось, что Линда ушла. Она написала в записке, что ей надоело жить среди этих отвратительных тараканов - это жуков назвать тараканами! - и конкурировать с машинами за моё внимание. Тогда у меня было только два холодильника. Ну ладно, что тут поделаешь. А с Юлией у нас все по-другому. Мы теперь ездим вместе, ей это нравится, и пока я собираю жуков, она ныряет в океане. В Белизе ей очень понравилось. Нет, что ни говори, все, что делается, это всегда к лучшему. Брюс Мунро очень интересовался Африкой. У него в кабинете на стене висели разные интересные фотографии. И там среди фотографий Че Гевары и Генри Бейтса была вырезка из газеты с групповым снимком президентов африканских стран на каком-то их собрании. Фотография была десятилетней давности, и Брюс показал мне клептомана Мабуту из Кении и людоеда Бокассу, президента Центральноафриканской Республики. Брюс знал в лицо большинство из них и мало кто был им упоминаем в терминах иных, чем "палач" и "диктатор". Дома у Брюса была приличная библиотека, и среди прочих я там впервые увидел, а затем прочитал трагические записки Че Гевары о его неудачной военной экспедиции с сотней кубинских добровольцев через озеро Танганика в Восточное Конго 1964-65 годов и его борьбе с белыми наемниками правительства Мобуту. Рядом стояла книга "Мерсенарий" Мишеля Хорае; этот человек руководил наемниками в Кению и рассказывал об их борьбе с партизанами и кубинцами. На Рождество Брюс и Юлия подарили мне прямоугольный пакет в яркой обертке, который оказался новой книгой Фарли Моуэта "Вирунга". Брюс очень трепетно относился к этой уникальной горной цепи в центре Африки и все мечтал поехать туда в экспедицию. - Вот это тебе, - сказал он, протягивая мне пакет. - Ты знаешь, что это, пожалуй, одна из самых интересных горных областей в мире. Это отличный рассказ о бедной Фоссей и её горных гориллах. Ты конечно знаешь, что её там убили. Моуэт изучил дневники Фоссей и, по-моему, написал по-настоящему удачную книжку. Мы дарим её тебе и надеемся, что рано или поздно в районе африканских великих озер наступит наконец мир и мы сможем поехать туда вместе в экспедицию. Если, конечно, раньше все остатки леса там не вырубят под плантации перетрума. Наконец наступило время возвращаться обратно в Южную Африку. В аэропорту Йоханнесбурга меня встретил Джон, усадил в машину и по дороге в Преторию рассказал мне все новости за прошедшие три месяца. В гараж снова залезли воришки и разбили у него в машине заднее стекло. Лендровер Марка снова сломался и теперь-то, возможно, Марк наконец-то его продаст. "Или выбросит к чётовой матери" - добавил Джон, "много за эту кучу металлолома всё равно не дадут." Линн снова уехала в Зимбабве, отдала Марку двух своих ручных морских свинок, а они сбежали из загородка и подъели все кусты помидоров, которые Боб заботливо высадил у нас в саду. Нашу статью про Сцелиагес приняли наконец в печать, и Клайд заплатил художнику, чтобы сделать цветной рисунок нового вида для этой статьи. Джон надеялся, что этот рисунок журнал возьмет, чтобы украсить им свою обложку. - А, вот ещё что, - вспомнил Джон. - Клайд решил уйти с заведования кафедрой. Недели две назад он разослал всем сообщение, что дело это уже решенное, что он сказал об этом ректору и что выборы нового заведующего будут в конце года. Скорее всего это будет один из наших профессоров, скорее всего Андрю Макколи или Вильям. Правильно, конечно. А то пока он заведующий, ему нет ни времени, ни желания заниматься своими студентами, правда ведь? За время жизни в ЮАР Джон набрал две полные коробки наколотых на булавки ярких и красивых жуков. Я не раз говорил ему, что жук тем интереснее, чем он мельче и несколько раз показывал ему миллиметровых перокрылок как образец. Джона, однако, это не убеждало, и он попросил меня привезти ему из Кении каких-нибудь жуков для пополнения его коллекции. Просьбу эту я выполнил и уже в своем кабинете распаковал рюкзак и вручил четыре экземпляра навозников из рода Проагодерус. Жуки были сравнительно небольшие, около полутора сантиметров в длину, однако, самец Проагодеруса украшен на голове двумя изящными и направленными назад отростками, которые достигают заднего конца тела жука. Этих насекомых я собрал в навозе бабуинов в лесу Какамега и взял с собой специально, чтобы доставить удовольствие Джону. Судя по его реакции, это мне удалось. Отправляясь три месяца назад в своё Большое Жучиное Путешествие, я полагал, что спокойная жизнь заканчивается и начинаются горячие дни непрерывных переездов и переходов. Это было заблуждение, и я убедился в этом сразу по возвращении в Преторию. На своем рабочем месте я нашёл толстую пачку накопившейся корреспонденции, включая рукопись моей статьи с пометками редакторов, статьи других авторов, присланные мне на рецензии, письма от своих родных и несколько посылок с личинками жуков из разных музеев. Мне следовало как можно скорее разобраться с этим грузом и затем приступить к работе с личинками пластинчатоусых, ибо время шло, и два года контракта истекали через девять месяцев. Клайд отпустил меня в поездку с условием, что вся официальная работа будет сделана вовремя и хорошего качества, поэтому мне не терпелось поскорее приступить к работе. А кроме того, срочно следовало послать отчеты об экспедиции моим грантодателям в ЮАР и Канаде и отчитаться о потраченных суммах. Я отвел на все организационные дела неделю и сразу по приезду в Преторию стал ликвидировать образовавшийся в делах застой. Самой трудоемкой была обработка научных результатов моей поездки, иными словами, просмотр и сортировка многочисленных жуков. После четырёх недель интенсивных сборов в горах Кении я привез в Преторию несколько тысяч экземпляров насекомых и, разумеется, не было никакой надежды и возможности мне их всех самому обработать. Мне предстояла другая задача: рассортировать всех многочисленных жуков по группам для рассылки тем или иным специалистам, которым мои материалы будут интересны. Я составил список из дюжины своих знакомых жуковедов и принялся за работу. Одними из первых в моих пробах стали попадаться характерные шарики свернувшихся жуков Цератокантид, и я послал их своему другу Алессандро Фоссато. Через месяц от него пришло восторженное письмо, в котором он сообщал, что были собраны представители семи видов этого семейства и из них только два были известны прежде, а остальные пять были новыми для науки. Среди них было несколько экземпляров самого маленького представителя семейства. Алессандро любезно намеревался назвать этот вид моим именем и спрашивал на это разрешение, которое я, разумеется, ему с удовольствием дал. Алессандро очень воодушевился, узнав о моих планах поехать на горы восточно-африканской дуги и предрекал экспедиции этой успех и многие новые виды его любимых Цератокантид. Последующие события показали, что в расчетах своих Алессандро был совершенно прав. Более всего в привезенных материалах было жуков перокрылок. Их количество приближалось к тысячи экземпляров, однако будучи микроскопически маленькими, их суммарный объем был едва больше объема спичечной головки. С особой тщательностью я просматривал под большим увеличительным стеклом свои пробирки с этими жуками и все больше понимал моего друга Филла в его увлечении этим семейством. Жуки эти на самом деле были феноменально разнообразны и под микроскопом я видел их всё новые и новые формы. Я как мог рассортировал их по видам, положил в маленькие плотные пробирки и послал в Техас. Через некоторое время Филл сообщил, что из сорока собранных видов он обнаружил представителей четырёх совершенно новых родов, что было отличным результатом. Я попросил Филла вернуть мне затем по несколько экземпляров разных видов с определительными этикетками, изготовил из них постоянные микроскопические препараты для своей коллекции и с тех пор стал считать перокрылых жуков одним из самых интересных жуков среди всего отряда. Вторыми по численности после перокрылок в моих сборах были жуки- долгоносики. Это семейство, наравне со стафилинидами включает около 50 тысяч видов и считается одним из самых больших среди всех жуков. Все долгоносики фитофаги и хищников среди них нет. Большая часть видов в стадии взрослого жука встречается на зеленых растениях, и в моих сборах было немало интересных долгоносиков с гигантских сенеций и лобелий вершин гор Эльгона и Кения. Однако наибольший интерес представляли многочисленные виды долгоносиков, которых я собрал в лесной подстилке. Жуков этих было несколько сот экземпляров по меньшей мере двух десятков видов и некоторые из них были очень причудливые и приспособленные жить в теплой влажной лесной подстилке. Я рассортировал их по местам сборов, снабдил подробной этикеткой и послал своему коллеге Грегу Ричардсону в Оттаву, который много лет изучает подстилочных долгоносиков Латинской Америки и остро нуждался в небольшой справочной коллекции по этим жукам из Центральной Африки. Очень интересными и разнообразными были в моих сборах жуки- ощупники из подсемейства Пселафины. Это сравнительно небольшие насекомые от одного до двух миллиметров длиной, со сросшимися по шву надкрыльями и сильно удлиненными щупиками на голове, отчего они получили своё название. Жуков этих в мировой фауне насчитывается больше десяти тысяч видов и каждый год ещё несколько десятков описывается впервые для науки. По всему миру человек двадцать энтомологов профессионально занимаются этой замечательной группой. Свой материал я отослал в Словакию, своему другу Владу Слободе. По профессии Влад лингвист и говорит на полудюжине языков, среди них и на русском, однако по своей специальности работать ему пришлось мало и средства для жизни он зарабатывает, управляя фабрикой по выращиванию шампиньонов. Подобно Алессандро, Влад в свободное время занимается энтомологией и вот уже лет десять изучает жуков-ощупников Юго-восточной Азии и Австралии. Влад однажды говорил мне, что к пятидесяти годам он хочет заработать достаточно средств на жизнь, уйти из грибного бизнеса и полностью посвятить несколько десятков лет жизни любимым жукам в объеме мировой фауны. У Влада был большой пробел с ощупниками из Африки и материалы моей коллекции отчасти его восполнили. Около месяца я посвящал выходные дни разбору и сортировке материалов своей кенийской экспедиции и после долгих часов сидений у бинокуляра закончил, наконец, разбирать свою последнюю полевую пробу. Я полагал очень важным, как можно скорее покончить с этой работой и сделать свои сборы доступными для изучения коллегам. В общей сложности я разослал жуков по тринадцати адресам и от души надеялся, что мои посылки вызовут интерес и радость у получателей. Себе я оставил немного жужелиц и дубликаты некоторых массовых видов жуков-перокрылок, которыми намеревался заниматься самостоятельно и, кто знает, может быть со временем работа по этим жукам станет моим основным направлением в энтомологии. Возможность этого была отнюдь не исключена. Я был настолько удовлетворен и воодушевлен результатами своей экспедиции, что решил написать небольшую статью в австрийский жучиный журнал "Жучиное Обозрение" с описанием удобства, интереса и доступности Кении как места для энтомологических исследований. Статья называлась "Сбор жуков в Кении", и на четырёх страницах я рассказывал о процедуре получения разрешения на сбор и вывоз жуков из страны, удобстве и дешевизне работы в национальных парках, описывал места своих находок и в заключении коротко рассказал об объеме и состоянии жучиной коллекции в Национальном музее в Найроби. Статья эта вышла через шесть месяцев и вслед за этим, к моей радости, я получил несколько десятков писем от людей, которые её прочитали, собрались поехать в Кению и спрашивали моего совета по разным организационным вопросам. Такой интерес к Восточной Африке от неизвестных мне читателей статьи и от коллег, получивших на изучение моих жуков, убедил меня, что моя экспедиция в Кению была удачной. Во время сортировки жуков у себя в кабинете я пришёл к окончательному решению организовать новую поездку в регион и посетить горы восточно-африканской дуги в Танзании, о которых мне рассказала Виола, и о которых впоследствии я прочитал немало интересного. Я достал из книжного шкафа подробную карту Танзании, которую купил в магазине на Пикадилли и прикрепил к стене моего кабинета. С тех пор каждый день я пробегал по ней глазами, и моё намерение поехать в новое Большое Жучиное Путешествие от этого только усиливалось. Глава 24 Три месяца в Большом Жучином Путешествии неизбежно привели к тому, что в моей лабораторной работе в Претории образовался приличный застой. Мне потребовалось несколько недель, чтобы достать из запертых шкафов свои бесчисленные банки с личинками пластинчатоусых, поглядеть на них в микроскоп и снова погрузиться в прерванную работу. То-же самое касалось и моих личных проектов выходного дня, которые я смог возобновить только через месяц после возвращения, ибо это время было занято сортировкой привезенных материалов, и поскольку это не было моей официальной работой, заниматься этим я мог только по выходным. Даже мои занятия спортом оказались прерванными, и я снова стал возвращаться в прежний график бега на стадион с той только разницей, что первые два раза я находил это слишком утомительным и поворачивал обратно с середины пути. Тем не менее прошло всего несколько недель, и течение моей жизни в Претории вернулось в свою прежнюю колею и стало во многом напоминать таковую до отъезда в Кению. Среди пачки конвертов на моем рабочем столе было несколько рукописей моих статей, вернувшихся из редакций. Подобно углю, добытому шахтёром, научные статьи есть основной продукт научного работника. Есть и другие виды продукта, как то накопленная за долгие годы коллекция естественно-исторических объектов или чтение оригинальных лекций, однако, статьи есть безусловно главная форма отчета исследователя о своей работе. Ученый планирует исследование, делает его и по результатам пишется рукопись статьи, которая затем отсылается в редакцию одного из научных журналов. Практически в каждой стране существуют энтомологические общества и, как правило, они издают один или несколько журналов. Таким образом в мире есть много редакций, куда можно послать свою рукопись для опубликования. Получив рукопись, редактор читает ее, смотрит, насколько она подходит для журнала по тематике и качеству, и если на первый взгляд она его удовлетворит, то отсылает копии рукописи двум или трём рецензентам из числа специалистов по этой теме, как, например, личинки жуков. Рецензенты читают рукопись более внимательно, указывают на все ошибки, опечатки и прочее, а затем предлагают более общие советы, как, например, переделать анализ или сослаться на важные статьи, пропущенные автором. В заключении они ясно указывают редактору, что с этой рукописью следует, на их взгляд, сделать: принять к печати сразу или после внесения исправлений, либо отказать. Pедактор изучает ответ рецензентов и принимает решение. Как правило, рукопись или отвергается, или условно принимается и возвращается автору на переделку. Имена рецензентов держатся от автора в тайне, ибо, как правило, это близкие коллеги и порой автор склонен слишком лично воспринимать их критику. Мне всегда было очень интересно получать рецензии на свои рукописи и по их стилю или даже формату бумаги пытаться отгадать имя рецензента. Как правило, я ошибался. В идеале задача каждого автора написать качественную рукопись по интересной теме, которая будет интересна многим читателям и оттого редактор с радостью возьмет такую статью в печать. Например в 2001 году в Африке было обнаружено несколько видов насекомых, которые совершенно не могли быть отнесены ни к одному из известных отрядов, и оттого для них был описан новый отряд Мантофасматоидеа, группа, эквивалентная отрядам бабочек, жуков или стрекоз. Насекомые эти полутора-двух сантиметров в длину, напоминают одновременно палочника и кузнечика и известны из Танзании, Намибии, Южной Африки и балтийского янтаря. Такое открытие всколыхнуло энтомологический мир и не удивительно, ибо предыдущий новый отряд Гриллоблатиды был описан в 1914 году. Статья с описанием Mантофасматоидеа будет, безусловно, интересна сотням энтомологов и редактор любого журнала будет рад заполучить эту рукопись от авторов для своего издания. В реальности дел обстоит иначе. Новый отряд насекомых описывается сейчас раз во много лет и даже новое семейство среди примерно 170 семейств жуков открывается примерно раз в 10 лет. С другой стороны, по подсчетам специализированного английского каталога "Зоолоджикал Рекордз" только по жукам каждый год публикуется от трёх до пяти тысяч статей. Среди них немало хороших, однако, крайне специфичных работ, которые, возможно, будут прочитаны самим автором и ещё одним-двумя специалистами. Например, когда Алессандро опишет новых Цератокантид из Кении, это с интересом прочтет он, я, да ещё пара наших коллег. С другой стороны есть немало просто низкокачественных статей, авторы которых интересуются лишь увеличением списка своих публикаций и карьерным ростом, а отнюдь не научной проблемой. Наконец, есть просто хорошие работы по интересным вопросам энтомологии. Все эти разнообразные рукописи ложатся на редакторский стол и его задача со всеми ими разобраться. Задача редактора - поднять престиж журнала, тираж и циркуляцию, и печатать в нём только качественные и интересные для многих читателей работы. Чем больше рукописей приходит редактору, тем больше у него возможности выбирать лучшие из них. И наоборот, чем престижнее журнал, тем большее число авторов отсылают туда свои работы в надежде быть принятыми. За год в журнале выходит в свет примерно одинаковое количество статей, предположим 30, и примерно такое же количество новых рукописей принимается в печать, а все остальные отвергаются. Чем выше престиж журнала, тем больше он получает рукописей, тем выше требования к их качеству и тем выше шанс, что посланная туда работа будет отвергнута редактором. До приезда в Африку я наивно полагал, что совершенно неважно, в каком журнале появится моя статья. Главное - чтобы рисунки получились хорошего качества и издатель прислал побольше бесплатных копий для рассылки коллегам. Я полагал, что, поскольку все журналы циркулируют достаточно свободно по миру, то всякий заинтересованный в моей работе без труда отыщет её в библиотеках. Jак только я оказался в Претории, Клайд дал мне ясно понять, что его финансирование от университета напрямую зависит от престижа журнала, который измеряется тем самым "фактором виляния", про который говорил мне Джероми в самом начале моего постдокства. Считается, что в "хорошем" журнале все статьи по определению хорошие, в то время как статья в малоизвестном издании может быть среднего или низкого качества. Поэтому во время нахождения на постдоке статьи о всех моих официальных проектах в соавторстве с Клайдом должны быть приготовлены и опубликованы только в самых "солидных" журналах. Я вспомнил рассказ Джероми о его друге из Гарварда и про себя подумал, что вот откуда берутся эти немного смешные и странные правила научного социума. Я немного критически воспринял пожелание Клайда о правилах выбора журнала для печати, однако, принял это к сведению и поступал соответственно. Авторы иногда сетуют, что редакторы подобных "солидных" журналов слишком привередливы в своем выборе и часто отвергают по-настоящему хорошие работы только оттого, что они посвящены слишком узкой или мало-популярной группе насекомых. Самым высоким фактором влияния в энтомологии обладает британский журнал "Аспекты Энтомологии", который печатается Лондонским Энтомологическим обществом. По настоянию Клайда я отправил туда нашу работу про личинок Дасциллид и уже через неделю оттуда пришёл короткий ответ. В нём главный редактор благодарил за исключительно высококачественную работу, однако, будучи обязанным печатать только статьи для большого круга читателей, он отказывался нашу работу не только печатать, но и направить рецензентам. Узнав об этом, Клайд весьма нелестно отозвался о редакторе, повелел изменить формат рукописи и отослать его в журнал с рейтингом номер два. Научная этика запрещает отсылать одну и ту же рукопись одновременно в два и более издательств, поэтому сперва нужно получить отказ в одном месте и затем посылать рукопись во второе. Номером два был "Вопросы Европейской Энтомологии" с двумя соредакторами в Вене и Праге. Они любезно сообщили, что отправили рукопись на рецензии, и через пару месяцев я получил замечания рецензентов и любезное письмо редактора. Он тоже высоко отозвался о качестве статьи, однако, редакция, будучи перегружена потоком рукописей для печати, была готова принимать лишь таковые, на которые оба рецензента дали самые положительные отзывы. Это означало отказ. Я показал ответ Клайду, он внимательно изучил один из двух самых критических отзывов, по стилю опознал своего коллегу из Голландии с которым поругался несколько лет назад, назвал его идиотом и сказал мне послать рукопись в третий журнал. Я не думаю, что подобная практика была исключительной. За годы африканского постдока у меня сложилось впечатление, что большинство людей в академических структурах интересуются больше тем, сколько и где вышло статей, чем их содержанием. Ещё больше это относится к администрации университета, которая вводит рейтинг своих сотрудников по количеству статей только в "солидных" журналах. Постдоки тоже не избежали этого требования. Чтобы получить постоянную работу, всегда желательно иметь несколько статей в "Аспектах" или "Вопросах". Я помню, как радовался Боб, когда после долгих переговоров и исправлений одна из его статей про сверчковые свадьбы была принята в "Поведение животных". Он настолько гордился этим обстоятельством, что повесил письмо редактора на стену в своем кабинете и месяца два любовался им. Я никогда не забуду своего удивления, когда один молодой профессор в Претории хлопнул меня по плечу и радостно сказал: - Да, неплохо я поработал в прошлом году, очень неплохо. У меня вышло двенадцать статей, из них две в "Анналах Королевского Общества" в Лондоне и ещё две в "Королевском Зоологическом журнале". Очень неплохо. Теперь у меня семьдесят пять публикаций. Но это не все. На этот год я планирую опубликовать шестнадцать статей, и к концу года надеюсь довести общий счет до девяноста, а там скоро и до ста. Вот так-то!. Через полтора месяца на кафедральной доске объявлений появилась фотография этого профессора, которому ректор вручал ежегодную премию университета Претории "За академические заслуги". "А что плохого - спросит читатель, - в том, что ученый выпускает большое количество хороших статей в престижных журналах?" Вопрос этот непростой и его подробное обсуждение остается за рамками этой книги, однако, я отмечу несколько негативных последствий. Политика администраций научных организаций поощрять большое количество статей в солидных журналах ведет к тому, что становится невыгодным писать монографии или большие статьи. Для администрации пять маленьких статей в пять раз лучше, чем одна большая, и оттого авторы вынуждены дробить свою работу подобно другу Джероми на "Минимальные Публикабельные Юниты". Кроме того, такая политика заставляет авторов получать результат как можно быстрее и оттого долговременные проекты оказываются преданными забвению. Затем выбор направления исследования часто определяется автором с учетом того, или исключительно тем, что сейчас есть самое модное и популярное направление в науке, ибо такая рукопись, скорее всего, будет принята в печать в солидном журнале. В результате многие непопулярные, однако интересные и требующие решения вопросы, остаются без внимания долгие годы. И, кроме того, такой подход учит студентов планировать работу и думать не в терминах научной проблемы, а в терминах "Минимальных Публикабельных Юнитов", которые можно сделать за самый короткий отрезок времени. Однако всё это теория, а на практике я сам следовал академическим требованиям и отсылал рукописи своих статей в один "солидный" журнал за другим. Иногда их принимали, иногда возвращали, и я снова отсылал их, на этот раз в другой журнал. На все это уходило приличное количество времени, однако, рано или поздно все они оказывались принятыми, и оттого я считался продуктивным и оттого хорошим постдоком. Клайд явно ко мне благоволил, и месяца через два после моего возвращения из Большого Жучиного Путешествия он попросил меня зайти к нему в кабинет. Надо сказать, что встречался я со своим начальником по вопросам работы приблизительно раз в несколько месяцев и почти всегда по моей инициативе, поэтому у меня были все основания полагать, что у Клайда действительно была для меня какая-то важная новость. - Хай, Василий! - крикнул он, когда я переступил порог его кабинета. - Ну, как дела? Я коротко рассказал Клайду о состоянии дел с личинками пластинчатоусых жуков и сказал, что весь материал из Лондона и Вашингтона уже прибыл и что, как и планировалось, я завершу все свои проекты до окончания моего постдока, то есть в оставшиеся семь месяцев. - Хорошо, - сказал Клайд, - хорошо. Ну, а какие новости со статьей про Дасциллид? Я ответил, что рукопись получена в редакции третьего по счету журнала и что они, скорее всего, отослали её на рецензию, что само по себе было уже хорошим знаком. - Хорошо, - повторил Клайд, - очень хорошо. Итого, выходит, что за время здесь на постдоке ты напишешь шесть статей? Неплохо, очень неплохо. Я поблагодарил своего работодателя. - Я в общем пригласил тебя вот зачем. Как ты смотришь на то, если попытаться остаться тебе здесь ещё на некоторое время, скажем, на год? Я ответил, что такая перспектива кажется мне вполне благоприятной, если, кончено, за это время я не найду себе где-нибудь постоянную работу. - Разумеется, разумеется, - ответил Клайд. - Постоянная работа - дело серьезное. Просто тут через неделю наступает последний срок сдачи заявок на финансирование постдоков и, если ты хочешь, то мы можем попытаться попросить тебе продление. Я спросил Клайда, под какой проект требуется это продление, ибо всю свою текущую работу я намерен закончить в срок и если мне нужно дополнительное время, то месяц-другой и никак не год. "Если, конечно, вы не позволите мне заниматься целиком моими проектами выходного дня". На это Клайд улыбнулся. - Нет, ну это, пожалуй, не получится. Ты и так недавно разъезжал по своим делам целых три месяца. Дело, в общем, в следующем. Ты, наверное, знаешь, что Карл и Дуглас редактируют большую книгу о жуках? Я кивнул. Одно немецкое издательство уже несколько лет назад начало выпускать многотомную серию о животных мира, и года через полтора-два должны были появиться в печати три толстых тома о жуках. Написать разделы по всем семействам были приглашены соответствующие специалисты. И вся эта работа велась под руководством редакторов томов по жукам немца Дугласа Ленца и новозеландца Карла Бартена. Я уже давно раздумывал, как бы приобрести эти три тома для себя, ибо такого подробного обзора всего отряда под одной обложкой в печати ещё не появлялось. Однажды Клайд уже сказал мне, что редакторы года полтора назад попросили его написать раздел по всем пластинчатоусым жукам и что работу он начал, однако затем новостей на эту тему я не слышал. - Дело, в общем, в следующем, - сказал Клайд. - Предполагалось, что я напишу о всех пластинчатоусых и время отсылки рукописи редакторам истекает через полгода. Я хотел бы, чтобы ты забрал то, что я успел сделать, написал часть про личинок, проверил всю библиографию и приготовил иллюстрации. В общем довел работу до конца..., там не так много осталось. Иллюстрации, конечно, нужны не оригинальные, их можно взять из моих старых статей и личиночные из твоих работ. Где надо, возьми рисунки из чужих статей, но тут нужно будет согласовывать с владельцами копирайта. За полгода, разумеется, сделать все это ты не успеешь, однако, я почти уверен, что и другие авторы к этому первому сроку не поспеют, и оттого у нас есть ещё минимум месяцев восемь. Одним словом, надо довести все главы о пластинчатоусых до конца и вот под это дело я и попрошу продлить тебе финансирование. Ты, разумеется, будешь вторым автором. Ну что, согласен? Разумеется, я согласился. Ещё быстрее, чем Клайд рассказал, для чего он хочет оставить меня тут на третий год, я подумал о преимуществах такого плана. Конечно, будет неплохо написать эту главу и стать одним из соавторов этой толстой книги. Скорее всего, издатель выделит по одному бесплатному экземпляру каждому из них. Затем появится больше времени, чтобы осмыслить все детали анализа моего основного проекта по личинкам пластинчатоусых жуков и финальное качество работы должно от этого только выиграть. Затем можно будет поехать в новое Большое Жучиное Путешествие и посетить горы восточно-африканской дуги в Танзании и музеи в Европе и Северной Америке. Если мой постдок продлят, то можно будет ещё один год не думать о том, где искать новую работу и куда ехать. Дополнительный год означает новые выходные дни, во время которых я смогу заниматься интересующими меня личными проектами. Более того, мне вполне нравилась жизнь в Претории и я с удовольствием проживу ещё год здесь. И кроме того, если я хорошо организую свою работу в Южной Африке, то смогу закончить её хотя бы за месяц до окончания постдока и время это до возвращения в Россию употребить на экспедицию либо на Мадагаскар, либо на Берег Слоновой Кости. Одним словом, план Клайда во всех отношениях был для меня просто идеальным. - Отлично, - сказал Клайд, - сейчас тогда я пришлю тебе файл с моим текстом, и ты приступай к работе над главой. А ты приготовь мне прямо сейчас короткий отчет о проделанной работе и СV. Я сам напишу мотивационное письмо на имя ректора и попрошу оставить тебя на третий год. Имей в виду, неизвестно, что ещё из этого получится. Результаты будут известны месяца через два. Я думаю, все будет в порядке. Только давай, работай. Глава 25 Прошло уже полтора года со дня моего приезда в Южную Африку и из этого времени больше года я жил в доме с Бобом, Марком и Джоном на Скуман-стрит. За это время я давно научился чувствовать себя в Претории как дома, и моя прежняя жизнь в северном полушарии стала постепенно казаться все более и более далёкой. Неделя проходила за неделей, по будням я много и увлеченно работал с личинками пластинчатоусых жуков, по выходным делал личные проекты, и вся эта работа приносила мне большое удовлетворение. По средам и субботам день начинался бегом на стадион, плаванием и занятием в тренажерном зале, и таким образом я компенсировал недостаток мышечной активности при сидячей работе. Свой очередной день рождения я собирался отметить полумарафонским забегом, к которому начал готовиться за два месяца и постепенно наращивал дистанцию. По воскресным утрам я ходил на "блошиный" рынок и просматривал корешки новых книг у знакомого букиниста и иногда покупал одну или две из них. Иногда случались вечеринки среди аспирантов и постдоко в кафедры, и тогда человек пятнадцать-двадцать молодежи собирались в гостях друг у друга. Жарили мясо, пили вино и обсуждали достоинства и недостатки своих профессоров. Кто-нибудь возвращался к тому времени из поездки по соседним африканским странам и рассказывал о них свежие новости. Одним словом, жизнь моя стала совсем ритмичной и такое её течение мне положительно нравилось. После разговора с Клайдом я быстро передал ему необходимые документы и приготовился ждать ректорского решения по продлению моего постдока на третий год. Обычно администрация университета не очень охотно шла на это и предпочитала на эти средства пригласить нового человека, а не "продлевать старого". Тем не менее, я полагал, что Клайд сможет решить дело в мою пользу и стал потихоньку планировать свои дела до окончания своей работы в Африке. Прежде всего я стал раздумывать о новой экспедиции в Восточную Африку и немало времени провел, разглядывая карту этого региона и особенно Танзании. На этот раз я планировал посетить горы восточно- африканской дуги и стал собирать всю доступную о них информацию. Из примерно десятка изолированных горных звеньев этой дуги только три: Улугуру, Узамбара и Удзунгва были одновременно одинаково крупными и доступными для путешествия без личного автомобиля. Из них горы Улдзунгва входили в одноименный национальный парк. Я так и не смог связаться с природоохранным министерством Танзании, чтобы получить от него разрешение для работы в национальных парках страны подобно тому, как это случилось год назад в Кении. По этой причине я исключил горы Удзунгва из своих планов и решил сконцентрироваться на массивах Узамбара и Улугуру и провести в каждом из них по неделе интенсивных сборов. Помимо горных лесов в Танзании, я намеревался посетить остров Занзибар, откуда в Восточную Африку проникало мусульманство, работорговцы, а затем уже и европейские ученые вреде Бартона и Спека. Именно Занзибар был одним из двух африканских островов, на которые я планировал попасть в период своего постдока. Второй был Мадагаскар, однако, поездку туда пришлось отложить, а затем и вообще отменить. Однажды Боб окликнул меня из-за перегородки, которая разделяла наш кабинет на два угла. Он просматривал новости в Интернете, иногда вслух комментировал какое-нибудь событие и, судя по его голосу, дело на этот раз было серьезное. - Черт, Вэз, похоже, на Мадагаскаре гражданская война! - сказал он Боб всего год назад побывал на острове и теперь внимательно следил за событиями там. Когда я спросил, в чем там дело, Боб продолжил: - Ратсирака проиграл выборы Рамаломанане и отказался отдавать власть. Рамоломанана был мэром Антананариву и его сторонники заняли город, а Ратсирака убежал, и его поддерживают в провинции. Он перекрыл единственную дорогу от порта к столице и теперь там нечего есть. Повсюду стычки и есть убитые с обеих сторон. Не знаю, кто такой Рамаломанана, но Ратсирака был отъявленным негодяем и это при нём Мадагаскар стал одной из самых бедных стран. Кроме того, он потомок африканской части жителей Мадагаскара, а Рамаломанана - полинезийской. Ладно, посмотрим, чем этот конфликт закончится. Только бы поскорее, а то там истребят последний лес и всех лемуров! Шли месяцы. Конфликт на Мадагаскаре затянулся и наконец поступило сообщение, что Ратсирака вербует белых наемников в Южной Африке и Франции, и что в Дар-ес-Саламе был перехвачен самолет с мерцинариями из Франции. Однако после полугода противостояния Франция, основной донор и торговый партнер Мадагаскара, признала Рамаломанану законным президентом и страсти стали потихоньку стихать. Ратсирака убежал в ту-же Францию и на время затих. Однако неожиданно на острове вспыхнула эпидемия неизвестной болезни и за одну неделю от неё скончалось около полутора тысяч человек. Я подумал, что будет разумным отложить свою поездку на Мадагаскар до лучших времен и сосредоточиться на Занзибаре и восточноафриканской горной дуге. Как и год назад, я собирался остановиться в Восточной Африке по пути в Европу и Северную Америку. Там я планировал посетить естественнонаучный музей Филда в Чикаго, конференцию во Флориде, оттуда отправиться недели на две в Каракас с экспедицией по Венесуэле с подъем на пик Боливар, а на обратном пути намеревался провести неделю в коллекции Королевского Центральноафриканского Музея в брюссельском пригороде Тервурине, где хранятся богатые материалы из Конго. За полгода до отлета я обратился за финансированием этой экспедиции в несколько научных фондов и получил средства из Музея в Чикаго и из фонда Эрнста Майра в Гарвардском Университете. Общая продолжительность всей поездки была два с половиной месяца и, разумеется, я назвал её Новое Большое Жучиное Путешествие. Мне не стоило большого труда убедить Клайда отпустить меня в эту поездку. После неё я планировал вернуться в Южную Африку, завершить тут свою работу и перед отлетом в Россию совершить месячную экспедицию по Берегу Слоновой Кости, одной из наиболее устойчивых и интересных стран франко- говорящей Западной Африки. Прошло два месяца и вестей о продлении моего постдока все ещё не приходило. В это время я продолжал работать над своими официальными проектами и не брался за нашу с Клайдом главу, ибо если мой контракт продлен не будет, мне все равно главу не закончить, а все проекты по личинкам пластинчатоусых завершить необходимо. Одновременно я стал слегка сомневаться в том, будет ли мой контракт в Претории вообще продлен и поэтому решил на всякий случай озаботиться поисками новой работы. Для этого я прекратил заниматься своими частными проектами и вместо этого в течении нескольких выходных приготовил и написал несколько заявок в различные университеты и исследовательские центры. В течение месяца в энтомологическом мире прошли известия о вакантных позициях куратора в четырёх больших коллекциях насекомых при естественнонаучных музеях в Южной Африке и Соединенных Штатах. Я отправил свои заявки по всем четырем адресам и вскоре получил от них четыре вежливые благодарности за интерес к этим работам и отказ в следующем абзаце. При этом из одного музея в Южной Африке была приписка, что его администрация зарезервировала это место для гражданина ЮАР из прежде недооцененных слоев общества. Этим термином в стране обозначали чернокожих и оттого белый иностранец для такой работы был кандидатом неподходящим. Объявления о работе в университетах почти всегда требовали специалистов либо в генетике насекомых, либо в защите растений, и оттого со своим опытом в систематике я для этих работ не годился. Исчерпав все варианты постоянного трудоустройства, я стал искать себе новый постдок. Мне вспомнился мой предшественник Джимми, который много месяцев назад рассказал мне в кабинете Джона историю своих постдоковых скитаний. "Похоже, - подумал я с улыбкой, - что я иду по его стопам и в лучшем случае я перееду с одного постдока на другой". Однако в отличие от Джероми, такая перспектива меня совсем не тяготила. Мне доставляло большое удовольствие переезжать из одной страны в другую и подолгу работать в новых коллективах разных университетов. Я полагал, что такие переезды неминуемо влекут за собой накопление опыта, который рано или поздно будет вознагражден интересным трудоустройством по специальности. После недолгих поисков я нашёл два фонда, которые объявляли свободный конкурс на постдоки. Это были Фонд Леона Харриса при Кейптаунском Университете и Фонд Александра Гумбольдта в Германии. Именно для них я подготовил и послал две похожие заявки на проект по изучению личинок жуков-стафилинид мировой фауны и реконструкции филогении семейства. Читатель помнит, что тема моего постдока в Университете Претории по личинкам пластинчатоусых жуков была продиктована моим работодателем Клайдом Купером. В самом начале нашего заочного знакомства я предлагал ему свою тему по стафилинидам, на что Клайд не согласился и пообещал средства только на изучение пластинчатоусых. Поскольку у меня не было других перспектив, я принял такое приглашение. На протяжении нескольких лет жизни в ЮАР я продолжал интересоваться личинками жуков-стафилинид. Прелесть моего теперешнего положения была в том, что оба эти фонда давали средства не научному руководителю, а самому постдоку, и оттого именно он выбирал себе тему для работы. Разумеется, на этот раз я выбрал дорогих моему сердцу стафилинид. Тема работы называлась "Филогения подсемейства жуков-стафилинид на основе морфологии личинок". Из существующих 35 подсемейств личинки были известны для 32 и хранились преимущественно в Чикаго. Во время своего первого Большого Жучиного Путешествия я провел десять дней в этой коллекции, посмотрел их богатый материал и заручился любезным согласием кураторов коллекции прислать мне в случае необходимости этот личинок. Таким образом тем, с чем работать, я был обеспечен в вполне, и оставалось только найти средства и место для этого проекта. В своих новых заявках я как можно красноречивее описал все преимущества нового проекта, приложил необходимые рекомендательные письма коллег, список своих трудов, бюджет проекта и с недельным промежутком отослал два толстых конверта в Кейптаун и Бонн. Первый ответ пришёл через месяц. Фонд Леона Харриса искренне благодарил меня за заявку, отмечал её безусловный интерес и обоснованность, сообщал о небывало высоком конкурсе в этом году и затем вежливо отказывал в финансировании и моего проекта. Ещё через неделю в своем почтовом ящике я обнаружил тонкое письмо из Бонна. Все предыдущие отказы были всегда написаны на одном листке бумаги, в то время как положительные известия приходили в толстых конвертах с подробными инструкциями и финансовыми формами. Пока я шёл от почтового ящика мимо скелета слона к своему кабинету, я убедился, что в конверте содержится единственный лист бумаги и приготовился выслушать отказ по-немецки. С легким волнением я ножницами отрезал край конверта, развернул втрое сложенный лист и прочитал первую строчку: "Глубокоуважаемый доктор Гребенников, поздравляем Вас с победой в конкурсе. Это предварительное быстрое известие и подробные инструкции Вам будут высланы позже". А через два часа позвонил Клайд: - Ха, Василий, привет! - прокричал он в трубку. - Как дела? У меня тут для тебя новость. Сегодня утром я видел ректора. Он просил меня зайти по поводу твоего продления. В общем, он сказал, что третий год это много, и мы договорились на восьми месяцах. Ты доволен? Так что поздравляю. Все, с этого дня давай, начинай заниматься главой. Не забудь, сегодня пятница и в пол-пятого мы идем в "МакГитис". Увидимся там. Я знал, что по условиям Фонда Гумбольдта я мог вполне отложить начало проекта по личинкам стафилинид после истечения дополнительных восьми месяцев в Претории. Разумеется, я был доволен! Глава 26 На другой день после получения положительных известий о новом постдоке в Германии и продлении контракта в Южной Африке я отложил в сторону все свои текущие проекты по личинкам пластинчатоусых жуков и занялся работой над обзорной главой по всему подсемейству для немецкого издательства. Когда я получил её черновой вариант от Клайда, я не совсем ясно представлял необходимый объем работ, и мне казалось, что я закончу все это за пару месяцев. В действительности оказалось, что шесть следующих месяцев я работал над этой главой ежедневно и, более того, желая закончить её до начала нового Большого Жучиного Путешествия, совершенно приостановил свои личные проекты и занимался ею по выходным. Неделя проходила за неделей, месяц за месяцем, и края работы не было видно. На полу в моем кабинете выросли метровые стопки статей и книг, которые мне нужно было упомянуть в этой главе или позаимствовать тот или иной рисунок. Дело дошло до того, что я попросил кафедральную уборщицу на несколько недель вообще не убирать и даже не заходить в мою половину кабинета, чтобы не нарушать хрупкий порядок во всем этом массиве. На фоне напряженной работы с главой у меня приключились другие важные и неотложные события. Пришла пора выкупать у моего знакомого агента по полетам свои билеты для нового путешествия из Йоханнесбурга в Найроби, Лондон, Чикаго, Майами, Каракас, снова Майами, Амстердам, Найроби и обратно Йоханнесбург. Вместе с агентом мы провели несколько недель в поисках самых удобных и недорогих перелетов для такого сложного маршрута по четырем континентам, и мне во что бы то ни стало необходимо было выкупить билеты в течение пяти дней, иначе наша бронь могла быть аннулирована. Полученные мной гранты из Чикаго и Гарварда могли быть обналичены только во время или после поездки, и оттого в финансовом плане помощи от них сейчас было мало. Все это происходило на фоне того, что через месяц Таня должна была приехать ко мне из Москвы на два месяца и в это время мы планировали с ней пожениться. Я перевел ей средства на покупку билетов в Москву и пока мы обсуждали, куда поехать на медовый месяц, из посольства Южной Африки в России сообщили, что визу Таня получит только если она или я заплатим большой залог правительству этой страны. По-видимому, таким образом демократическое государство Южной Африки хотело удостовериться, что Таня действительно покинет страну после двух месяцев и не останется нелегальным иммигрантом, подобно сотням и тысячам граждан Зимбабве и Мозамбика. Мне ничего не оставалось, как отправиться в Министерство Внутренних дел Южной Африки в центре Претории и заплатить требуемый депозит. Когда я таким образом остался почти совсем без средств, неожиданно пришло письмо из Ашхабада. Мои двоюродные дедушка и бабушка не могли больше жить в независимой Туркмении и терпеть попрание прав этнических русских от государственного аппарата Сапармурата Ниязова. Они решили продать свою квартиру и возвращаться в Россию, откуда они уехали в Среднюю Азию сразу после Второй Мировой войны и где у них родилось двое детей. Дедушка и бабушка были уже старенькие и в своем письме писали, что хотят вернуться на родину уже не для себя, а для своих детей и внуков. Я обрадовался такому их решению, ибо путешествовал по независимым среднеазиатским республикам бывшего Советского Союза, видел их трансформации и каждый раз, будучи в Ашхабаде, убеждал их уехать. Дедушка и бабушка все откладывали свой переезд и надеялись на улучшение в Туркмении, однако, такого не наступало и этнические русские, украинцы и евреи толпами продолжали уезжать в Россию. Цены на недвижимость в Ашхабаде резко упали. Денег, вырученных за их хорошую квартиру в центре столицы, едва хватило на то, чтобы перевезти вещи на поезде в Россию и купить небольшой домик. Им срочно требовались деньги и в течение трёх дней я послал им необходимую сумму. Все эти финансовые события произошли в течение недели, и мне пришлось немало подумать, каким образом пройти сквозь это "бутылочное горлышко". Первым делом я реализовал все свои дорожные чеки, которые остались от первого путешествия и планировал взять с собой во второе. Вторым шагом я отказался от экспедиции в Венесуэлу и сократил своё новое Большое Жучиное Путешествие на две недели. Когда же стало очевидно, что даже с этими действиями у меня не остается средств купить Тане обручальное кольцо и свозить её на медовый месяц, я попросил у Университета Претории авансом двойную зарплату и немедленно её получил. Только после этого я вздохнул свободно, ибо все большие выплаты были сделаны, и я избежал брать деньги взаймы у своих друзей. Впрочем, надежды на это было мало, ибо я прекрасно знал, что за неделю до этого Марк совершенно опустошил Боба и Джона, чтобы полностью заменить мотор на своем лэндровере. Марк был уверен, что этим он вернет свою машину к жизни и, как оказалось позднее, он снова ошибся. Таня прилетела за день до моего дня рождения, и на следующее утро я отметил свой юбилей полумарафонским забегом. Это был мой последний утренний визит на стадион в продолжении Таниного пребывания в Претории, ибо я нашёл невероятно трудным продолжать свои утренние подъемы в её присутствии и бежать из теплой постели на зимнюю улицу. Через три недели мы сходили в магистрат Претории и отдали наши брачные заявления, а ещё через полмесяца степенный и улыбающийся чернокожий сотрудник провозгласил нас мужем и женой перед разноцветным флагом Южноафриканской республики. Кармен и Джон были нашими свидетелями. Свадьбу с десятком гостей мы отметили в тот же вечер у нас дома на Скуман-стрит и по такому случаю наш садовник Симон преподнес моей жене свои специальные розы. Гостей мы угощали пельменями и борщом, а запивали красным вином из большой пятилитровой бутылки. Клайд приехать не смог, однако, вежливо прислал поздравления и в записке спросил о маршруте медового месяца, тем самым избавив меня от необходимости спрашивать его разрешения отлучиться на пару недель из города. Мне потребовалось немало времени, чтобы спланировать, где провести медовый месяц с моей молодой женой. Национальный парк Крюгера есть наиболее популярное направление в подобных случаях, однако, для такого путешествия нужен автомобиль, которого у нас не было. Кроме того, с Таниного согласия, я хотел употребить часть нашего времени для сбора насекомых и для этого наиболее интересным местом была Западная Капская провинция со столицей в Кейптауне. У меня была и другая цель, а именно: постараться исподволь приобщить свою супругу к увлекательному занятию поиска насекомых в природе, что в дальнейшем позволило бы нам совершать часть моих профессиональных поездок вместе и оттого пошло бы на пользу семье. И последним моим стимулом к такого рода медовому месяцу было понимание, что мне вряд ли скоро представится другая такая возможность провести две недели в свободном путешествии по Южной Африке и собрать двух очень интересных жуков, о которых мне много говорили мои коллеги. Первый жук, намеченный для поимки во время медового месяца, был полутора-сантиметровый стафилинид рода Арровинус. В этом роде было несколько видов, которые изредка ловились в лиственных лесах в горах вдоль берега Индийского океана. За пределами Южной Африки Арровинус не встречается, и был крайне интересен тем, что являл собой переходное звено между двумя большими и хорошо очерченными группами жуков. В зоологическом мире немало таких "переходных" животных и всегда они крайне интересны. Среди млекопитающих подобное "переходное" положение занимает китайская панда, которую относят то к медведям, то к енотам. Другой пример - смешное животное окапи из лесов бассейна реки Конго, которое внешне напоминает жирафа и антилопу одновременно. В то время как панда и окапи известны многим людям, об Арровинусе знает человек пять специалистов по стафилинидам. Об этом жуке я узнал от своего друга Ромы Щукина, который планировал поехать со мной в Кению. Как раз в это время он изучал эту группу и ему позарез было нужно несколько живых Арровинусов для изучения последовательности их ДНК. Я написал Роме, что попробую ему помочь и поискать этих тварей. В письме я добавил, что для этого мне придется, видимо, жениться, чтобы в горячке работы с главой получить у Клайда две недели на медовый месяц. Разумеется, такой план пришелся Роме очень по душе. Второй целью нашей с Таней экспедиции был совершенно новый и к тому времени ещё не названный род жуков, который впоследствии был описан под названием Аспидитес. Это был новый вид, который не мог быть отнесен ни к одному из 170 семейств жуков и оттого представлял собой новое семейство. Полтора года назад Педро Молина, мой друг из Испании и специалист по водным жукам, прилетел на две недели в Кейптаун, взял машину и поехал собирать жуков- плавунцов в окрестные горы. По вертикальному придорожному склону скалы сбегала тонкая струйка воды и в ней, прицепившись к поверхности камня, неподвижно сидел полутора-сантиметровый округлый черный жучок. Педро положил его в пробирку, затем нашёл ещё три похожих жука и, только оказавшись дома в Европе, посмотрел на них внимательно и, как он вследствие говорил мне об этом в одном ресторане в Лондоне, "почувствовал себя совершенным идиотом". И было отчего, ибо невзрачный жук при всей своей внешней заурядности имел на своем теле такую комбинацию признаков, которая не позволяла отнести его ни в одно известное семейство. Педро и несколько его коллег очень подробно изучили этих жуков внешне и сравнили последовательность ДНК с таковой его возможных ближайших родственников и после этого пришли к убеждению, что это действительно новое семейство жуков. Личинка этого жука продолжала оставаться неизвестной, и я написал Педро, что попробую собрать её во время медового месяца, на что он снабдил меня подробной информацией, где была собрана уникальная серия и от души пожелал нам с Таней поскорее вступить в брак. За Арровинусом мы с Таней поехали сперва на горный хребет Аутениква в лес между городами Найсна и Джордж на берегу Индийского океана. Место это подсказала мне Ирэн Бейли, наша кафедральный секретарь. Её старшая сестра с мужем уехали жить туда на пенсии, построили два домика среди леса, жили в одном, а второй сдавали желающим пожить в лесной тишине. Я позвонил сестре Ирэн по телефону, зарезервировал этот лесной дом на неделю и договорился, что её муж встретит нас с Таней на автовокзале Найсны. Так все и получилось. Мы провели замечательно время в этом доме и ежедневно совершали экскурсии по лесу на склонах хребта и на берег Индийского океана. Ежедневно на веранде Таня накрывала на стол, а я подвешивал на стропила ловушку Винклера с охапками лесной подстилки. Мы пили чай, рассматривали с веранды долину реки и лес на противоположном склоне и слушали, как из ловушки Винклера сыпятся вниз жуки и прочие беспозвоночные обитатели лесного пола. На третий день я обнаружил в ловушке своего первого Арровинуса, а затем ещё четырёх. Настало время покидать лесной дом, наши хозяева отвезли нас обратно в Найсну и посадили на автобус до Кейптауна. Дорога шла на запад вдоль берега Индийского океана через гористую и исключительно красивую местность. Автобус был двухэтажный, наши места были наверху и оттуда было очень удобно смотреть по сторонам. Две маленькие индийские девушки, подобно стюардессам, разносили по салону чай, и я подумал, что с таким уровнем обслуживания в автобусе я не встречался нигде в мире. Водитель включил телевизор в салоне и я увидел американскую экранизацию "Анны Карениной" Льва Толстого. Несколько раз на экране мелькали кадры старого Петербурга, а затем здание железнодорожной станции в Новом Петергофе, откуда было рукой подать до моего студенческого общежития, где я провел два заключительных года учебы в университете. Я ехал рядом со своей молодой женой и думал, насколько причудливо совершать свадебное путешествие вдоль южной оконечности Африки и увидеть по телевизору заснеженную станцию в далекой России, где десять лет назад я бывал почти ежедневно. В Кейптаун мы приехали уже в сумерках и взяли такси до кампуса Университета, где я забронировал нам академическую гостиницу. Город этот один из самых красивых, виденных мной, а Университет, пожалуй, наверняка самый красивый. Особенность Кейптауна, кроме того, что он лежит на берегу двух океанов, ещё в том, что город, как подкова, огибает высокие Столовые горы, которые видны с любой улицы и дома. Горы эти высокие настолько, чтобы улавливать влажные массы воздуха и осаждать их на своих склонах в виде дождя и тумана. Большая часть Столовых гор покрыта хорошим лесом, что есть очень необычно в такой близости к большому городу. Университет расположен прямо на восточном склоне гор и оттого здания вытянуты террасами и приходится спускаться и подниматься по лестницам. Большая часть домов построены на границе XIX-XX веков и их стены затянуты вьющимися растениями настолько, что кладки совершенно не видно. Выше кампуса Университета начинается лес, и такая близость сулила нам с Таней интересные экскурсии неподалеку от нашей гостиницы. На северном склоне Столовых Гор расположен большой мемориальный комплекс памяти Цесила Родеза, и его многометровая статуя обозревает город и провинцию, губернатором которой он был. Родез был крайне неоднозначной исторической фигурой, однако, именно он вместе с Симоном Боливаром и Филиппом Австрийским, сыном испанского короля Карла V были увековечены в названиях стран: Родезия (современная Зимбабве), Боливия и Филиппины соответственно. Кейптаун был нашей штаб-квартирой на вторую половину медового месяца и отсюда мы совершили трёхдневную экскурсию в поисках загадочного жука Аспидитеса. Известное и пока единственное место сбора этого уникального жука было примерно в ста километрах от Кейптауна вглубь материка недалеко от местечка Паарл, виноградной столицы страны. Не имея водительских прав, я был вынужден нанять автомобиль с водителем, который сперва отвез нас с Таней вглубь страны, а через три дня вернулся за нами обратно. В своих поисках Аспидитеса я решил остановиться в палатке в ближайшем к месту поимки месте и оттуда совершать экскурсии на горные склоны. Педро написал мне, что Аспидитеса нужно искать на вертикальных скальных склонах, по которым бежит вода. Вместе с Таней мы высадились в национальном парке "Байнсклоф Пасс" посреди бесчисленных невысоких безлесных гор, поставили палатку на специально для этого выровненной площадке под большими деревьями у ручья, оставили её под присмотром ренджера и отправились в окрестные холмы искать вертикальные склоны с водой. Три дня поисков Аспидитеса были тремя самыми мокрыми днями в моей жизни, и это вовсе не значит, что шёл дождь. Наоборот, погода стояла совершенно безоблачная, солнечная и оттого жаркая. Поутру мы просыпались с Таней в палатке, завтракали и уходили в окрестные горы. Ручьев повсюду было довольно много, однако вертикальные поверхности с водой были только около одного большого водопада. Там Таня устраивалась в тени читать книжку, а я пробирался вдоль влажных отвесных скал и собирал с них пинцетом жуков. Я очень быстро понял, что в таких условиях сверху почти непрерывно падают капли и оттого через полчаса работы я был мокрый с головы до ног. Снять рубашку и брюки было невозможно из-за невероятно жаркого и яркого солнца, на котором я мгновенно загорел бы до черноты. Вода была холодная, и мокрая одежда на ветру казалась ещё холоднее. Поначалу Таня с недоверием и интересом наблюдала за моими странными эволюциями в воде и в одежде, однако, скоро ей это перестало казаться необычным Я в это время думал о том, насколько успешно моя супруга справляется с нелегкой задачей быть женой энтомолога. Личинок Аспидитеса я так и не поймал, ровно как и взрослых жуков. Не знаю, что было тому причиной, возможно, экспозиция скал или химический состав воды или просто меньшая степень везения. Тем не менее сборами своими я остался вполне доволен, даже несмотря на то, что порой мне казалось, что моё тело сперва замерзло, а затем растворилось за три дня непрерывного холодного душа в одежде. Мы вернулись в Кейптаун, совершили несколько интересных экскурсий в лес на склонах Столовой горы и сходили в шумный город. В день перед возвращением в Преторию наш знакомый таксист отвез нас на Мыс Доброй Надежды примерно в 50-ти километрах южнее Кейптауна, и там мы увидели толпы возбужденных белых туристов со всего света и большую стаю закормленных и совершенно бесстрашных бабуинов. Обезьяны эти жили исключительно за счет подачек туристов и обнаглели настолько, что выхватывали еду у людей прямо из рук. Взрослые бабуины размером и формой больше напоминают крупную собаку, чем обезьян, выглядят очень внушительно, ничего не боятся и порой здорово пугают неосторожных туристов. Мы видели, как семья туристов уселась в машину, завели мотор и собрались уезжать. В это время большой самец бабуина увидел в руках у мальчишки какую-то еду, вскочил сквозь открытое окно внутрь автомобиля, вырвал пищу из рук перепуганного ребенка и громко заверещал. Вся семья, как горох, повыскакивала наружу, и родители стали успокаивать перепуганного сына. Обезьяна оставалась в машине ещё минуту и за это время перерыла всю кабину в поисках пищи. Бедные туристы смогли уехать только тогда, когда бабуин пожелал покинуть салон автомобиля, содержимое которого к тому времени было перевернуто вверх дном. Почти сутки потребовались автобусу, чтобы пересечь большую часть Южной Африки и привезти Таню и меня обратно в Преторию. Через неделю Кармен отвезла нас в аэропорт Йоханнесбурга, и я проводил свою жену в Великобританию. Мы договорились, что она будет находиться там свой третий и последний год аспирантуры в Университете Эссекса и постарается за это время завершить свою политологическую диссертацию. Тем временем я закончу свой постдок в Южной Африке и затем мы вместе поедем в Германию. Такой план казался нам самым подходящим и, вероятно, был таким на самом деле. На обратном пути из аэропорта я снова раздумывал над нелепостью жизни, когда молодожены вынуждены расставаться на почти год ради завершения своих академических работ. Было совсем темно, когда мы приехали в Преторию, и я попросил Кармен высадить меня не дома, а на кафедре, чтобы заняться работой и отогнать неизбежные грустные мысли. Как всегда, у меня было много дел с обзорной главой по пластинчатоусым, и я надеялся завершить её черновик за полтора месяца, оставшихся до начала моего Нового Большого Жучиного Путешествия. Глава 27 Второй год моей жизни в Южной Африке пролетел неимоверно быстро. Только я успел вернуться в Преторию из Первого Большого Жучиного Путешествия, как с головой погрузился в обработку его результатов и входил в рутину лабораторной работы. Затем около полутора месяцев мои мысли занимали хлопоты о продлении контракта и о получении нового, а затем заботы по скорому приезду Тани. Быстрее всего промелькнули два с половиной месяца новой семейной жизни и, проводив свою жену в Великобританию, я с удивлением осознал, что год жизни почти позади и через месяц мне пора отправляться в Новое Большое Жучиное Путешествие, венцом которого был месяц полевых работ на горах восточноафриканской дуги в северо-восточной Танзании. По плану моей новой экспедиции я снова должен был лететь в Европу кенийской авиакомпанией "Аир Кения" и по пути в Лондон сделать месячную остановку в Найроби. Оттуда я намеревался на автобусе пересечь границу с Танзанией и достигнуть города Аруша, который расположен у подножия горы Килиманджаро. В моих планах не было сборов или восхождения на эту гору, и причин тому было две. Во- первых, Килиманджаро была геологически очень молодой горой, где количество эндемичных видов не может быть высоким, в противоположность горам восточноафриканской дуги. Во-вторых, правительство Танзании объявило эту гору национальным парком, и поэтому для ловли жуков были необходимы отсутствующие у меня разрешения, и каждый день нахождения в парке стоил, на мой взгляд, невероятную сумму денег. Кроме того, одиночные путешествия по Килиманджаро были запрещены, и мне предстояло либо присоединиться к группе туристов, либо брать с собой ренджеров. Все эти соображения заставили меня проехать в нескольких километрах от самой высокой вершины Африки и сконцентрироваться на менее известных, однако более доступных и интересных невысоких горах по соседству. Из Аруши я намеревался сесть в автобус в Дар-ес-Салам, проехать к югу от гор Пара и часов через шесть пути свернуть с шоссе к небольшому городу Лушото, административному центру западной части гор Узамбара. В сорока километрах от Лушото лежало бывшее колониальное владение "Дом Гранта", и в этом месте я намеревался поставить свою палатку под присмотром его служащих и в течение недели совершать экскурсии в окрестные холмы, которые на единственной доступной мне карте Танзании были покрашены в интенсивный зеленый цвет, обозначающий лес. За несколько месяцев до отлета я написал владельцам этого поместья о своих планах и в ответном письме они охотно пригласили меня в гости и обязались за небольшую плату не только охранять мою палатку в дневное время, но ещё и кормить меня завтраком, который, по моим расчетам, должен был обеспечивать меня силами на большую часть дня. Таким образом, недельный сбор жуков в окрестностях "Дома Гранта" был первой частью моего путешествия по Танзании. Из западной части гор Узамбара я намеревался переехать в их восточную часть и провести неделю в природном заказнике Амани. От "Дома Гранта" до Амани по прямой было всего километров сорок, однако, из разделяла долина реки и её течение образовало крутые и малопроходимые скальные склоны. Перебраться в Амани я планировал в обход, через Лушото, дорогой на Дар-Ес-Салам и местечко Мухеза, от которых до Амани оставалось километров двадцать. В Кейптаунском университете я познакомился с ботаником из Польши, который несколько лет подряд работал в окрестностях Амани. Он обещал мне там большое разнообразие форм флоры и фауны, и недорогую гостиницу специально для европейских туристов. На Амани я намеревался провести неделю, и это была вторая часть путешествия. Завершив свою работу в западной и восточной части гор Узамбара в северо-восточном углу Танзании, я намеревался совершить большой автобусный переезд и добраться до города Морогоро, расположенного в нескольких часах езды от Дар-ес-Салам на запад, прямо вглубь континента. Морогоро интересовал меня как стартовая точка для путешествия в горы Улугуру, который начинались сразу к югу от города и тянулись в меридиональном направлении примерно на сорок километров. По доступным мне описаниям я знал, что горы Улугуру возвышаются совершенно изолированно посредине восточно-африканской саванны почти до двух или двух с половиной километров, их склоны покрыты влажным дождевым лесом, и в южной части хребта расположено плато Луквангуле, из окрестностей которого известно несколько эндемичных родов Цератокантид и перокрылых жуков. После нескольких писем своим коллегам в Европу я получил от них адрес голландского орнитолога Томаса Лемберга, который уже около трёх лет жил в Морогоро и руководил там финансируемой правительством Голландии программой сохранения уникального леса на склонах гор. Я написал Томасу о своем намерении приехать в Морогоро и повести несколько дней в горах Улугуру, на что он прислал мне любезное приглашение использовать его дом в городе как временную базу для своих экскурсий. Неделя в горах Улугуру была третьим пунктом моего путешествия. Горы Улугуру находились в трёх днях автобусного пути к югу от Найроби и ещё южнее лежали горы Удзунгва, тоже часть восточно- африканской горной дуги. Мне очень хотелось посетить их, однако, после некоторых колебаний я отказался от этого плана. Большая часть горных лесов в массиве Удзунгва была вырублена, а оставшаяся превращена правительством в самый молодой в стране национальный парк с оплатой и сложностями для коллекционирования, как на Jилиманджаро. Я также не хотел забираться так далеко от Найроби, куда мне следовало вернуться в завершении экспедиции, чтобы продолжить свой путь в Европу и Северную Америку. Кроме того, низинные затопляемые районы гор Удзунгва были печально знамениты как злостный рассадник комаров и именно там моя германская знакомая Виола два года подряд заболевала малярией. После некоторой внутренней борьбы я решил исключить горы Удзунгва из планов своего Нового Большого Жучиного Путешествия и оставить этот район, ровно как и массив пика Боливар в Венесуэле, для своих следующих экспедиций. Горы Улугуру был последним массивом в восточно-африканской дуге, который я намеревался посетить в эту поездку и причиной было то, что прочие изолированные звенья этой цепи лежали слишком далеко от населенных пунктов и до них было очень трудно добраться без автомобиля. Надо сказать, что в своих экспедициях по Восточной Африке я всегда ездил один и использовал для передвижения не очень комфортный, однако, невероятно дешёвый общественный транспорт. Помимо дешевизны, достоинством этого вида передвижения был более тесный и непосредственный контакт с жителями этих стран, и оттого я имел возможность лично и подробнее познакомиться с их образом жизни. Иногда, правда, поездки на автобусе имели свои минусы, например, когда на извилистой горной дороге в переполненном автобусе у моих спутников не выдерживали желудки, салон наполнялся мучительными стонами и запахами блюющих, а по полу текли ручейки бывшего содержимого их желудков. Другой раз багажник в нижней части автобуса имел дырявое дно, и сквозь эти щели брызни от колес несколько часов мочили мой рюкзак, пока я не достал его на конечной станции и не вылил из него несколько литров мокрой грязи. Тем не менее, я утешал себя, что путешествие на равных с жителями этих стран есть куда как более дешёвый, интересный и естественный способ, чем дорогие автомобили туристических компаний с целым штатом чернокожих слуг. Заключительным пунктом своей поездки по Танзании был знаменитый остров Занзибар, который сперва арабы, а затем европейцы использовали как штаб-квартиру для своих экспедиций вглубь континента. Занзибар и Мадагаскар были два мои самые желанные острова Африки и оба они впервые стали известны европейцам из рассказов венецианского купца Марко Поло, который либо посетил, либо сам услышал о них во время своих скитаний по Азии во второй половине XIII века. Занзибар был центром арабской работорговли и отсюда снаряжались экспедиции за главным товаром далеко вглубь континента до бассейна реки Конго и озер Танганьика и Малави. Васко до Гама посетил Занзибар в 1498 году во время своей первой морской экспедиции из Европы в Индию вокруг Африки и вскоре португальцы и затем англичане заменили арабов в качестве хозяев острова. С Занзибара Ричард Бартон и Джон Спек стартовали в 1858 году на поиски истоков Нила и по результатам этой экспедиции между ними образовалась глубокая вражда, которая несколько лет позже привела к трагической гибели Спока. Отсюда же отправился и Давид Ливингстон в свою третью и последнюю экспедицию; отсюда стартовал ещё никому неизвестный Генри Стенли на свои поиски и затем из Занзибара в Лондон было переправлено мумифицированное тело Ливингстона, чтобы быть затем похороненным в Вестминстерском Аббатстве, в компании с Чарльзом Дарвином и Исааком Ньютоном. Вряд ли на всем африканском континенте найдется исторически более значительное место, чем остров Занзибар. Он так часто описывался и упоминался в многочисленных книгах об Африке, которые я перечитал в Претории, что я решил пожертвовать несколькими днями сборов жуков и провести часть своей экспедиции как обыкновенный турист, жадный до всяких исторических достопримечательностей. В заключение восточно-африканской части моего Нового Большого Жучиного Путешествия я намеревался доплыть на судне из Занзибара в Кенийский порт Мамбаса, приехать в Найроби и оттуда отправиться на хребет Абердаре к северу от столицы, который я видел в прошлом году с вершины горы Кении и не имел времени его исследовать. Затем я планировал вернуться в Найроби, через Лондон приехать в Чикаго, чтобы там изучить и взять с собой личинок стафилинид для своего последующего проекта по гранту Александра Гумбольдта в Германии. После двух недель в Чикаго я планировал принять участие в энтомологической конференции во Флориде и на обратном пути в Преторию провести неделю в музеях Голландии и Бельгии. Из-за непредвиденных финансовых трудностей во время покупки билетов для этой поездки я был вынужден отказаться от намерения воспользоваться близостью Майами к Южной Америке и посетить Венесуэлу. О последнем решении мне не пришлось сильно жалеть, ибо в течение последнего года в этой стране проходили постоянные народные протесты против правительства Чавеса, нефтяники бастовали и экономика, а вместе с ней безопасность и соблюдение прав человека в этой сырьевой стране, сильно упали. Таким образом, в своем путешествии я намеревался посетить только три из первоначально задуманных континентов: Африку, Европу и Северную Америку, а Южную Америку отложить до лучших времен. Помимо отказа от экспедиции в Венесуэлу, мне пришлось менять свои другие планы. Я договорился с Клайдом закончить всю свою работу в Претории таким образом, чтобы освободить один месяц в конце моего контракта и провести его в экспедиции по Берегу Слоновой Кости. Я полагал, что без путешествия на запад континента мои представления об Африке не будут полными, и эта страна своей природой и длительной стабильностью как нельзя лучше отвечала моим планам. Я ожидал там увидеть настоящий низинный африканский лес, где каждая из нижних ветвей гигантских деревьев сама по размерам напоминает европейский дуб. Эта страна была бывшей колонией Франции, в ней жило постоянно несколько десятков тысяч европейцев, и главной статьей экспорта было какао для шоколадных фабрик Европы. У меня были готовы карты этой страны, рекомендательные письма к двум католическим миссионерам, и за неделю до отлета в Найроби я должен был выкупить свой билет на самолет из Йоханнесбурга в Абиджан. И вот буквально за неделю до покупки билетов информационное агентство сообщило, что на Берегу Слоновой Кости вспыхнул вооруженный мятеж; образовались отряды оппозиции, и они вместе с армией занялись обычным для стран Африки занятием - вместо того, чтобы сражаться друг с другом, они стали грабить мирных жителей и мародерствовать. Франция срочно отозвала своих граждан и послала туда воинский контингент. Но было уже поздно, и в течение недели вся страна стала ареной бесправия и убийств. В соседних Либерии и Сьерре Леоне война шла уже давно, а Гобоне недавно прошла эпидемия вируса эбола. Во всей Западной Африке оставались лишь Гана и Камерун, куда в принципе можно было бы поехать, однако, я заколебался и счел неожиданную войну на Берегу Слоновой Кости дурным знаком. После недельного колебания я решил отказаться от своих планов посетить западную часть Африки и свой вакантный месяц употребить для поездки в благополучные Австралию и Новую Зеландию. Как показали дальнейшие события на Берегу Слоновой Кости, мне не пришлось раскаяться в смене своих планов. Глава 28 Отправляясь второй раз в Восточную Африку в одиночную месячную экспедицию, я чувствовал себя значительно более уверенно и спокойно, чем год назад. Причиной этому был мой небольшой опыт первого путешествия и уверенность в том, что за исключением шумных столиц, вся остальная часть региона совершенно безопасна для одинокого путешественника с рюкзаком и без машины. Нигде в сельской местности я не чувствовал свою персону хоть в малейшей опасности и со стороны местных жителей неизменно встречал в основном удивление и порой любопытства, отчего этот мзунгу не ездит, как большинство остальных туристов, в автомобилях на сафари. Из всех мест, пожалуй, только Найроби может быть действительно неприятным или даже опасным городом, и немало туристов начинало своё знакомство с Восточной Африкой потерей в нём денег, документов или вещей. Однако если сократить время пребывания в Найроби до минимума и следовать простейшим правилам безопасности, например, не носить украшений и не ходить в сумерках через Ухуру-парк, то скорее всего все обойдется благополучно для приезжего. Все эти мысли бродили у меня в голове, когда мой самолет на Найроби поднялся в аэропорту Йоханнесбурга и я отправился в Новое Большое Жучиное Путешествие. Причин для таких размышлений у меня было прилично, ибо на этот раз я не ожидал никакой встречи в аэропорту. Мой друг Джонни уехал на три года в аспирантуру в Соединенные Штаты, а его подруга, теперь уже жена, родила младенца и жила у своих родителей в Момбасе. Мой самолет приземлился за два часа до захода солнца и пока я проходил неизбежные формальности, то продолжал раздумывать, как лучше организовать все свои дела. Мне их предстояло несколько: добраться до города, обменять евро на кенийские шиллинги, купить билет до Аруши на автобус компании Давана, запастись газовыми баллончиками для своего примуса и найти место для ночлега в столице. Поскольку со мной было два рюкзака и оставалось совсем мало времени до темноты, я намеревался нанять такси для всех этих переездов и уже подсчитывал, в какую сумму мне все это обойдется. Каково же было моё удивление, когда в жидкой куче встречающих я увидел молодого бородатого белого, держащего табличку с моим именем, да к тому же написанным по-русски! Я положительно не мог объяснить себе этого феномена и очень удивленно сказал ему, что это - я. Впрочем, в этом не было нужды, ибо этот парень узнал меня издалека и подавал знаки. По моему удивленному виду он, вероятно, почувствовал, что я нуждаюсь в объяснении. - Добро пожаловать, Василий, - сказал он по-русски, но с акцентом, и затем продолжил уже по-английски, но тоже с акцентом. - Меня зовут Радек Бржезовский, я аспирант отдела энтомологии Национального Музея Кении и занимаюсь тут вредителями кукурузы. Я из Польши. Мне Ванджа позавчера сказала, что ты должен скоро прилететь, и я подумал, что будет лучше, если я тебя встречу. Но мне кажется, что она тебя не предупредила, верно? Ванджа Кинутия была заведующей этим отделом и с её помощью я два раза получал разрешение от Природоохранительной Службы Кении на сбор и вывоз насекомых. Никаких известий, что меня будут встречать в аэропорту я не получал, однако, излишне говорить, что такая встреча была очень кстати. Радек был на машине с чернокожим шофером и вместе с ними я снова совершил памятный мне путь из аэропорта Джомо Кениаты в центр города по дороге, запруженной машинами, среди которых я с радостью увидел знакомые мне матату. Вид этих перегруженных матату и их шоферов с переутомленными лицами показался мне почему-то исключительно уместным, и я с радостью ощутил, что снова вернулся в Восточную Африку. За прошедший год Найроби к лучшему совсем не изменился. Всюду были автомобильные пробки, машины на последней стадии издыхания, суетные люди и общая неразбериха и суета. Рекламные плакаты, которые год назад были заполнены фотографиями пива и крема для обуви, сейчас были заняты политической рекламой. Через два месяца ожидались президентские выборы, и нынешний президент ветеран Мои объявил о своем намерении уйти в отставку. За сорок два года независимости Кении Мои был вторым после умершего Кениаты президентом, и мало кто в стране верил, что он действительно хочет сам уйти с поста, ибо такое поведение президентов очень не характерно для Африки. Другим новшеством Найроби было то, что среди многочисленных бездомных детей получила широкое распространение токсикомания, и я увидел ребенка лет 12 увлеченно дышащим в полиэтиленовый пакет. На одном большом перекрестке уже в самом центре города скопилось много машин, и среди них были разносчики газет, напитков, а вслед за ними ковыляли разнообразные калеки и выпрашивали подаяние. Мне запомнился один молодой парень, очень худой и с длинными руками и туловищем. Левая нога его по непонятной причине была длиной всего сантиметров двадцать. Он перебирался, как паук, совсем низко над землей на своей этой короткой ноге, причем другая, когда-то, видимо, нормальная нога за многие годы искривилась в суставах, чтобы соответствовать короткой и оттого его колено было на уровне уха. Так он переползал как паук, помогая себе худыми руками, и от его такого короткого тела в стороны торчали два согнутых локтя и одно колено. Он едва мог дотянуться до окошек автомобиля, которые по этой причине рекомендовалось всегда держать закрытыми. Загорелся зеленый свет, ряды машин тронулись, и он остался стоять на разделительной полосе, поджав свои локти и колено, чтобы их не задели газующие автомобили. На машине я быстро и довольно удачно сделал все свои дела в городе и уже в полной темноте водитель отвез нас к Радеку домой. В отличие от многих европейцев в Африке Радек поселился в не фешенебельном районе города, а в одном многоквартирном доме с десятком семей простых африканцев. Последние двести метров до его дома мы прошли пешком, спотыкаясь в кромешной темноте о выбоины старой дороги, которую наш автомобиль не мог преодолеть. В темноте то слева, то справа раздавались голоса прохожих, однако, людей я почти не видел. Единственным источником света были несколько свечей в лавке мясника и под навесом с фруктами. Их огонь едва освещал связки бананов, лука и подвязанные к потолку остатки коровьей туши, от которой по просьбе Радека мясник - молодой болтливый парень - отрезал нам пласт мяса. Радек говорил с ним на смеси английского и суахили и было видно, что чернокожие вокруг его знают и считают своим. Пока Радек жарил нам на ужин мясо, он успел рассказать мне, зачем он приехал в Африку. Он закончил биофак Краковского университета и во время учебы мечтал путешествовать по экзотическим странам. Русский язык он изучал в школе и однажды путешествовал по западно- украинским Карпатам. Однажды он узнал, что правительство Японии финансирует в Кении трёхгодичную программу по изучению паразитов личинок бабочек, которые развиваются в стеблях кукурузы и совершенно губят растения. Для этой работы была открыта одна аспирантская позиция. Радек послал свои документы на конкурс и вскоре ему пришёл положительный ответ. Его руководитель был японец, который часто улетал к себе в страну и оставлял Радека вместе с лаборантом ухаживать за несколькими сотнями пробирок, в которых жили эти самые вредные гусеницы. Радек сказал, что из них наверняка четверть заражена личинками паразитических мух, и он ждет выхода взрослых мух из тела гусеницы, чтобы определить вид насекомого-паразита и затем подробно изучить его биологию. Работа эта ему нравилась и ему предстояло провести в Кении ещё около двух лет. Пока работа над проектом отнимала у Радека все его время, однако, он планировал вскоре начинать разъезжать по региону и ближе познакомиться с жизнью Африки. Его мечта была купить со временем мотоцикл и пересечь весь континент с юга на север, останавливаясь по дороге во всех интересных местах и знакомясь с природой и жизнью людей. На мой вопрос о том, что заставило его поехать сегодня в аэропорт, чтобы помочь совершенно незнакомому человеку, Радек ответил, что люди должны помогать друг другу, и он подумал, что его участие будет не лишнее. Радеку было едва больше 25 лет, и его разговор и высказанные суждения показались мне очень сбалансированными и разумными. Я подумал, что если все люди будут думать и поступать подобным образом, то мир наверняка изменится к лучшему. Я склонен считать, что вмешательство Радека и удачное начало во многом определило успех всей моей второй восточно-африканской экспедиции. На следующий день около полудня я покинул Найроби на небольшом микроавтобусе и за шесть часов преодолел с ним расстояние до танзанийского города Аруша. Это была страна масаев, без упоминания о которых не обходится ни одна книга о путешествии в Восточную Африку. Середина пути была отмечена пересечением границы из Кении в Танзанию в небольшом селе Маранги посередине жаркой саванны с невысокими холмами и кустарником. Около таможенного пункта стояло несколько больших машин с белыми туристами и вокруг них суетились дети и старухи масаи в характерных красных или, реже, синих клетчатых национальных одеждах. Они очень навязчиво предлагали свои сувениры и оттого многие туристы за стеклами машин выглядели растерянными и испуганными. В моё открытое окно просовывались бритые головы старух с сильно оттянутыми мочками ушей и худые темные руки в кольцах. Старухи не понимали или делали вид, что не понимали английский и вновь и вновь совали мне в лицо свои товары. Одна древнего вида женщина с совершенно гладкой головой без единого волоса знаком попросила у меня сквозь окно ручку, получила её и затем, медленно пятясь, ушла с ней прочь. Наш водитель несколько раз безуспешно пытался прогнать старух, однако, они не уходили и продолжали изводить немногочисленных белых, которые в этих краях могли быть только туристами. Вскоре со стороны Танзании подъехала новая машина с несколькими пресыщенными впечатлениями вазунгу и вся красная стая старух окружила их, как грифы падаль. Я облегченно вздохнул, когда наш автобус покинул предприимчивых старух, у которых оставалась моя украденная ручка. Граница между Кенией и Танзанией есть классический пример колониальной границы, которая была начерчена европейцами в европейском кабинете и оттого совершенно искусственная. В результате разделения между английской и немецкой Восточными Африками граница прошла через земли масаев и члены одной семьи оказались живущими в разных странах. Разумеется, граница эта нигде не демаркирована, как почти всюду в Африке, ибо страны слишком бедны, чтобы этим заниматься. Исключение составляет граница ]ретрии и Эфиопии, когда из-за небольшого куска спорной территории две страны вели полномасштабную войну и погубили только убитыми 70.000 своих солдат. Что же касается границы между Кенией и Танзанией, то, проследив её по карте от берега Индийского океана до озера Виктория, можно увидеть небольшой излом линии, в результате чего гора Килиманджаро оказывается не в Кении, а в Танзании. Один мой знакомый рассказывал мне шутку очень похожую на правду. Когда обозначали границу между немецкими и английскими колониями в Восточной Африке, то прусский король Вильгельм справедливо заметил королеве Виктории, что у Англии остаются все три снежные горы континента: Кения, Килиманджаро и хребет Рувензори. Не желая огорчить своего немецкого коллегу, Виктория чуть свернула карандашом к северу, и Килиманджаро оказалась в немецкой части. Часть эта, однако, оставалась немецкой только до конца первой мировой войны, а затем отошла Англии как колония Танганьика, которая в 1960 году стала независимой республикой. Несколько лет спустя она объединилась с султанатом Занзибара в Объединенную Республику Танзания. Уже в полной темноте я приехал в Аруша. В автобусе со мной было человек десять пассажиров, включая двух женщин из Голландии, впервые оказавшихся в Африке. Они прилетели в Найроби днем позже, чем их группа, и оттого должны были добираться до Аруша самостоятельно, где их должен был встречать сотрудник туристической фирмы. По мере того, как садилось солнце, настроение этих женщин заметно падало, и уже совсем грустными и подавленными они ехали по окраинным трущобам города. Все наши чернокожие спутники покинули автобус, и бедные женщины боялись, что водитель оставит их одних в городе на растерзание страшным людям. Едва машина остановилась около единственной в городе фешенебельной гостиницы, как машину окружило человек двадцать таксистов, и все наперебой зазывали их к себе в машины и тянули их за руки из открытых дверей и окон. Женщины в страхе забились в угол салона и с ужасом глядели на карусель черных возбужденных мужских лиц, жмущихся к стеклам снаружи в африканской ночи. Без сомнения, они горько пожалели в эту минуту о своем решении поехать в Африку. Таксисты спрашивали, куда им надо и, узнав, что они ждут представителя туристической компании, все в один голос закричали, что каждый из них и есть такой представитель и снова попытались зазвать их выйти из машины. Одна женщина начала уже всхлипывать, когда сквозь толпу таксистов пробился молодой чернокожий, перекрикивая толпу, заявил, что он прислан за ними из компании, назвал их по именам. Женщины немного опомнились, однако, проверки ради, заставили его назвать имя директора и телефон офиса. Сверив ответы со своими бумагами, они, все ещё возбужденные такой встречей, покинули машину, и их спутник увел их в гостиницу. Я попросил шофера подождать и разменял в банке евро на танзанийские шиллинги, причем в первый раз я увидел, чтобы обмен банкнот от 50 евро и выше происходил по более благопристойному курсу, чем банкноты в 10 и 20 евро. То же касалось и американских долларов, причем разница курса между 1 и 50 долларами была около 10 % в пользу более крупной купюры. Удовольствие путешествий по Восточной Африке в том, что практически всюду, где есть хоть несколько домиков, всегда найдется одна или две очень дешевые гостиницы. Мой ночлег в Аруша был расположен на глухой улице и назывался "Дом Машале". Заведовала им пожилая и расторопная женщина, которая представилась как Мамаша Роза. За эквивалент трёх евро она открыла мне маленькую комнату с двумя кроватями, шатким столом и окном без стекла, но с противомоскитной сеткой. Другая такая сетка висела в виде полога над кроватью, и первым делом я убедился, чтобы в ней не было дыр. Опасался я не комаров, а переносимой ими малярии, которой Аруша была хорошо известна. Мамаша Роза стала предлагать мне разные напитки, но, убедившись, что я ничего больше покупать не намерен, потеряла ко мне всякий интерес, оставила меня одного в моих владениях. Я приготовил на газовом примусе себе вдоволь чая, выпил регулярную противомалярийную таблетку и со вздохом облегчения вытянулся под пологом на кровати. Глава 29 Автобусные путешествия в Восточной Африке всегда сопряжены с большими испытаниями для мочевого пузыря. Так было год назад по дороге между Какамега и Найроби в Кении, так оказалось и по пути между Арушей и Лушото в северной Танзании. Автобус ехал по равнине с многочисленными невысокими баобабами, миновал город Моши и оставил слева цепь невысоких гор Паре, которые также относятся к восточноафриканской дуге и про которые зоологам известно очень мало. Солнце стояло совершенно вертикально, было жарко, и в редких придорожных деревнях я видел прятавшихся в тени разморенных зноем африканцев. На заключительном сорокакилометровом участке пути от Лушото до дома Гранта меня ждало неожиданное приключение. Регулярного автобусного сообщения на этом участке не было, и я отправился пешком со своим рюкзаком в надежде на попутную машину. Дорога шла по горной стране с широкими долинами и мягкими очертаниями гор, на склонах которых лес во многих местах был сведен, и африканцы возделывали продукты. Действительно, вскоре сзади послышалось металлическое бренчание, показалась легковая машина, и чернокожий старик-водитель любезно взялся меня повезти. Я сел на переднее сиденье и обратил внимание, что кроме руля, ручки сцепления и колодки тормоза все остальные рычаги управления были сняты, а окошки спидометра и прочих приборов были задрапированы из-за своей бесполезности старой клеёнкой. Старик едва говорил по-английски, однако, был очень оживлен и непрерывно о чем-то болтал, отчего я заподозрил его в недавнем употреблении спиртного. Дорога шла по крутому склону, и я с тревогой следил, как автомобиль продолжал набирать скорость и оттого его железные части гремели все более, порой заглушая голос водителя. Наконец на одном из поворотов старик не справился с управлением и косо врезался в край скалы, отчего машину развернуло поперек дороги, проволокло вперед, и она встала. С чувством большой досады на себя, что сел к пьяному водителю, я молча вылез из машины и вслед за мной последовал водитель, ибо от удара его дверь заклинило. Дорога в этом месте шла по крутому склону и соскочи мы с узкого полотна вниз, то непременно бы катились метров двести. Я забрал свой рюкзак и оставил старика хлопотать вокруг своей машины, которая от этой аварии, казалось, ничуть не ухудшилась. Примерно через полчаса старик привел её в порядок и догнал меня на дороге, радостно улыбаясь и знаками предлагал снова сесть внутрь, на что я ответил решительным отказом. Последующая неделя в горах западной части гор Узамбара была наполнена ежедневными экскурсиями в ближайший лес и поисками там жуков. Я просыпался около шести утра с восходом солнца в своей палатке во дворе дома Гранта и после неизменного душа шёл в столовую завтракать. К этому времени чернокожий повар, он же сторож и садовник, уже накрывал мне на столе белую хрустящую скатерть и ставил большой, однако, ежедневно повторяющийся завтрак. В начале восьмого я покидал усадьбу и через деревню отправлялся в ближайший массив леса, до которого было полчаса ходу. Когда-то вся территория гор Узамбара была покрыта реликтовым лиственным лесом, который сформировался здесь миллионы лет назад в ответ на обильные осадки, приносимые влажными массами воздуха с Индийского Океана. Сейчас лес постепенно исчезает под натиском человека, уступая место посадкам кукурузы и прочих предметов еды. Кроме того, древесина была и остаётся единственным топливом, и оттого лес продолжает уменьшаться и фрагментироваться. Колониальные хозяева немцы, а затем и англичане осознали важность сохранения лесов в горах восточно-африканской дуги, которые питали реки региона, запретили их вырубку и объявили оставшиеся массивы под своей защитой. Чтобы местные жители ясно видели границы охраняемых массивов леса, их обсадили по периметру саженцами австралийских эвкалиптов. Однако уже в середине XX века в горах Узамбара жило между 100 и 200 тысячами человек и под их напором фрагменты леса продолжали сужаться и некоторые исчезли совсем. Вдоль узкого русла небольшой реки стояли согнувшись десятки женщин и стирали свои одежды, используя новейшие стиральные порошки, отчего вода в реке становилась мыльной и малопригодной для обитания в ней водных организмов. В лесу постоянно слышались удары панг - африканский сорт мачете - и на дорогах часто попадались мужчины, женщины и дети, нагруженные ветками и сучьями для строительства и употребления в очагах. В глубине леса я наткнулся на примитивную лесопилку из нескольких бревен потоньше, на которые укладывается ствол и распиливается на доски двумя людьми сверху и снизу. Фрагмент первичного леса, где я совершал экскурсии, был размером около двух квадратных километров, однако со всех сторон он был пересечен тропинками и сильно разрежен у краёв. Внутри на крутом склоне ещё сохранился участок почти девственного леса с высокими деревьями размером с большой европейский дуб, однако, я полагал, что через пару лет предприимчивые африканцы из переполненных соседних деревень доберутся сюда сперва с пилами за древесиной, а затем с лопатами, чтобы посадить кукурузу и накормить ею себя и своих вечно голодных детей. Как и всюду на свете, перспективы у тропического леса самые неопределенные и, скорее всего, грустные. В горах восточно-африканской дуги я очень надеялся найти жуков- жужелиц из группы Аниллина. Это самые маленькие жужелицы в мире и размер взрослого насекомого редко превышает один миллиметр. В продолжении нескольких лет я изучал их личинок и в Претории даже выполнил один личный проект выходного дня с описанием и анализом личинки Аниллина рода Геохаридиус из Мексики. Однако сейчас меня интересовало найти не личинку, а самих жуков. В отличие от большинства жужелиц, которые обитают на поверхности почвы, все известные виды Аниллина числом около пятисот встречаются исключительно под глубоко сидящими в земле камнями на глубине не меньше двадцати сантиметров в плотном слое почвы. Жуки эти настолько малы, что они живут в микротрещинах почвы и проводят там всю свою жизнь, ни разу не поднимаясь на поверхность. Разумеется, они совершенно слепы и основными органами чувств для ориентации в пространстве у них служат ряды тонких и длинных щетинок примерно равные длине тела насекомого, которыми они воспринимают объем почвенных микротрещин. На территории бывшего Советского Союза до сих пор эти жуки не найдены и наверное поэтому долгие годы они казались мне особенно недоступными и потому интересными объектами изучения. Во время своего недавнего медового месяца я поймал первую Аниллину в лесу на югу Африки из-под камня, перевернув предварительно около двух сотен камней и потратив на это несколько часов тяжёлой работы. Жук этот пока оставался в моей коллекции единственным и поэтому я очень надеялся повстречать Аниллин в горах Узамбара и Улугуру. Жуки эти были известны с других горных массивов Центральной Африки, и если я их тут обнаружу, то это наверняка будут новые виды, а может быть, и роды. За первые несколько дней я перевернул около сотни тяжелых камней и долго высматривал землю под ними, стоя на коленях среди высоких деревьев. Аниллины не попадались. Я уже полагал, что собрать их будет труднее, чем я думал, когда мне на помощь пришёл случай. Однажды утром я шёл по дороге вдоль ручья к лесу, когда за мной увязалась стайка хихикающих чернокожих детей. Я пропустил их вперед, они скрылись в лесу, и я решил попытаться сходить в лес на противоположном берегу ручья, чтобы избежать их близкого соседства во время сбора насекомых и заодно посмотреть на новое для себя место. Лес этот был много ближе к дороге и оттого значительно более пострадавшим от человека. Большинство крупных деревьев было спилено и на каждом шагу мне попадались старые пни. Около одного из них лежал подходящего вида камень, и, опустившись на колени, я с некоторым усилием вывернул его из земли и на тёмном фоне увидел две янтарные точки. Это были два экземпляра Аниллин. И тогда в лесу Узумбара в Танзании, и даже сейчас в селе Беневское на юге Дальнего Востока, где я пишу эти строки, мне казалось и кажется вполне уместной радость и состояние восторга от находки этих двух жуков, каждый размером чуть меньше миллиметра. Однако я вполне понимаю, что критически настроенному читателю радость эта может показаться несколько странной. В самом деле, что особенного в находке этих двух насекомых, относящихся к группе, о существовании которой во всем мире знают два десятка человек. Находка эта не имела никакого отношения к теме моего текущего постдока по личинкам пластинчатоусых в Претории, равно как и к моему следующему контракту в Германии по личинкам стафилинид. Маловероятно даже, что в ближайшие несколько лет я смогу должным образом изучить своих Аниллин и написать о них статью, ибо это достаточно трудоемкая работа и ни одно агентство мира не согласится поддержать финансово этот проект. И тем не менее я был страшно рад увидеть этих жучков. Мне приходят на ум адвокат Алессандро Фоссато, который по вечерам изучает жуков Цератокантид, или бывший военный Филл Кей, который оставил службу и решил целиком посвятить себя микроскопическим жукам перокрылкам. Я не думаю, что они смогут кратко объяснить, что привлекает их в работе с насекомыми. Мне остается только надеяться, что где-то между строк этой книги читатель тоже почувствует, что это на самом деле здорово - интересоваться маленькими жуками, и тогда мой восторг от находки двух Аниллин уже не покажется ему странным или неуместным. Остаток дня я провел тут же на склоне и ползая на коленях в густых зарослях растений, разыскал и перевернул несколько сот камней, под которыми к концу дня я обнаружил около десятка Аниллин. На первый взгляд они казались мне двумя разными видами, однако, в полумраке леса и без увеличительных приборов проверить эту догадку было невозможно. Вечером я еле успел натрясти мешок лесной подстилки, которую ежедневно приносил из леса к своей палатке у Дома Гранта и помещал в аппарат Винклера, откуда мелкие насекомые сыпались в воронку внизу. Уже в легких сумерках я поднялся на холм к своей палатке, и тут я увидел, что у меня появились соседи. Неподалеку стоял автомобиль, две палатки и около них ходило несколько европейцев. Приехавшие были два шведа из Дар-ес-Салама со своими женами и детьми. Оба они долго жили в Танзании: один работал в посольстве, а другой был специалистом по сельскохозяйственной технике. Большая часть различной помощи в Танзанию поступает из скандинавских стран, и этот Густав присматривал за несколькими десятками шведских тракторов и комбайнов в стране и помогал в их ремонте. Вечером, после того, как я разобрал свой улов и сменил содержимое ловушки Винклера, мы собрались в столовой и несколько часов болтали о жизни в Африке. Я рассказал им о своей работе с жуками, а Густав, к тому времени немного захмелевший от пива, поделился своими наблюдениями о правах и образе жизни танзанийцев. - Я здесь шестой год, - сказал он. - Контракт длится три года, и я заканчиваю уже второй срок. Тут совсем неплохо платят, как дома, а работа... Нормальная работа, тоже, как дома. Платит мне, разумеется, правительство Швеции. У Танзании на это нет денег да, в общем-то, и желания. Я занимаюсь сельскохозяйственной техникой, а их в первую очередь интересует оружие. Ты наверное не слышал, страны-доноры сейчас планируют временно приостановить свою помощь им. Почему? Правительство Танзании недавно купило два британских военных самолета на очень большую сумму. В Африке все просто помешались на вооружении, в то время как народ неграмотный и мрет от СПИДа. Вот поэтому и подумали, раз у этих засранцев есть деньги на оружие, значит, и помогать им нечего. Хотя, конечно, всё это ерунда; как помогали, так и будут помогать. Впрочем, я-то знаю, зачем это делается. Я хорошо знаю, что на самом деле пользы от этой помощи никакой, а даже скорее просто вред. Последние несколько месяцев я действительно читал на специализированном африканском новостном сайте в Интернете об этой странной покупке Танзанией военных самолетов и о критике этого решения в Европе. Впрочем, Танзания была не единственной. Правительство ЮАР недавно совершило ещё более крупную сделку и вся оппозиционная пресса страны резко её критиковала. Эта покупка для ЮАР казалась ещё более странной, чем для Танзании, ибо на юге континента ни одна страна не могла даже близко быть опасной для Южной Африки. Я продолжал с интересом слушать своего собеседника. - Да, мне тут вполне нравится. Цены тут низкие и оттого у меня очень высокий уровень жизни. Моя жена тоже работает. Из Швеции нас тут несколько семей, и моя жена устроила для них детский садик. Дер, правда, приличная дыра и вечером далеко ходить опасно, но зато мы объездили все национальные парки. В Серенгети были раз десять, наверное. И знаешь, что странно? Там никогда не бывает чернокожих. Черт его знает почему; для них и цены намного ниже, и прочее, а все равно не ездят. Впрочем, тут люди живут совсем в другом мире и мыслят совсем иначе - Я ведь тоже так раньше думал, что надо помогать странам Африки встать на ноги, наладить дороги, ну там воду провести, свет и вообще. А сейчас я так не думаю. Сейчас я думаю, что вся эта помощь пользы вообще никакой не приносит, а часто даже наоборот. А происходит это оттого, что люди у нас в Швеции и здесь в этой самой Танзании живут и думают совсем по-разному и друг друга не понимают. Ты понимаешь, о чем я толкую? Густав откупорил ещё одну бутылку пива. - В самом начале я, наверное, с год работал на бурении скважины. Мы ездили по селам и бурили им скважины. Это для воды..., для чистой воды. Я никогда не забуду одну историю. Вот здесь, недалеко отсюда, но не в горах, а на равнине..., приехали мы в село. Воды в нём нет, и каждый день женщины села собираются и идут вместе два часа к источнику, а потом уже с водой на голове ровно столько же идут обратно. Ну казалось бы: пробурить надо скважину в деревне, ходить никуда не надо, и вам от этого хорошо, и польза. Самая такая прямая помощь от Швеции Танзании. Приехали мы, пробурили. И что получилось? А получилось вот что. Через пару месяцев женщины в этой деревне стали сходить с ума. А почему? А потому что раньше они днем могли сбежать от своих мужей, побыть вместе, поболтать и отдохнуть. А теперь время это свободное походов за водой у них исчезло, исчезла вся многолетняя организация жизни, от мужей спрятаться им негде, они их колотят, и всё - жизнь в деревне ухудшилась. Такая вот от нас помощь. - Но это только следствие, а не причина. Причина совсем в другом. Причина вся в климате. У нас на севере Европы на протяжении тысяч лет каждый человек знал, что если летом он не построит себе дом и не приготовит еду, то зимой он непременно умрет от голода и холода. Поэтому человек научился думать о завтрашнем дне и запасать для этого что угодно: деньги, еду, жилье. Ленивые там просто не выживают. А в Африке? Зимы тут нет, погода круглый год теплая и всегда можно кое-как перебиться до завтра, а потом снова до завтра и так далее. Вот и получается, что нет смысла думать об этом завтра и к нему готовиться. У этих бедных женщин образовалась целая куча лишнего времени, которое им некуда было употребить, и тогда возникла проблема. - Вот и получается, что вся идея накопления еды, денег и прочих благ, чтобы пережить неблагоприятное время года в Африке отсутствует. Вместо этого богатства все накапливаются совсем с другой целью - ради возвышения социального статуса. Чем больше богатств, тем важнее человек. Отсюда и происходит, что именно в Африке все чиновники думают не о благе ближнего, а только о том, как набить свой карман. И, удивительно, простой народ считает, что так и должно быть и что иначе было бы просто глупо. И не дай Бог, если страна богата нефтью или другим сырьем - жизнь людей от этого лучше не станет, а скорее, наоборот. Посмотри, что стало с Конго? Слава Богу, в Танзании ни нефти, ни урана нету, поэтому тут хоть не воюют. Густав понемногу хмелел все больше и больше, и скоро я был вынужден оставить его одного допивать своё пиво, а сам отправился спать к себе в палатку. Назавтра мне предстоял новый день охоты за жуками, и эта мысль доставляла мне большое удовольствие. Светила полная луна, и было тепло. Небольшой оппортунистический паук успел сплести паутину в углу и поймал комара. Из деревни доносились песни под аккомпанемент двух барабанов. Я лежал поверх своего спального мешка, раздумывал над "теорией" Густава и изнутри смотрел, как по внешней поверхности палатки полз и прыгал древесный лягушонок. Хорошо были видны контуры его миниатюрных ступней и длинные тонкие пальцы, заканчивающиеся характерными кружочками присосок. Голова возвышалась над поверхностью палатки, и оттого её контур был совсем неотчетливый. Прыжками и перебежками он забрался на самый верх и сидел там, пока я не уснул; наутро там его уже не было. Глава 30 Наступил день, когда мне предстояло покинуть гостеприимный Дом Гранта и на автобусах перебраться из западной части гор Узамбара в их восточную часть, в окрестности природного заказника Амани. За несколько часов и без больших приключений, не считая блюющих за моей спиной пассажиров автобуса, я спустился мимо города Лушото на трассу Аруша - Дар-ес-Салам и затем свернул на север на дорогу в сторону города Тонга на берегу Индийского Океана в самом северо- восточной углу Танзании. Я покинул автобус в местечке Мухеза, от которого мне предстояло добираться ещё 30 километров до Амани. На карте Мухеза выглядит большой и солидной точкой, однако в действительности это - две длинные немощеные улицы на склоне холма с покосившимися сараями из дерева и глины. Люди, тем не менее, были оживлены и как почти всюду в Африке казались вполне довольны своей жизнью К сожалению, мало кто из них говорил по-английски, чтобы подсказать мне, когда будет автобус до Амани. После некоторых поисков я разыскал водителя, который сказал, что автобус отправится в час дня. Мне стоило труда понять эту информацию, ибо на языке суахили отсчет времени происходит двумя 12-часовыми периодами и каждый начинается не в полдень и полночь, а с момента заката или восхода солнца, которое круглый год происходит в 6 вечера или утра соответственно. Поэтому, по словам водителя, автобус должен был отправиться в 7 часов дня, что меня сперва напугало, и только потом я вспомнил о времени исчисления на суахили и отнял 6 часов. Мне оставалось ждать ещё три часа и делать это в Мухезе вовсе не хотелось, ибо было жарко, пыльно и, кроме того, гуляя туда-сюда в поисках водителя, я успел привлечь всеобщее внимание. Я зашёл в одну из многочисленных закусочных и там в узком коридоре за не струганым столом и с полчищами мух заказал себе жареной картошки с яйцом, причем заставил смущенного подростка-повара яйца эти смешать с картошкой и минут десять тушить под крышкой во избежание сальмонеллеза. Подкрепившись таким образом, я снова одел свой рюкзак и отправился пешком по дороге до Амани, ожидая, что на попутке я доберусь туда раньше автобуса. Примерно через полчаса ходьбы по пыльной дороге среди ветхих хижин и маисовых полей меня подобрал грузовик и провез большую часть пути до Амани. Дорога очень медленно поднималась в гору и на протяжении двадцати километров слева и справа от неё тянулись хижины африканцев. Когда-то большая часть этих земель была покрыта влажным лесом, а сейчас он исчез и на его месте несколько десятков тысяч полуголодных людей добывают себе из земли скудные средства для существования. Подросшие цыплята в деревнях очень быстро бегали в поисках пищи и походили больше на голодных миниатюрных тиранозавров, чем на птиц. Было очень жарко, и солнце стояло почти абсолютно вертикально, чего никогда не бывает в умеренных широтах. В нескольких местах дорога шла мимо выходов скал и там под примитивными навесами из веток и старого пластика сидели на скалах женщины, били камнями по камню и получавшийся щебень складывали в кучи. Их руки были покрыты трещинами и белой каменной пылью, а выражение глаз было совсем пустое. Наконец я увидел границу леса, и здесь водитель высадил меня из машины. Оставшиеся семь километров я прошёл пешком и оказался у штаб-квартиры природного заказника Амани на десять минут раньше автобуса из Мухезы. Последний был невероятным образом переполнен: люди стояли, висели на подножках и несколько человек сидели на крыше среди мешков с зерном, кур и разноцветных сумок. За небольшую плату я поселился в пустой гостинице на берегу ручья и договорился, чтобы меня здесь кормили. В тот же вечер я собрался с силами после утомительного переезда и до захода солнца успел совершить экскурсию в лес. В отношении качества и сохранности леса восточная часть гор Узамбара вокруг Амани мне понравилась значительно больше, чем западная часть около Дома Гранта. В конце XIX века Амани был выбран немецкой колониальной администрацией для создания большого ботанического сада и, соответственно, своеобразного центра биологических знаний. Колониальные власти и затем правительство независимой Танзании охраняли этот лесной массив ещё и потому, что стекающая с этих гор вода питала город Тонга. В начале XX века финская компания вела заготовку древесины и даже построила узкоколейную дорогу для этих целей, однако вскоре этот бизнес прекратился, дорога перестала существовать и сейчас правительство Финляндии финансирует программу по сохранению леса в восточной части гор Узамбара, его мирному сосуществованию с многочисленными частными плантациями, которые там и сям стали замещать лес. Мне показалось, что определенный баланс между лесом и человеком был достигнут, и оттого были хорошие шансы, что лес, а вместе с ним и уникальные разнообразные насекомые, будут сохранены от исчезновения. Почти неделю провел я в лесах в окрестностях Амани, и эти ежедневные прогулки доставляли мне большое удовольствие. День за днем уходил по утрам в лес и до самого захода солнца у меня было много интересных дел в лесу. Каждый день я набирал в мешок лесную подстилку, приносил её в свою комнату и пересыпал в ловушку Винклера. По утрам я доставал из этой ловушки мелких интересных насекомых и помещал в спирт для последующего изучения их в Претории. Лес около штаб-квартиры был всего на высоте 400 метров над уровнем моря, по характеру растительности совсем тропический, жаркий и в нём водилось несметное количество темных крупных тараканов размером со вторую фалангу среднего пальца. Каждый раз примерно дюжина этих животных попадала в мой мешок и затем уже у меня в комнате сбегала из него и пряталась по углам. В течение нескольких дней я приносил все новые и новые охапки лесной подстилки, и количество тараканов в моей комнате дошло до критического количества. Вечером стоило войти в комнату и включить свет, то можно было увидеть больше десятка этих забавных существ. Впрочем, неудобства от этого соседства я не испытывал вовсе, ибо днем гулял в лесу, а ночью спал под москитным пологом. Уже после отъезда я несколько раз с надеждой думал, что они со временем убегут в лес, иначе следующего неподготовленного жильца моей комнаты могло поджидать серьезное испытание на душевную прочность. В Амани я соорудил другую энтомологическую ловушку, которая называется "оконная" или "прерывающая полет". Выглядит она как прямоугольное полотно из прочной и тонкой сетки наподобие той, из которых делают противомоскитные пологи. Кусок такой ткани размером метра на два растягивают по длине на высоте 20 см по нижнему краю перпендикулярно земле. Получается своего рода экран, о который летящие насекомые будут ударяться и падать вниз, где устанавливают чашки с водой и каплей растворенного шампуня, чтобы уничтожить пленку поверхностного натяжения и не дать мелким насекомым выбраться из воды. Ловушку эту обычно ставят в глухом лесу и проверяют раз в день, вычерпывая многочисленных мелких насекомых из воды при помощи аквариумного сачка с тонкой ячейкой. В тропическом лесу "оконная" ловушка обладает поистине поразительной продуктивностью и позволяет собрать многих скрытноживущих насекомых, которых иным способом обнаружить практически невозможно. Именно в "оконные" ловушки собрано подавляющее большинство мирмекофильных и термитофильных жуков, которые обычно живут со своими хозяевами глубоко под землей и только изредка вылетают из гнезд для расселения. Чтобы повысить продуктивность "оконной" ловушки, около неё можно набросать разломанные грибы или части термитника и тогда на их запах полетят специфические жуки. Мой друг Брюс Мунро из Оттавы однажды рассказывал мне, как однажды в Боливии он обслуживал несколько таких ловушек и по какой-то причине ему пришлось вскопать землю вокруг одной из них. На следующий день в этой ловушке Брюс обнаружил несколько экземпляров редчайшего жука-навозника, который был привлечен запахом свежевскопанной земли. Брюс попробовал повторить этот опыт с другими ловушками и наловил большую серию этого жука, который прежде был известен всего по нескольким старым музейным экземплярам. В окрестностях Амани особенно интересными были водные жуки. Для их сбора я заходил в широкое русло ручья, поднимался постепенно по скалистому ложу, переходя его вброд или перепрыгивая с берега на берег. В быстрой и холодной воде горных ручьев почти по всему миру, и особенно в тропиках, обитают многочисленные и крайне разнообразные жуки элмиды. Другое их русское название - жуки- прицепыши. Жуки эти размером от двух до пяти миллиметров и попадаются они на скальном дне ручьев или на поверхности крупных погруженных камней. Там они сидят, крепко прицепившись к скале непропорционально крупными коготками и питаются органическими веществами на поверхности камней. Двигаются эти жуки крайне медленно и будучи вытащенными вместе с камнями из воды обычно замирают неподвижно. Одно время я был очень увлечен этими жуками и собирался даже изучать их профессионально, однако вскоре я убедился, что интересного в мире жуков слишком много и чтобы делать работу профессионально, необходимо своё знакомство с некоторыми группами ограничить лишь самым общим образом. Так вот, жуки-прицепыши остались за кормой моей работы, однако, я сохранил к ним большой интерес и с удовольствием при случае собираю их в ручьях для своих коллег. Разнообразие этого семейства меня не перестает удивлять и к имеющейся тысяче их видов каждый год добавляются десятки новых, в первую очередь из Китая и юго- восточной Азии вплоть до Новой Гвинеи. Из Африки известен даже единственный пещерный вид этой группы, открытый в подземных водах бассейна реки Конго. Однажды я отправился от Амани по дороге на склон леса попереворачивать камни в надежде собрать новых Аниллин, которые скорее всего будут представлены здесь видом, отличным от такового в окрестностях Дома Гранта. Я шагал по автомобильной дороге и смотрел не под ноги, а на верхушки деревьев, в которых прыгала стайка маленьких обезьян. Наверное я слишком сильно задирал голову вверх и потому не заметил удиравшую от меня небольшую змею, которой я аккуратно наступил прямо на голову. За почти три года жизни в Африке это была моя вторая и последняя встреча со змеей. Бедняжка не имела даже шанса меня укусить, однако к своей чести я отпрыгнул в сторону раньше, чем раздавил её хрупкую голову и затем она быстро исчезла в придорожных кустах. Я тоже вздохнул с облегчением и дальше смотрел только себе под ноги. Через несколько минут мне повстречался молодой чернокожий парень лет 23, нагруженный гроздьями бананов. Он завязал со мной разговор на плохом английском языке и предложил купить у него несколько бананов. Именно от него я услышал самую низкую цену на этот продукт, когда-либо мне предложенную. За один банан среднего размера он просил десять танзанийских шиллингов, что соответствовало ровно одному американскому или европейскому центу. Я был вынужден отказаться от такой выгодной сделки, ибо плотно позавтракал и вдобавок нёс с собой пакет еды, чтобы перекусить в лесу в середине дня. Было видно, что ему очень хотелось со мной поговорить, и некоторое время мы стояли на лесной дороге и болтали. Он сказал, что уже три года, как закончил бесплатную начальную школу, сейчас он крестьянствует, но на самом деле хочет пробиться в жизни и спрашивал у меня помощи или совета. Я сказал ему, что, на мой взгляд, ему следует поступить в университет, но перед этим ему ещё следует закончить четыре года старших классов школы, и эта дополнительная учеба стоит сто тысяч танзанийских шиллингов в год - эквивалент ста евро - и это совершенно непомерная по его доходам сумма денег. Я сказал ему, что денег этих я ему не дам, ибо в делах образования самое главное - это иметь собственное желание и целеустремленность, и тогда средства найдутся сами собой. Возможно, ему следует поехать в Дар-ес-Салам и попытаться там заработать эту сумму, ибо его банановый бизнес едва-едва держал его на плаву и одежда на нём висела лохмотьями. На прощанье я дал ему свою визитку и сказал, что он всегда может спросить моего совета, если он на самом деле намерен постараться продолжить учебу. Он воодушевился, горячо пожал мою руку и сообщил, что вот теперь он знает что делать, что с января он возвращается в школу и что я дал ему стимул в жизни. Я очень надеюсь, что это произошло на самом деле. Ужинать в штаб-квартире Амани я обычно садился один, ибо других посетителей природного заказника кроме меня не было. Сегодня, однако, уже на подходе к столовой я услышал характерную английскую речь и внутри увидел целую семью. Это был англичанин по имени Марк с женой и ребенком, а с ними ещё его брат с женой. Марк был любителем орнитологии и от него я впервые услышал о довольно необычной цели: в течение года увидеть тысячу видов птиц. Свой птичий марафон Марк начал почти год назад и отправился на рождественские каникулы в Мексику и затем Коста-Рику. В середине года он наблюдал птиц в Малайзии и Индонезии и вот сейчас заканчивает год в Восточной Африке. Все эти путешествия в дополнении к регулярным экскурсиям в Великобритании позволили ему увидеть около 980 видов, и оставшиеся двадцать он намеревался встретить ещё до окончания своей текущей поездки. В Амани он планировал находиться всего два дня и затем за одни день перебраться в альпийскую зону горы Кении, чтобы увидеть там характерных солнечных птиц и довести счет до тысячи. Мне показалось немного абсурдным так быстро переезжать с места на место в погоне только за короткой встречей, а не за наблюдением птиц. Марк был, очевидно, очень состоятельным человеком, ибо он арендовал микроавтобус с водителем и поваром, которые во время нашей беседы готовили пищу для его семьи. За ужином я рассказал ему о своей работе, поделился опытом похода на гору Кения и посоветовал не совершать слишком быстрый подъем в альпийскую зону, чтобы иметь время адаптироваться к высоте и избежать горной болезни. Неделя в окрестностях Амани пролетела быстро, и на следующее утро мне предстояло спускаться из леса к деревне Мухеза по трассе Тонга - Дар-ес-Салам и переезжать в город Морогоро, откуда я намеревался отправиться в изолированные горы Улугуру. Покидая горы Узамбара, я оставался вполне довольным своими сборами жуков в обоих их частях: западной и восточной. В ловушки Винклера из моей подстилки попадало несколько свернувшихся в шарик жуков - Цератокантид, и я надеялся, что они порадуют моего друга Алессандро. В обоих местах мне удалось собрать подземных Аниллин под глубоко вросшими камнями и теперь мне не терпелось добраться поскорее до микроскопа в Претории и внимательно посмотреть на них под большим увеличением. Очень хорош был сбор жуков-перокрылок для моего друга Филла Кея, включая большое количество наннозелин из древесных грибов- трутовиков. Ещё было несколько банок спирта, наполовину полных разными членистоногими из лесной подстилки и среди них я ожидал обнаружить много интересных маленьких жуков. Моей последней мыслью в эту ночь было то, что прошла уже половина новой восточно- африканской экспедиции и пока, слава Богу, всё идет по плану. Глава 31 В город Морогоро я приехал в жаркое послеполуденное время после шести утомительных часов по тряской дороге. На заключительном сорока-километровом участке велись дорожные работы, остатки асфальта были сняты, дорога для движения транспорта закрыта и взамен её проложена одиночная колея прямо через африканскую саванну. Большая часть пути проходила через малонаселенную засушливую равнину от горизонта до горизонта с жарким африканским солнцем прямо в зените. Мне уже стало казаться, что до темноты наш автобус не успеет добраться до Морогоро, когда сквозь дневное знойное марево показались контуры хребта Улугуру и примерно ещё через час автобус наконец остановился на главной рыночной площади города. Город Морогоро расположен у северной оконечности хребта Улугуру и оттого горы видны отовсюду с улиц. В этом отношении Морогоро напоминал мне Кейптаун с его Столовыми Горами, правда по количеству жителей и архитектуре Морогоро выглядел совсем блекло. Мой путеводитель сообщил, что в городе живет около 200 тысяч человек, имеется второй на значимости национальный университет Сокоине, станция железной дороги без пассажирского сообщения и крупные табачные фабрики. Своим возникновением город обязан расположенным рядом горам, которые осаживают на своих вершинах влажные массы воздуха и питают Морогоро, а вместе с ним и Дар-ес- Салам пресной водой. Нижние склоны по всему периметру хребта Улугуру покрыты многочисленными деревьями и все доступные уголки земли интенсивно возделываются. Как всюду в Африке, лес отступает под натиском человека все более и более, и его нижняя кромка поднимается все выше и выше. Северная часть хребта около Морогоро пострадала больше всего и многие склоны потеряли сперва все деревья, а вслед за этим ветер и эрозия смыли почву и обнажили скалы. Для сбора жуков я планировал отправиться на южную оконечность хребта примерно в сорока километрах от Морогоро, где, судя по описаниям, ещё сохранились сравнительно большие массивы первичного леса. На шумной рыночной площади я подозвал праздно шатающегося африканца и попросил показать мне дорогу до дома Памба, где располагался офис Танзанийского общества охраны природы и где работал мой знакомый датчанин Томас Лемберг, который приглашал остановиться у него дома. Томас оказался худым молодым человеком лет тридцати. Подобно моему знакомому шведу Густаву, Томас также находился в Танзании на трёхлетнем контракте, финансируемом правительством его страны, и его работа была охранять остатки леса в Улугуру. Томас снимал две небольших комнаты для своей организации, и у него был штат из пяти африканских помощников. В его кабинете я посмотрел на большую фотографию хребта Улугуру из космоса, на которой были отмечены зоны порубок, и они поразили меня своими размерами. К счастью, правительство Танзании недавно поняло, что без леса Улугуру весь полутора-миллионный город Дар-ес- Салам останется без пресной воды и оттого должно было принять меры по защите леса от полного истребления. По благоприятному стечению обстоятельств назавтра Томас со своими помощниками как раз собирались поехать в деревню Ньяндира на юго-западной оконечности хребта, которая была вполне подходящей для того, чтобы остановиться и совершать ежедневные экскурсии в лес на склоны. Томас пригласил меня переночевать у него дома и, поскольку рабочий день уже закончился, мы вместе отправились к нему. Томас был одним из тех европейцев, для которых Африка стала второй родиной. В университете он несколько лет подряд приезжал из Дании на горы Удзунгва для орнитологических исследований и был награжден открытием и описанием совершенно нового вида и рода птиц из отряда куриных. Затем Томас несколько лет принимал участие в природоохранной программе в Кении на деньги Организации Объединенных Наций и там женился на фантастически красивой чернокожей женщине из племени Кикуйо по имени Джорджина. У них рос полуторагодовалый сын-метис и уже три года они жили в Танзании. Томас говорил, что он нашёл себе уже новый контракт по охране природы в Танзании, и они намеревались перебраться в Дар, который остаётся крупнейшим городом страны и его неофициальной столицей. Джулиус Ньерери, первый президент страны, перенес столицу в Додому, в самый центр Танзании, однако за многие годы Додома так и продолжает оставаться удаленным небольшим городком, в то время как весь бизнес и большинство иностранных консульств по-прежнему остаются в Дар-ес-Саламе. Когда на следующее утро на машине Томаса мы покидали Морогоро, я стал свидетелем одного необычного действия. Около переезда через полу-заброшенную железную дорогу стояла небольшая необитаемая станционная будочка размером всего несколько метров и с выбитыми окнами с каждой стороны. Несмотря на ранний час, вокруг неё суетилась и приседала толпа молодых африканцев, преимущественно мужчин, многие заглядывали внутрь через окна, кричали, странно жестикулировали и по их мимике и возбуждённо-радостным физиономиям было видно, что происходит что-то одновременно очень интересное и неприлично-отталкивающее. Мои чернокожие спутники в машине тоже припали к окнам машины и затем оживленно заговорили на суахили. Моей первой мыслью было, что произошло убийство и толпа любопытных волнуется вокруг трупа. На мой вопрос один из находящихся в машине ответил: - Нет, это не убийство. Это у одного мужчины была неверная жена. Он работал ночью, а она бегала к своему любовнику в этот дом. Наконец муж узнал об этом и решил подстеречь их там. Сегодня ночью он с родственниками поймал их тут, побил, отобрал одежду и оставил их сидеть внутри. Сейчас они там вдвоем голые и все смотрят на них. И поделом ей, будет знать, как изменять своему мужу. Я спросил, а что будет с ними дальше и узнал, что рано или поздно приедет полиция и, наверное, заберет их в участок. Я не понял точно, что станет с мужчиной, но женщину наверняка ожидает уголовное наказание за прелюбодеяние, что по законам Танзании является преступлением. На мой вопрос, будет ли наказан её муж и его родственники за нанесенные побои и психические травмы несчастной влюбленной паре, мои спутники удивились и затем сказали, что нет, что оскорбленный муж действовал в своем праве. Такое положение дел мне показалось странным, однако, я воздержался от комментариев. Сорок километров от Морогоро до Ньяндиры наша машина преодолела за пять часов. На заключительном этапе разбитая дорога круто взбиралась в гору, и на этом участке автомобиль мог двигаться не быстрее пешехода. Все эти склоны когда-то были покрыты роскошным лесом, в теперь его вытеснила кукуруза и капуста, которой, казалось, был засеян каждый ровный участок. После одного из поворотов мы неожиданно увидели большой грузовик, который, перевернувшись, упал с дороги и теперь лежал на боку, и вокруг него было рассыпано несколько сотен или даже тысяч кочанов капусты. Очевидно, что случилось это совсем недавно, и мы первыми поспели к месту аварии. Водителя нигде не было видно, однако, подъехав ближе, я с некоторым ужасом увидел две человеческие ноги и нижнюю часть тела, придавленные тяжелым кузовом к земле. Мне подумалось, что зрелища мертвого тела мне сегодня не избежать, однако ноги зашевелились и из-под машины выполз заспанный африканец. Ему было едва больше 18 лет, по своей неопытности он перевернул машину и теперь не имея понятия чем себя занять, устроился спать в её тени. Его поведение показалось мне удивительной комбинацией хладнокровия и беспечности. Неделя полевых работ на хребте Улугуру оставила у меня смешанное чувство. С одной стороны леса сохранилось сравнительно немало, рос он на крутых склонах и был совершенно великолепен. С другой стороны, прямо у границы леса располагалось несколько африканских деревень с несколькими тысячами голодных жителей, для которых сельское хозяйство было единственным источником очень небольшого дохода. В отсутствие сильного голода и эпидемий население этих деревень, а вместе с ними и всей Восточной Африки возрастало на три процента каждый год и удваивалось каждые двадцать лет. Для новых людей была нужна земля, чтобы соорудить хижину, древесина на её постройку, приготовление пищи и, самое важное, свободная земля для капусты и кукурузы. Терассирование крутых горных склонов жителям Ньяндиры было неведомо, и по этой причине плодородный слой почвы за несколько лет совершенно вымывался дождями. Одной из главных задач Томаса было обучение крестьян созданию террас и сохранению или посадке лесополос для борьбы с эрозией. Пока же ничего этого люди не знали, почвы истощались, старые поля становились непригодными и вместо них расчищали новый участок леса. Наблюдать такую практику мне было очень горько. По рекомендации Томаса я поселился в небольшом доме, который принадлежал звероводческой станции Университета Сокоине и оттуда совершал свои ежедневные экскурсии в лес. Дорога до леса в одну сторону занимала полтора часа и проходила через бесчисленные огороды кукурузы и капусты. Южная оконечность хребта Улугуру была в стороне от маршрутов туристов из-за океана и потому для многих африканцев появление среди их полей европейца с рюкзаком было в диковинку. Особенно радовались голые и полуголые дети детоподобных матерей. Представьте себе тихий вечер в африканской деревне в самом центре Танзании. В сумерках на пыльных дворах копошатся малыши, а другие, чуть постарше, палками гоняют по тропинкам кольца от проволоки. Неожиданно в тишине мирного вечера раздается громкий и немного растерянно-настороженный детский крик: "Мзунгу!" Вслед за ним другой детский голос вопросительно и ещё не видя меня: "Мзунгу?" и затем через две секунды, разглядев меня сквозь стебли кукурузы сразу все три или четыре голоса и очень радостно: "Мзунгу!!!" Моей главной задачей в горах Улугуру помимо общих сборов жуков из лесной подстилки, была поимка загадочного жука-перокрылки из рода Рионета. После моей поездки с Филлом Кеем по Южной Африке и памятного разговора об этих замечательных микроскопических жуках я очень заинтересовался перокрылками и во время своих сборов стал обращать на них особенное внимание. За прошедшие с переезда Филла полтора года я перечитал почти всю сравнительно немногочисленную современную литературу об этом семействе и узнал, что во всем мире есть всего четыре-пять человек, которые занимаются его изучением. Я все чаще и чаще подумывал присоединить себя к их числу и со временем посвятить часть своей жизни изучению перокрылок, особенно Африканского континента. Во время подготовки к экспедиции по горам восточно-африканской дуги мне на глаза попалась совсем небольшая статья с обработкой сборов перокрылок бельгийской научно экспедиции на горы Улугуру, совершённой примерно тридцать лет назад. В статье, помимо регистрации находок нескольких известных видов, было описание совершенно нового для науки рода этих жуков, который автор назвал Рионета. Описание было основано всего на трёх экземплярах этих жуков и, судя по рисункам, это на самом еле были очень необычные животные длиной чуть меньше одного миллиметра. В статье было сказано, что жуки эти были собраны из лесной подстилки на южной оконечности гор Улугуру на склоне хребта около плато Луквангуле, и с тех пор жуки эти собраны вновь не были. Честно говоря, я не думал, что кто-либо из энтомологов будет организовывать специальную экспедицию за Рионетой, ибо слишком мало было людей, которых интересовало это семейство. Однако, отправляясь в свою экспедицию, я решил отыскать плато Луквангуле и, если повезет, собрать дополнительную серию этих насекомых. В свой поход на плато Луквангуле я отправился с таким расчетом, чтобы провести там ночь и вернуться в Ньяндиру вечером следующего дня. Верхние склоны хребта Улугуру во многих местах выглядят почти отвесными и мне понадобилось нанять проводника, чтобы разыскать среди полей выход на единственную тропинку наверх. Это был по африканским меркам пожилой человек лет пятидесяти, который сносно говорил по-английски. От него я узнал, насколько сильно отступил лес за последние несколько десятилетий и что в деревнях людям по- прежнему почти нечего есть. Мы снова пересекли многочисленные капустные поля, приблизились к кромке леса на очень крутом склоне и затем около двух часов медленно поднимались вверх по очень крутой тропе. Временами нам приходилось карабкаться по корням деревьев, словно по лестнице или помогать себе руками на особенно крутых местах. Несколько раз тропа исчезала в густой растительности, и мой проводник отправлялся на её поиски. Наконец крутизна склона начала уменьшаться, деревья попадались реже и ещё через несколько сот метров мы оказались на краю большой холмистой равнины, покрытой травянистой растительностью. Это было плато Луквангуле, лежащее на высоте 2400 метров над уровнем моря. Оказавшись у цели моего похода, я отпустил своего проводника обратно в деревню и остался один. Весь тот и первую половину следующего дня я провел, обследуя плато в разных направлениях и нигде не дошёл до его края. Однако я не стремился сделать это, ибо опасался далеко уходить от моей тропы обратно в Ньяндиру и рисковать заблудиться в неожиданном тумане. Плато представляло собой неправильный овал, и если пересечь его поперек, то я окажусь у противоположного склона хребта Улугуру. Один раз я увидел трёх молодых чернокожих, которые полу-шли-полу-бежали по тропинке сквозь холмы. На плечах одного из них был полный пятидесяти- килограммовый мешок риса. Очевидно, они шли с противоположного склона гор в Ньяндиру или соседние деревни и были немало озадачены встречей со мной. Увидев меня, они от неожиданности замерли, немного посовещались, очевидно, пришли к выводу, что я человек безопасный и затем шагом прошли мимо меня. Я поздоровался с ними на суахили, и они хором ответили и заулыбались. Вскоре тропинка сворачивала за небольшой холм, и они пропали из виду. На плато Луквангуле я провел два восхитительных дня. Я несколько раз спускался в лес на склонах ниже плато, находил себе участки не слишком крутые и там брал пробы лесной подстилки, чтобы принести их обратно в Ньяндиру и выгнать из них жуков при помощи ловушки Винклера. Когда мои мешки для подстилки были наполнены под завязку, я оставил их и рюкзак под деревом и начал переворачивать глубоко сидящие камни в поисках Аниллин. Несколько часов я карабкался на четвереньках по крутому склону, выискивая подходящие камни, пробирался близко к земле под густыми ветвями и пока не собрал ни одного экземпляра. Я уже совсем решил прекратить эти поиски и заняться сбором жуков из-под коры, когда под очередным камнем я обнаружил не одного, а целых четырёх замечательных Аниллин. Я вполне ожидал, что это может быть новый вид или даже род и потому с особым удовольствием поместил их в пробирку со спиртом. Незаметно приблизились короткие африканские сумерки. Во время поисков Аниллин я разыскал на крутом склоне ровную площадку размером с небольшую комнату и решил провести на ней ночь. Недалеко протекал тонкий ручей, и я сперва облился водой из кастрюли и затем вскипятил на примусе чай. Из Ньяндира я захватил с собой немного вареного риса с кусками цыпленка и теперь с удовольствием поужинал. Оказавшись так далеко от человеческих поселений в глубине настоящего леса, я чувствовал себя удивительно хорошо. Был тёплый африканский вечер. Я не брал с собой палатку и оттого расстелил свою пластиковую подстилку и спальный мешок прямо на полу леса. Пока было возможно, я сидел по-турецки на спальном мешке и дела записи в своем полевом дневнике. Затем я завернул дневник и ручку в пластиковый мешок, засунул его в рюкзак и залез в спальный мешок. Я лежал на спине, разглядывая темные контуры ветвей и листьев на фоне чуть более светлого неба и думал о том, как много хорошего и интересного принес мне мой африканский постдок. Потом я подумал, что со временем надо будет вернуться снова в Танзанию посетить горы Удзунгва и прочие изолированные звенья восточно-африканской дуги. Ещё я подумал, что если мне удастся собрать Рионету, то нужно будет подготовить небольшую статью с подробным переописанием этого рода. Интересно, сколько видов перокрылок я привезу из этой экспедиции? Лягушонок запрыгнул ко мне на спальник; по ветвям в кроне деревьев пробежала небольшая обезьяна или галаго; бесшумно полетела летучая мышь. Я уснул. Только через полтора месяца, когда я закончил своё Новое Большое Fучиное Путешествие и вернулся домой в Преторию, у меня была возможность под микроскопом посмотреть свои сборы в лесной подстилке на плато Луквангуле и поискать среди них желанную Рионету. Мои ожидания не были обмануты, и среди разнообразнейших членистоногих обитателей подстилки тропического леса я обнаружил не один, а целых два вида этого рода, причем оба в количестве нескольких сот экземпляров. Всего же экспедиция принесла около полусотни видов перокрылок, большую часть которых я послал своему другу Филлу, а оставшихся смонтировал в микроскопические препараты с намерением уже в Германии заняться этими жуками более подробно и описать новый вид рода Рионета. Сортируя новых перокрылок по видам, я с улыбкой думал, что уже обеспечил себя личными проектами выходного дня на время жизни в Германии в дополнение к основной моей работе с личинками жуков-стафилинид. Впрочем, это было неизбежно, ибо чем больше занимаешься жуками, тем больше их бесконечное разнообразие потрясает и хочется успеть узнать о них как можно больше нового. Столько много, сколько позволяет короткое время человеческой жизни. Глава 32 Моя вторая экспедиция в восточную часть Экваториальной Африки, подобно первой, была крайне удачной в смысле собранного материала. Помимо этого я снова с большим удовольствием совершил поездку по культурно и природно крайне своеобразным местам и сделав это, горд добавить, что всё прошло в точном соответствии с моим ранее разработанным планом. После восхождения на плато Луквангуле я вернулся в Морогоро, приехал в Дар-ес-Салам и отправился на несколько дней на мусульманский остров Занзибар и там, как настоящий турист, познакомился с архитектурными и прочими памятниками старины. Поездка эта имела особую прелесть, так как билеты во Дворец Султана продавал мой новый знакомый Фанаел, который учился в Советском Союзе на военного летчика и по его словам, провел там шесть лучших лет своей жизни. Он позвал свою жену подменить его на продаже билетов, отвел меня в маленькую забегаловку на берегу океана и около часа мы болтали по-русски о жизни, и он рассказал мне о своей учебе в Союзе. Самые приятные воспоминания были связаны с его русской подружкой Наташей из Сочи, с которой он дружил в Союзе и даже летал на Черное Море знакомиться с её родителями. Фанаел с сожалением говорил, что эта поездка была тактической ошибкой Наташи, ибо она долго не решалась признаться родителям, что её возлюбленный - чернокожий. Фанаел вернулся в Танзанию один, некоторое время прослужил в армии, затем уволился, приехал жить на Занзибар и сейчас заведует музеем в бывшем Дворце Султана и иногда в отсутствие кассира продает входные билеты. Я с большим интересом и удовольствием слушал отличную русскую речь Фанаела, и к его радости помог ему вспомнить несколько изощренных и большей частью ненормативных армейских выражений. С ним мы расстались большими друзьями. Второе моё путешествие по африканским тропикам не обошлось также без легких стрессов для моего здоровья. Ещё на хребте Улугуру я заметил, что как и год назад в Кении, тонкая кожа на сгибах моих четырёх конечностей краснеет, как будто её ожгли крапивой и нестерпимо чешется, особенно по ночам. Вернувшись в Морогоро, я провел беспокойную ночь и наутро, по совету Томаса, отправился к единственному, по его словам, надежному врачу в городе, который заведовал небольшой больницей при огромной табачной фабрике. Несколько километров я шёл вдоль громадных табачных цехов, от которых исходил сильный и очень характерный запах перерабатываемого табака. Табачная компания была самым крупным предприятием Морогоро и получить работу на ней для многих неквалифицированных африканцев было заветной мечтой. Заведующий заводской больницей был голландцем; он сказал, что причина моей немощи в резкой смене климата, прописал нехитрые успокоительные мази, и через пару дней я был полностью здоров. Впрочем, более, чем влияние мази, в своем излечении я склонен подозревать, скорее, своё успокоение после визита к квалифицированному врачу. Второй мой недуг был менее серьезным, однако, значительно бурным и беспокойным. Прощаясь со мной на Занзибаре, Фанаел преподнес мне стакан соку сахарного тростника, который чернокожие подростки выдавливали прямо на берегу из водянистых стеблей растения при помощи двух валиков для отжимки белья. Сок этот показался мне необыкновенно вкусным, и вечером этого же дня перед отплытием моего судна на материк, я уже по собственной инициативе выпил ещё два стакана. Не знаю, что тому было причиной, то ли стимулирующее свойство этого сока, то ли качка на пути от острова в Дар-ес- Салам, но большую часть этой ночи я провел в судовом туалете, радуясь бесперебойному и обильному поступлению забортной воды. В перерывах между действиями я с трудом поднимался на палубу, уныло смотрел в ночное море сквозь мокрые от слез глаза и затем снова шёл обратно. Наутро я нетвердой походкой сошёл на землю материка и провел весь день в кресле автобуса до Аруши. Моё расслабленное внимание оживилось только один раз, когда автобус проезжал мимо двух горящих машин на обочине, в одной из которых я узнал "бесноватую" матату или, как их называют в Танзании, дола-дола. И в Кении, и в Танзании редкий день происходит без того, чтобы одна или несколько этих переполненных людьми машины не разбивались от превышения скорости на плохих дорогах. Оставшаяся часть моего Нового Большого Жучиного Путешествия прошла строго по плану. В Кении я около недели провел в альпийской зоне хребта Абердаре, а затем перелетел в Соединенные Штаты и около месяца переезжал из одного энтомологического музея в другой. Своё нахождение в Северной Америке я завершил участием в огромной конференции энтомологического общества Америки с более чем пятью тысячами участников и к её завершению чувствовал себя прилично уставшим от такого количества народа. Когда я ждал свой самолет на Амстердам в аэропорту Маями, рядом со мной шла посадка на Каракас, и я немного взгрустнул, что в этот раз попасть в Венесуэлу мне не удастся. Большую часть своего времени в Западной Европе я провел в тихом пригороде Брюсселя Тервурен, где расположен знаменитый Королевский Музей Центральной Африки, основанный королем Леопольдом для положительного освещения действий колониальных властей в Бельгийском Конго. Наконец, ровно через два месяца после начала путешествия я сел на самолет и отправился домой в Южную Африку. На кафедре и дома на Скуман-стрит мне бросились в глаза ряд изменений. Джон закончил всю свою лабораторную работу с жуками- навозниками и вскоре после моей свадьбы вернулся в Англию жить с женой и сыном, чтобы дома дописывать диссертацию. Кармен, которая всего два месяца назад отвозила меня в аэропорт, тоже завершила свою работу в Претории, и незадолго до моего возвращения она и Хосэ-Луиз вместе вернулись в Колумбию. Офис Кармен и Джона напротив двери моего кабинета неожиданно опустел, и мне стало заметно одиноко, особенно в долгие вечерние и ночные часы работы с личинками. Постдок Марка истекал через два месяца, и он и в самом деле собирался отправиться обратно в Йоркшир на своем лендровере, которому срочно нужно было заменить какие-то важные детали внутри. Со скорым отъездом Марка и Джона мы с Бобом оставались вдвоем в нашем коттедже на Скуман-стрит и, посовещавшись, решили, что не будем искать себе новых соседей и вдвоем доживем оставшиеся несколько месяцев. Как верно сказал Боб, таких замечательных соседей как Марк и Джон нам не сыскать, а на меньшее мы не соглашались. Постдок Боба истекал на месяц раньше моего, и он уже нашёл себе новый постдок в Бостоне, где он всё так-же намеревался спаривать своих сверчков. Поскольку последний месяц моего контракта я планировал путешествовать по Австралии и Новой Зеландии, то получалось, что мы покидали дом почти одновременно и оттого до самого конца могли вместе платить за его аренду. На кафедре тоже произошли изменения. Клайд, как обещал, ушёл с поста заведующего, освободил свой бывший кабинет и ушёл в другой, поменьше размером. Сделав это, он заметно повеселел и стал значительно более доступен для своих студентов, так как с него свалился огромный груз административных забот. Ещё два профессора покинули кафедру и переехали на вновь открывшийся факультет в Стелленбош недалеко от Кейптауна. Криса Маруму и другого молодого доцента произвели в звание профессоров и на их места объявили конкурс. Все кафедральные постдоки, включая Боба и меня, написали заявления на эти позиции и примерно через месяц список из более чем 20 претендентов будет сокращен до шести - по три на каждое место. Затем специальная комиссия из профессоров будет лично беседовать с каждым из шести и выберет двух счастливчиков для постоянной работы. Ни Боб, ни я особенно не надеялись на успех, однако по долгу оппортунистических постдоков написали по заявлению. В назначенный час мне пришёл вежливый отказ, а ещё через два дня заждавшийся Боб с деланной небрежностью сказал, что он прошёл первый отбор и оставлен на интервью. Это было само по себе большим успехом и наконец у многоопытного Боба с семилетним стажем работы после защиты диссертации забрезжил первый реальный шанс получить постоянную академическую позицию при университете Претории. Мы договорились, что в случае получения работы Боб поведет меня в ресторан. "Хоть каждый день", - сказал он сперва, однако, поразмыслив, мы решили, что и одного раза будет достаточно. Заключительные несколько месяцев моей работы с личинками пластинчатоусых жуков в Претории прошли на удивление быстро и без больших эмоциональных всплесков. Причиной тому отчасти была необходимость завершить нашу совместную работу с Клайдом - большую обзорную главу для немецкого издательства и все мои официальные проекты. День за днем я проводил в своем кабинете по 12 и более часов и постепенно стало ясно, что работа будет закончена в срок. По выходным я сортировал и рассылал своим друзьям жуков с гор восточно-африканской дуги, писал отчеты своим грантодателям об этой экспедиции и завершал рукописи своих личных проектов выходного дня. Помимо этого я готовился к экспедиции в Австралию и Новую Зеландию, а для этого следовало снова искать финансирование, получать визы в эти страны и документы на отлов и вывоз оттуда жуков. В дополнение ко всем этим заботам мне предстояло вернуть по почте всех моих разнообразнейших личинок в более чем тридцать музеев мира, причем в Британский Музей и в Смитсонианский Институт посылки были почти по 10 килограмм весом. И кроме того, все мои частные коллекции, книги и одежду нужно было упаковать и приготовить к отправке обратно в Россию. Впрочем, часть коллекций и микроскоп я решил отправить сразу в Германию, к месту моего следующего постдока. И вот наступил мой последний полный день в Южной Африке. Без микроскопа, сотни чашек и чашечек с личинками, книг и более всего без карт и фотографий моих друзей на стенах мой кабинет выглядел чужим и неуютным. Все было снято, завернуто, упаковано и или отослано, или уложено в рюкзак. Завтра был мой вылет в Сидней. Работу свою я закончил в срок, и довольный Клайд пригласил меня и всю свою группу в ресторан праздновать мой отлет. Я решил не устраивать общего прощального обеда со своими кафедральными друзьями, а приглашал их по отдельности в свой любимый итальянский ресторан посмотреть из окна на всегда оживленную Скуман-стрит и поговорить о дальнейших планах. Друзей у меня в Претории было много, и оттого в течение последних нескольких дней я питался исключительно итальянской кухней. Я уже полагал, что этому наступил конец, когда дверь открылась и в кабинет вошёл Боб. - Вэз! - крикнул он с порога и с шумом бросил свою сумку себе на стол. - Ну-ка прочти! - и он протянул мне какое-то официальное письмо на бланке университета. Я взял бумагу и в один момент прочитал её короткое и очень важное содержание. Боб прошёл интервью и его берут на работу на нашей кафедре! - Ну, как? - возбужденно спросил он. - Неплохо, что и говорить. Ну что, какие у тебя планы? Ты конечно голоден? Знаешь что, пока ты не уехал, давай-ка я свожу тебя в приличный ресторан. Я как раз знаю один итальянский ресторан неподалеку, прямо на Скуман-стрит. Там готовят отличную пиццу. Ну что, пойдем? - Знаешь, Вэз, - сказал Боб, когда мы сидели за столиком и знакомая официантка приняла наш заказ, - знаешь, о чем я подумал? Я немного боюсь. Я так долго ждал этой работы, что даже немного отчаялся её вообще получить. Ты же знаешь, я уже восьмой год переезжаю с места на место и живу на этих "мягких деньгах" А теперь у меня зарплата, позиция, пенсионный план даже будет и всё такое прочее. Но меня беспокоит, что как бы наука мне не разонравилась. Понимаешь, до сих пор я всегда, ну или почти всегда делал, что хотел. На самом деле постдоком быть замечательно. Это даже ещё лучше, чем аспирантом. По сути дела полная свобода - делай, что хочешь. Я сам планировал и делал свои эксперименты, писал статьи и имел кучу свободного времени и жизнь без стресса. За исключением Анголы и Конго, я был во всех африканских странах к югу от экватора, включая Мадагаскар... да, ещё я не был в Руанде и Бурунди, но они всё равно не в счёт... А самое главное - я сам выбирал себе тему. В принципе на постоянной работе тоже неплохо, но тут дело совсем другое. Я почему-то чувствую, что это отчасти конец моей персональной научной карьере. Вернее сказать, её перерождение. Теперь никто не ожидает, чтобы я сам делал эксперименты, набирал статистику, сам все обсчитывал и писал. Нет, теперь мне положено собирать вокруг себя студентов, давать им темы, получать под это гранты и вообще руководить такой маленькой группкой. По-своему неплохо, даже интересно. Но..., Ты понимаешь, уже нет того кайфа собственного открытия. Да и университет давит. Хочешь большое финансирование, тогда выдавай по десятку статей в год. Вот тебе и круг, когда у руководителя не остается времени на науку и он занят только поиском средств. Посмотрим, что к чему; здесь мне кажется главное найти баланс. Да... Вот такая судьба. А ты знаешь, я ведь приехал сюда всего на шесть месяцев когда-то. Работал в Трансваальском музее... А вот теперь сотрудник кафедры. Первая постоянная позиция в 37 лет. Ну что, по современным меркам неплохо... Хоть сейчас мне кажется, что я что-то теряю. У меня ведь сейчас открытый постдок в Бостоне на два года. Эх, жалко, что нельзя эту работу в Претории немного отложить и вернуться сюда после Штатов. Нет, воистину, постдок - это просто здорово. Ты говорил, что у тебя новый контракт в Германии? Завидую я тебе немного: новая страна, новые люди. В Претории тоже неплохо, но все равно лучше ездить. Нет, видит Бог, постдок - это здорово! А..., к черту! Ну что, где там наша пицца? На следующее утро Боб отвез меня в аэропорт Йоханнесбурга, и мы простились. Я прошёл регистрацию и через три часа была объявлена посадка на мой самолет в Сидней. Но это уже совсем другая, не африканская история. Эпилог Я сидел в международной зоне аэропорта Амстердама и ждал свой рейс на Москву. Прошёл месяц после моего отлета из Йоханнесбурга в Сидней, и за это время я совершил отличную поездку по горам, лесам и энтомологическим музеям восточной части Австралии и севера Новой Зеландии. Сейчас я был на пути домой в Россию и было самое время подвести итоги моего африканского постдока. Я уселся за столиком ещё не открытого по причине раннего утра кафе, достал свои использованные авиабилеты и на их обратной стороне стал набрасывать основные вехи прошедшего постдока. Прошло ровно тридцать три месяца с тех пор, как с большим рюкзаком и покинул свой дом в Ростове-на-Дону. У меня были все основания предполагать, что это был самый насыщенный и, я рад добавить, приятный период моей жизни. Во-первых, я женился. Но поскольку моя книжка о жуках, Африке и постдокстве, то я обойду вниманием эту приятную, важную, однако, слишком личную тему и перейду к делам более общего интереса. Африканский постдок очень сильно обогатил меня профессиональным опытом и знанием жизни в академической среде. В своем отчете перед отъездом из Претории я упомянул одну главу для книги и 12 статей по морфологии и филогении жуков, которые я написал за время своего постдокства. Из этих 12 статей половина была результатом работы с личинками пластинчатоусых жуков, а остальные шесть были результатами моих личных проектов выходного дня. Я хорошо знал, что просто число статей значит совсем мало и мне предстоит ещё услышать мнение моих коллег об их качестве. Тем не менее Клайд Купер, мой работодатель в Претории, остался всем вполне довольным. Это было важно, ибо за годы работы в Африке я твёрдо себе уяснил, что для постдока самым главным делом есть держать своего руководителя довольным. Впрочем, мне это было делать нетрудно, ибо Клайд был для меня отличным начальником и я очень благодарен ему за это. Он ясно и чётко определил круг моих обязанностей и затем совершенно не вмешивался в то, как я работу свою выполню. Он очень терпимо относился к моим многочисленным отъездам и разнообразным интересам в энтомологии - до тех пор, пока это не вредило официальной работе. У меня были и есть все основания полагать, что мне очень повезло с научным руководителем и от этого проистекали все прочие приятные моменты моей жизни в Африке. За время своего постдока я необыкновенно много путешествовал. По дороге в Африку я провел два месяца в энтомологических учреждениях Европы, затем совершил два Больших Жучиных Путешествия продолжительностью три и два месяца соответственно, и завершая постдок, уехал в Австралию и Новую Зеландию. Ещё два месяца составляли поездки по Намибии и Южной Африке, включая наш с Таней роскошный медовый месяц в лесах Капской Провинции. Суммарно десять из тридцати трёх месяцев я провел в поездках, то есть почти каждый третий день в течение почти трёх лет. Мой паспорт раздулся от многочисленных виз, и в Претории в российском консульстве я должен был получить новый. Вот список стран, в которых я побывал, покинув Россию: Германия, Чехия, Австрия, Франция, Великобритания, Голландия, Бельгия, Соединенные Штаты (дважды), Канада, Южная Африка, Намибия, Кения (дважды), Танзания, Австралия и Новая Зеландия. Цели поездок были разные: сбор жуков, конференции, работа в энтомологических коллекциях и ещё во многом просто желание посмотреть на мир и познакомиться с разными людьми и культурами. Цели эти, я полагал, были достигнуты. За долгие месяцы работы в Претории у меня появилось много хороших друзей, чьим расположением я дорожил и буду дорожить впоследствии. Я познакомился со многими людьми, которые связали свою жизнь с жуками или с Африкой и всегда люди эти были исключительно интересны. На кафедре в Претории многие её сотрудники были для меня примером хороших ученых и я ценю их вклад в моё профессиональное развитие. После трёх лет африканского постдока я близко познакомился со многими людьми, достойными самого глубокого уважения. Из других событий личного плана я отмечу, что за изучение жуков мне довольно хорошо платили и за все это время у меня было значительно больше денег, чем я мог потратить. Я чувствовал себя гордым от того, что за все это время не пропустил ни одной среды или субботы, чтобы не бежать на стадион и заниматься там спортом. Вообще за три года в Африке я болел только три раза: клещевая лихорадка в Претории, отит на горе Кения и болезнь кожи в танзанийском городе Морогоро. Я полагал, что прожить в Африке три года и избежать многих её болезней, особенно малярии, само по себе очень неплохо. В современном мире для занятий жуками нужно быть очень богатым и делать это частным образом, либо получать работу в университетах, музеях или как-либо иначе встраиваться в социальные рамки. Рамки эти порой бывают причудливые и иногда они отбивают у людей охоту заниматься наукой. Меня радовало то обстоятельство, что во время и после моего постдока у меня продолжали оставаться личные интересы в мире жуков и мне по-прежнему хотелось делать что-то еще, в дополнение к моим официальным обязанностям по личинкам пластинчатоусых. За время в Африке у меня развился большой интерес к перокрылкам и нескольким другим группам жуков, которыми я намеревался заниматься в будущем. И еще, во время работы в Претории я получил новый постдок в Германии по давно интересующей меня теме - личинкам стафилинид. Мне казалось, что постепенно изучение жуков становится моей профессией и я на верном пути к получению академической работы. А что казалось мне ещё важнее, так это то, что во мне ещё оставался живой и непосредственный интерес к объектам моего изучения. Воистину это была редкая комбинация зарабатывать себе средства на жизнь, занимаясь тем, чем хочется заниматься, и я полагал, что это есть удел счастливых людей. Говоря о людском счастье, мне приходит в голову жизнь людей в Африке. Во время своих путешествий по континенту мне иногда хотелось стать профессиональным журналистом и рассказать миру, в первую очередь людям так называемых развитых стран, о состоянии дел в этом другом, менее "развитом" мире. Примеры социального неравенства в Африке вопиющие, и условия жизни миллионов людей не поддаются описанию. Моя цель была сбор жуков и по соображениям безопасности я не путешествовал в Сомали, Анголе, обоих Конго, на севере Уганды, по Либерии, Сьерре Леоне, Бурунди и прочим местам жесточайших конфликтов. Я старался удержаться от соблазна заострить внимание читателя на бедственном положении людей в Африке, однако это действительно так, и остальному миру надо что- то с этим делать. Впрочем, исходя из своего опыта жизни в человеческом обществе, я понимаю, что, как и между людьми, между странами существование богатых возможно только до тех пор, пока существуют бедные и оттого, я боюсь, не избраны ли страны Африки быть этими самыми бедными. Если дело действительно обстоит так, то тогда изменений к лучшему на континенте ждать не приходится. Однако это тема отдельного исследования. Я покидал Африку в значительной степени удовлетворенный своей там жизнью и работой. Однако оставалось ещё несколько мест, которые я страстно хотел и пока ещё не смог посетить. Мне совершенно необходимо было успеть посмотреть на лес на Мадагаскаре до тех пор, пока он окончательно не исчезнет под плантациями рисовых полей для миллионов голодающих малагасийцев, число которых удваивается каждые 20 лет. Я так и не дождался окончания гражданской войны в районе Великих Африканских Озер и оттого не смог побывать на лесных склонах вулканического массива Вирунга и хребта Рувензори. Только гора Камерун и соседские с ней горы провинции Баменда были в настоящее время сравнительно доступны, и я раздумывал об организации новой экспедиции в этот район. Покидая Африку, я надеялся снова вернуться туда года через два. Вот, пожалуй, и все. Через несколько минут должны были объявить посадку на мой рейс в Москву. Я заканчиваю свой африканский период жизни с большим удовлетворением, и мне подумалось, что, пожалуй, стоит написать об этом книжку. А пока я возвращался в Россию с чувством большой благодарности судьбе и Университету Претории за удовольствие трёх предыдущих лет своей жизни под названием "Африканский постдок". 10 июля - 29 августа 2003 года. Село Беневское, Приморский край, Россия.